Сергей много чего знал и охотно поддавался на такие провокации, идущие от милых дам. Более того, Сергей был по жизни воином–офицером, а в России офицер это почти синоним просветителя. И Сергей просвещал свою паству, что в итоге ещё более сближало его с коллективом, а коллектив с ним.
Сергей делал второй лекционный заход, начиная его словами: "Дети мои, вы, как школьники, отлынивающие от урока и не желающие трудиться даже тогда, когда Родина в опасности, и даже когда Царь наш постоянно говорит, что производительность труда вашего никак не может догнать зарплату вашу. А ему с трона виднее, да и мудрецы заморские подсказывают. Но я добр сегодня. Итак, дети мои, слово "быдло" имеет польские корни и обозначает оно развращённых рабов, а следовательно, "падлы" - это те, кто их развратили, т. е. власть, стоящая над быдлом. Добавить к этому нечего. Но, весь общественный опыт показывает, что если быдло становится падлом, то даже офицеры такой стране помочь ничем не могут. Помогает только время, которое всё возвращает на круги свои. И если раньше в Стране Советов было много лозунгов: "Слава КПСС", "Слава трудовому народу", "Народ и армия едины" и т. п., то сегодня у нас остался один лозунг, единый лозунг, как и наша сегодняшняя партия, и лозунг этот такой: "Падлы, верните деньги быдлу". Но лозунг этот пустой, как и все предыдущие. Деньги никто не вернёт, поэтому работать, работать и работать, спасать нашу Родину–мать".
После таких лекций, а проходили они обычно в пятницу утром, его коллектив особенно плодотворно работал над отчётами, завершающими рабочую неделю.
Но лекциями и отчётами трудовая неделя не кончалась. Сергей по армейской традиции ввёл мыльно–банный день. Он сделал в своём офисе шикарную баню, где его дружный коллектив и набирался сил. Всякое стеснение Сергей отметал сразу одной фразой: "Что нового мы можем увидеть друг у друга". Поэтому всё дурные мысли исчезали сразу и во всех головах его коллектива. За глаза его все звали "Папа".
Жил Сергей одиноко, поэтому имел возможность помнить свои сны и размышлять над ними. Сны стали более глубокими, продолжительными и необычными. Он, хоть и давно записывал их, но никак не мог понять, откуда они идут и чем навеяны. Ему перестал сниться Рим, но начали сниться картины монгольского нашествия, и он записывал их, удивляясь их несхожести с записями историков.
Сергей даже завёл специальную тетрадь для снов. Каждое утро он начинал с записи очередного сна. Писал он быстро, часто лихорадочно, стараясь как можно более точно фиксировать увиденное и услышанное во сне: "Кочевые народы Востока под водительством воинственного племени монголов, как лесной пожар, стирали всё на своём пути. Монголы не понимали и не принимали оседлого образа жизни. Презирали всякую собственность и жили только степью и тем, что она давала. Они пили кумыс и ели только то, что можно было приготовить из молока тех животных, которых они пасли. Даже рыба и мясо в качестве пищи были у них не в чести. Мясо - потому что животных они считали частью своего живого мира, который нельзя разрушать, чтобы он не стал мстить, а рыбу - чтобы не быть привязанным к местам её обитания. Да и воду, в которой она плавала, монголы считали драгоценностью. Они даже не купались в реках под страхом смерти, чтобы не осквернять воду, которая так нужна для питья.
Они жили степью. Только воля и пространство. Только табуны сильного и здорового скота и такие же массы сильных и здоровых людей, способных перемещаться на огромные расстояния. Народам, дорожившим волей и степью, как они сами, монголы становились друзьями. Для остальных, привязанных к земле и своим домам, они были подобны пожару, раздуваемому порывом ветра, перерастающему в ураган.
Монголы не порабощали народы. Они их испытывали на прочность и верность своей степной идее. Они не меняли культуры народов, они просто не давали им жить в них, разрушая всё то, что было тленно, а нетленной оставалась только голая степь. Им, как степным детям, было интересно: будет ли вновь птица вить гнездо на пепелище?
Степные народы гнёзда разоряли, оседлые народы с тупым усердием их вили вновь и вновь. Но гнёзда становились всё хуже и хуже. Покорённые народы, будучи постоянно разоряемы, перестали стремиться к созиданию. Стать кочевниками у них не хватало сил, а дать отпор кочевникам у них не хватало воли. Исчезли ремесленники, а вместе с ними и многие ремёсла. Исчезли купцы и товары, исчезли каменные постройки. Зачем каменный дом, если завтра от него могут остаться только руины. Оседлые народы стали строить только деревянные дома с земляными полами. От прошлой богатой жизни в этих домах остались только резные деревянные ставни. На случай набегов оседлые народы рыли ещё землянки в лесу. Монголы добились своего: оседлые народы стали жить одним днём, и в этом дне единственным товаром была жизнь.
