- У нас тоже так было, - оживился Сергий, - было до кочевников. Но с приходом кочевников наши князья увидели в них союзников по ограблению и обиранию своих народов и продали народ за "тридцать сребреников" и перешли к ним на службу за право грабить и обирать свой собственный народ. Они своеобразно поняли христианство. Видимо, осуществилась их тайная мечта и надежда сохранения своей абсолютной княжеской власти. Орда для них не высшая сила, а средство для собственного обогащения. Их даже не останавливает тот факт, что у каждого хана полным - полно католических советников. Но если вы совершаете набеги на других, то эти с остервенением грабят самих себя и свои народы. Они даже выстроили иерархию, где на самом верху видит каждый сам себя, ниже Орду, которая защищает их от собственного народа, затем церковь как посредника между собой и Ордой, а дальше уже всё остальное. Монголы мудры. Они церкви не рушат, даже, наоборот, способствуют их увеличению. Им, видимо, нравится видеть, как одна ветвь христиан - католиков пытается извести другую - православие. Дань с князей берут ровно столько, сколько нужно для содержания войска, а на остальное закрывают глаза. Народ ведь не дурак, он понимает, где воры - в Орде или в его княжестве, где государство, а где наёмные шакалы. Но что поделаешь. У монгол наш улус, наверное, самый захудалый, вот они его и отдали на разграбление шакалам. А те грабят, грабят, грабят по принципу: "бей своих, чтобы чужие боялись".
- А вера ваша вас разве не спасает? - спросил Карел.
- Думается мне, что именно с верой пришёл на Русь ужас. У вас вера Христова завоёвывала своё место 1000 лет, а у нас князь Владимир насаждал её огнём и мечом менее 10 лет. Смог ли её кто–нибудь понять. Церковники назвали её православной, но народ понимает её по–своему, как прав и славен, и это идёт от язычества. Вы пришли к Богу единому через понимание того, что любовь превыше всего. Таким было начало, а уже потом догматики нагнали ужаса, но вы с ним справились, а у нас был ужас с самого начала. Мы не видим бога единого, мы видим только единую власть, где сильный может осуществлять свою волю, какой бы лютой она ни была, и ещё мы видим церковников, которые потворствуют проявлению самой жестокой воли, конечно, не даром.
- У нас так же, - скучно вставил своё слово Карел.
- Нет, у вас не так, - разгорячился Сергий, - это наши князья увидели в монголах выразителей своих тайных и вожделенных замыслов. Это наша церковь увидела в монголах проводников своей воли. Монголы берут десятину, церковь по праву монголов десятину, ну уж а князья сдирают семь шкур. А вы их остановили. Ваша церковь оказалась умнее, она возглавила процесс и эту дикую Ордынскую силу. Здесь они не нашли предателей своего народа. Но это ещё не самое худшее наше время. Наши князья спят и видят, когда к ним, как они сегодня к хану, будут приезжать на поклон и везти дань, а они будут делить её. Ваши князья, конечно, не лучше, но их притязания сдерживает Папа Римский, а наших князей не сдерживает никто. Нашим святошам Орда как мать родная, что наша церковь будет делать без Орды, она ещё и сама не знает, хотя против монголов - христиан ведёт тайную борьбу и настраивает против Орды князей. Но монголы и татары уже так насмотрелись на христианские междоусобицы, что замысел католиков сделать их христианами вряд ли осуществится. Они уже сейчас называют христиан неверными, и мы дали им повод для этого. Наши князья и церковь для укрепления своей власти готовы напустить на свой народ хоть иудеев, хоть мусульман, лишь бы не делиться "верой христовой", лишь бы не лишиться своих земель и своей десятины. У нас ведь как: если во время набега на город горожане успели добежать до монастырских стен, значит, уцелели. Если не успели, значит, либо убили, либо угнали в рабство. Но мало успеть добежать до храма божьего, надо ещё, чтобы тебя туда пустили, а за это плати или работай на монастырских землях. Хотя если в нападавшем войске монгол нет, то и монастырь не спасёт. Свои церкви мы легко разоряем в разных княжествах, у нас нет даже единых святых. Кругом гнёт и тяжесть, тоска и разруха. Ханы, князья, попы, кочевники - лавина тёмной силы, сосущей кровь России - матушки. Но есть и роздых. Роздых мы находим в творчестве. Народ наш давно бы погиб, если бы не умел радоваться и грустить той тёплой и мягкой печалью о царстве небесном. Мы чувствуем, что Христос - наш хороший человек, но на пути к нему выстроилась огромная толпа посредников, которых вы отсеивали 1000 лет и которые решили задавить нас. Царство небесное - это и скрипка, которую я вожу с собой. Это мой грех, и я его искупаю. Мы брали Киев. Мы сожгли почти весь город и уже уходили из него. Вдруг я услышал странные и красивые звуки, раздающиеся с пепелища. Я погнал коня на эти звуки. Старик сидел на пепелище возле убитой старухи и играл на этом инструменте. Я отрубил ему голову. Я думал, зачем ему жизнь, если ничего кроме пепелища у него нет. Не осталось даже времени и сил, чтобы построить новый дом, да и для кого? Я разжал его пальцы и забрал инструмент себе. Лучше бы не брал. Моя жизнь изменилась. Я не могу забыть музыку, которую играл старик, но, обладая его инструментом, не могу и повторить её. Я не могу и выбросить этот инструмент. Я устал. Возьми его у меня, освободи меня от наваждения. Если на твоих руках нет невинной крови, то ты научишься играть, как тот старик. Пусть этот инструмент звучит и для свободного народа. У нас скрипка плачет, может у вас она будет радовать. Может быть, через скрипку мы придём к дружбе и перестанем сжимать лук и стрелы против друг друга….