Для покоряемых монголами народов Афганистана, Индии, Китая, Руси, Венгрии, Польши - это был шок. Древнейшие народы, освоившиеся не только с землёй, но и с космосом, имевшие огромные библиотеки, составившие звёздные календари, вынуждены были вновь становиться первобытнообщинными племенами. Эти оседлые народы и до нашествия монгол часто воевавшие друг с другом, вдруг отчётливо увидели, что кроме материального ресурса, такого соблазнительного для них, есть ещё другой повод для войн. И таким поводом может стать идея. И что делать с такой мотивацией противника, которому интересна сама война, который, как река в период разлива, всё сметает на своём пути - они не знали.
Монголы принесли с собой чистую идею "дикого поля", дикой воли при своей абсолютной власти. Но самым страшным для оседлых народов, для элиты этих народов стало то, что у этой идеи оказалось очень много последователей, которым, как и монголам, были чужды ремёсла, книги и сама культура оседлого образа жизни, к которой по наивности их пытались приобщить мудрые братья по крови. Увы, большинство оседлых народов рады были жить так же, какой видели жизнь монголов во время набегов. Грабить и убивать, а затем делить добычу. Они видели только это, но не видели самой идеи "дикого поля". Именно они стали той Ордой, жадной и беспощадной, которую монголы использовали в своих целях для проведения своих идей.
Монголы были умны. Пройдя весь мир с Востока на Запад, создав империю больше Римской, они стали прекрасно разбираться в том, какой народ и чего стоит, а главное, на чём стоит.
Китайские мудрецы написали монголам конституцию. Монголы отдали дань уважения китайцам, и два народа соединились в один, образовав на территории Китая внутреннюю Монголию.
Иранский усул стал основой их международных связей, а в Индии они черпали вселенскую мудрость. Монголы избегали полного разрушения чужой веры и чужой культуры, черпая из каждой полной ложкой мудрость. Они не тянулись к оседлости, они тянулись к голому полю как основе для любого начала. Они пытались постичь покой, размышляя над знаниями каждого народа и синтезируя их, примеряли на свою империю. Им стали известны все плюсы и минусы как кочевой, так и оседлой жизни.
В оседлой жизни они находили покой, но только до поры разлагающего влияния жадности и корысти. Эти два порождения оседлой жизни делали быт её приверженцев ещё хуже быта кочевников. Монголы быстро нашли это слабое место оседлых народов. Но ту степень, до какой может доходить жадность и корысть, они поняли только на Руси.
Столкнувшись с кочевыми народами Руси - татарами, черкесами, казахами, чеченцами и другими, монголы к своему удивлению узнали, с какой лёгкостью князья, ведущие свой род с каких–то западных земель, но почему–то называемые русскими, уничтожают свои народы, свои города и друг друга. С какой лёгкостью они нанимают один народ идти войной против другого единокровного народа, нанимают их для войн одного княжества против другого, имея в этих княжествах даже многочисленных родственников.
Родовые и межродовые распри для монгол новостью не были, новостью стало отношение к своему собственному народу. Эти князья убивали не только друг друга и свою родню, могущую наследовать их власть, они уничтожали сам народ. Монголы же к народам относились почтительно, как к курице, несущей золотые яйца.
Монголы быстро поняли всю пропасть между единым народом, живущим по разным княжествам, и их князьями, так бездарно управлявшими этой огромной территорией, и увидели лёгкую добычу, которая сама шла в руки. Жадность и корысть князей давала монголам надежду на то, что они просто перейдут к ним на службу, станут чиновниками за простое право обирать русский народ, что они делали и без монголов, но что им становилось делать всё труднее и труднее по мере самосознания народом самого себя. Что же касается народа, то с помощью тех же князей этому народу, в рамках идеи "дикого поля", нужно было просто объяснить, что жизнь в юртах часто бывает более безопасной, чем жизнь в домах при таких князьях. Монголы отнеслись к этой мысли как к своей освободительной миссии по отношению прежде всего к русскому народу. Они объединили русский народ, сделав его правителей - князей своими чиновниками. Народ стал объединяться против власти под началом монголов.
Так и случилось. В среде князей, бояр и прочей иноземной нечести монголы нашли массу предателей, которая уже с первых нашествий объединённых татаро–монгольских орд стала интриговать и вымаливать себе ярлык на княжество, готовых за этот ярлык обворовывать всех вокруг.
Народы Руси, застрявшие между оседлостью и кочевьем, почуяв родственные души, а главное, возможность уйти из–под власти грабителей - князей стали пополнять монгольские войска. Среди них было много и русских, увидевших в этом возможность не служить своим, непонятно откуда взявшимся хозяевам - князьям.
Только в исконно русских городах: Киеве, Великом Новгороде, Владимире, Суздале, Ростове - оседлому населению пришлось тяжелее всего. Эти города почти вышли из–под княжеской власти. Они уже нанимали князей, как в своё время наняли Рюрика для разрешения конфликтных ситуаций. Их свободу ограничивало только Вече и закон. Наёмные князья их предали, увидев в монголах силу, способную приструнить не в меру свободных горожан. Князья и стали первыми приглашать монголов со своим разношёрстным войском грабить эти города под любым предлогом в случае малейшего проявления свободы со стороны горожан. А за это монголы им стали давать ярлык на княжество.
Монголы в Русском "царстве" были умнее всех. Они несли идею воли и больше ничего. Кто принимал эту идею, те не унижались, те дрались с ними, отстаивая своё право на независимость, на свою идею, или дрались в их рядах, если не было своих идей.
Тех же, кто не принимал идею монголов и видел в её контексте корысть и зависть и продолжал жаждать новой власти и богатства пусть над отдельным мелким удельным княжеством и за это готов был унижаться, тех сначала монголы, а затем и все другие народы стали просто презирать.
Монголы, а затем и татары, черкесы, буряты и другие степняки стали откровенно издеваться над ползающими перед ними на коленях князьями русских городов, вымаливающих себе ярлык на царство. Княжескому падению не было видно ни конца, ни предела.
Степняки пытались понять пик низа этих князей. Пик их падения. Но подлость и зависть властителей оседлых народов превосходила всякие их ожидания. Князья везли в Орду не только золото, серебро, меха, продовольствие, но также своих женщин, мужчин, детей. Князья убивали своих братьев только ради вожделенного ярлыка на княжество, на власть, дающего право грабить и обирать свой собственный народ.
Покоряя оседлые народы, монголы создали империю, значительно превосходящую Римскую империю. Они шли лавиной в поисках народа, достойного их уважения и способного дать им отпор. Они прошли всю Русь, и такого народа не нашли. Всюду были предатели, готовые переметнуться к ним, заискивающие перед ними и выторговывающие себе право быть в монгольской иерархии, но при этом совершенно не понимавшие, что эта иерархия держится на идее воли, а не на материальном богатстве.
Оседлые народы совершенно утратили уважение монголов. Но так же, как взрослеют дети, взрослеют и социальные устройства. И если на Русь Рюриковичи занесли вирус корысти, власти и ненависти, то Западная Европа с этим вирусом уже справилась. Возможно, что старая Европа и изгнала из своих земель не в меру корыстных и жадных князей. Храбрейшие пошли в Святую землю искать Грааль, жаднейшие подались в противоположную сторону за любой наживой.
Монголы без сильного сопротивления, при массовом предательстве со стороны княжеских родов дошли до Моравии. В лесах Моравии их продвижение в Европу остановилось. Монголы ощутили силу оседлых народов объединённых идей свободы и независимости на своей земле. Монголы не обнаружили в этих новых странах предателей, и это решило исход борьбы. Два войска стояли друг против друга. Монголы вели переговоры, прощупывая противника на предмет предательства…
Сергею снилось, как могучий славянский воин и монах Карел сидел, прислонившись спиной к дереву и водил стрелой по тетиве лука. Для чего он это делал, он и сам не мог объяснить. Просто было раннее утро, пели птицы, и Карел, наблюдая за птицами, пытался подражать им. Его забавляло, как они прыгают с ветки на ветку, как дрожат их хвосты, как мелькают маленькие головки, как весело в раннем лесу раздаётся их пение. Карел водил стрелой по тетиве лука и извлекал звук, похожий на чириканье воробья, и это его забавляло.
Другие дружинники наблюдали за ним и, посмеиваясь, напоминали ему, что скоро бой и лучше размяться, покрутить над головой меч, натянуть тетиву, проверить крепость лука, посчитать стрелы. Карел их не слушал. Он пытался услышать другие звуки и только повторял: "Это уже неважно".
Грянул бой. Бой не был кровавым. Монголы не нашли в рядах обороняющихся трусов, да и новые земли не очень привлекали их. В них почти не было раздольных степей. Монголы, нападая на новую жертву, скорее пытались ещё раз убедиться в слабости оседлых народов и в их неспособности защитить себя от степного народа. На этот раз степной народ был собран из славян Руси вперемежку с татарами.
Монголы предвкушали бой между своими и хотели наблюдать, как славяне будут рубить славян. "Почему бы и нет", - думали степняки. Ведь у себя дома они уже привыкли под руководством своих князей сжигать свои собственные города, не щадя при этом ни стариков, ни женщин, ни детей, нанизывая их на пики, как мясо на вертел.
Славянская жестокость часто удивляла даже монголов. Монголов восхищала смелость славян, но они не могли понять, ради чего это тотальное предательство и жестокость. Хотя жажда князей иметь всё больше и больше власти и денег наводила монголов на мысль, что, видимо, и в этой идее что–то есть. Но видя в этой идее массу причин для разъединения народов, для презрения простым народом навязанной ему власти, монголы не видели в этой идее оседлости, ни одной причины для объединения народа.
Но в Моравии что–то не срасталось. Славяне и татары в монгольском войске составляли большинство. Они прошли Киевскую Русь и Польшу. После захвата Венгрии боевой дух войска иссяк. Западные славяне оказывали всё более нарастающее по силе сопротивление. Это сопротивление вызывало не только уважение, но и страх, и стыд. И вот Моравия. Восточных славян гнали в бой задние ряды татаро–монголов и отступать было невозможно. Наступать на своих братьев после испытанного ими стыда оттого, что даже маленькие городки Западной Европы стоят насмерть, а они свои уже давно сдали и сами сдались, и даже не пытаются сопротивляться, было также невыносимо. Восточные славяне рассеялись по флангам, показывая всем своим видом, что они хотят избежать этого боя. Они безмолвно говорили: "Братцы, пропустите, и мы уйдём, а там, авось, ещё пригодимся друг другу". Их пропустили, а татаро–монгольское войско, оставшееся наедине с лавой западных славян, не просто отступило, а удирало без оглядки. Это уже была забава. Здесь даже в восточных славянах пробудился замороженный кураж. Это была одна из битв, после которой ряды обороняющегося войска не уменьшаются, а растут.
После боя Карел вновь вернулся к прерванному занятию. Он даже сохранил стрелу, которая извлекала из тетивы наиболее тонкий звук. За его занятием долго наблюдал примкнувший к его войску восточный славянин, его недавний враг, примирённый боем. Он наблюдал и думал: "Вроде эти славяне монолитнее и сплочённее, добрее и мудрее тех, с кем приходится иметь дело ему, но тогда почему они до сих пор не додумались до такого простого инструмента, как скрипка".
Он очень хотел подойти и объяснить, но боялся. Кто знает, как среагирует человек на другого человека, прерывающего его мысль. И всё же он подошёл и сказал: "Наверное, ты хочешь услышать эти звуки". Сергий (так звали восточного славянина) провёл смычком по струнам какого–то странного музыкального инструмента. Карел даже не стал скрывать изумление на своём лице, он только сказал: "Эко вас достали басурмане…", и спросил о том, что это за инструмент и откуда он взялся.
Сергий отвечал: "Мы осаждали один из двух оставшихся вольных городов на Руси Киев. В Киеве, как и в Великом Новгороде, горожане не хотели быть данниками ни князей, ни Орды. С Ордой горожане бы справились, но вот с князьями и их дворней, объединившимися с Ордой…Горожане пытались платить князьям за свою защиту и безопасность, но зачем князьям это надо, когда можно отбирать и грабить от имени Орды".
Карел задумчиво произнёс: "Плохо, когда чаяния народа и князей не совпадают".
- Плохо, - согласился Сергий и продолжал, - мы сами виноваты. Мы, едва приблизившись к княжеской руке, хотим её лизать, хотим себе льгот и привилегий над теми, кто стоит дальше от него. Эту особенность давно используют римские католики, внося в наши ряды раскол. Если у вас дружинники относятся к своему труду как ратному долгу, то у нас как к кормлению, как к службе, дающей корм, а к народу как к корму, который можно жрать постоянно: бабы ещё нарожают. Но и народ с радостью перебегает из состояния данника в состояние дружинника при первой же возможности и тут же забывает, как жил сам, начиная угнетать себе подобных. Мол, я плохо жил, но сумел подняться, теперь держитесь, сволочи….".
- Не ново, - сделал своё заключение Карел и продолжил, - у нас примерно так же, но терпеливых меньше. Не понравился князь, можно и другого нанять. У нас разнообразие. Чуть что, сразу за меч.