Великий князь сидел во дворце стольного города Москва и принимал данников. Данниками были такие же князья, как и он, только менее удачливые. Эти князья кланялись ему, едва войдя белокаменную палату, и поклоны эти становились всё ниже и ниже по мере приближения к Великому князю.
Разговор начинался с рабского унижения. Князь сдавленным голосом произносил: "Раб твой Ивашка, князь суздальский, привёз тебе дары и смиренно просит тебя оказать высочайшую милость свою…"
Великому князю это лицедейство нравилось. Он ещё не забыл унижений своего отца, который брал его в Орду и там просил хана о милости и вымаливал себе ярлык на княжество. Теперь Орда разбита, и он, сын своего отца, ничего не забыл. Он создаёт свою Орду.
Орду ещё более жадную, ещё более беспощадную. Он самый великий, и пусть этот мелкий народец знает, что даже имена ихние ничего не стоят в его глазах. Все они, князья эти, всего лишь - Ивашки, Алексашки, Николашки, а остальные просто быдло. Ордынцы были правы, прореживая огнём и мечом ряды этой сволочи…Князь прервал ход своих кровавых мыслей и спросил: "Чего ты, Ивашка, хочешь?"
- Государь, батюшка, отец родной, хочу присоединить к моим владениям соседнюю область, - начал просить князь суздальский…
Великий князь потемнел лицом: "Ты что, поганец, просишь. К каким моим владениям. Нет твоих владений. Все владения вместе с тобой, скотиной и лапотником, мои…".
Произнося эту гневную тираду, Великий князь размышлял: "Можно отдать Ивашке в управление эту область. Пусть себе правит, а заодно и усмиряет не в меру ретивых бояр, которые чересчур сильно разбогатели там. Не ровён час наймут литовцев или поляков для борьбы с ним. Пора им головы рубить", - а вслух произнёс: "Ну ладно, забирай. Привезёшь тройную дань".
Бледный Ивашка порозовел и, пятясь задом, всё кланялся и кланялся. Но выйдя из дворца, выхватил хлыст и начал бить всех подряд, приговаривая при этом: "Мерзавцы, все скоты и мерзавцы".
Великому князю в Москве сидеть было боязно. Он ещё боялся отойти от ордынских принципов "дикого поля", вечного движения. Да и его дворня, во многом состоявшая из татар, переметнувшихся от монголов к нему, сразу же как почувствовала новую, более страшную силу, рвалась в степи, чтобы разорять и грабить. Татарам было всё равно, кому служить и с кем грабить, лишь бы рука властителя была сильна и кнут крепок. Чингисхановы наследники кнут выронили, и его подхватили московские князья, значит, им теперь и служить ему. Великого князя, как и татар, больше манил богатый Запад, они уже забыли опыт монголов.
Великого князя беспокоил непонятный народ, живущий на западных окраинах и называвший себя казаками. Народ этот хоть и был русским, но был богат и независим. Но самое страшное, он был вооружён и владел военным делом лучше, чем его собственное войско. Казаки не донимали Великого князя и даже служили ему, но не за страх, а за деньги. За деньги они готовы были служить кому угодно из тех, кто не встревал в их внутреннюю жизнь и не лез в их православную веру. Их православная вера имела большие отличия от той, нагоняющей страх и ужас веры, которая культивировалась на остальной Руси. Для казаков носителем православной веры был священник, но это у себя, в своих землях, а в Московии был поп, а это совершенно разные посредники бога на земле.
Казаки были смелы. Они давно и успешно, с падением Орды и уходом монголов, отбивались и от татар, и от литовцев, и от поляков, и от турок, и от московских князей, если те слишком навязчиво пытались лезть в их дела.
Великий князь, обретя полную власть, сильно расширил свой кругозор и на многое стал смотреть по - другому. Он перестал верить попам, внушавшим ему, что он - очередной император Великой империи, подобной Риму, и что всё, что от него требуется, - это насылать ужас на паству, дабы испытать её на раболепие перед Богом, ибо он главный наместник его здесь, на Земле, ну а они, попы, его посредники при нём, князе. Великий князь попов слушал в пол–уха, но не разгонял, ибо сила их была значительна, а прихожанами был в основном военный и беглый люд.
Казаки же были хмельны, вольны, смелы и независимы. Когда он высказал им мысли, которыми туманили его разум священники, один из атаманов произнёс: "Всё, как у поляков, только у них шляхта и папа, а здесь холуи и попа". А другой атаман, хмыкнув в рукав, добавил: "Да, да, полная жопа".
Тогда великий князь расхохотался вместе с казаками, но и понимание ими веры запало ему в душу. То, что они глубоко верующие, сомнений у него не вызывало, но их отношение к священникам делало их выше и его, и попов. Они, конечно холуи, но свои. Великий князь и не мог отрицать очевидного факта, что при его правлении под руководством разрозненных попов Руси приходит полная жопа, и метался.
Казаки же и без его великокняжеской помощи добивали орды кочевников, расширяли границы России, делали ему огромные подарки и в ус не дули. А его великокняжеская роль была ничтожна. Всё, что он мог делать, - это нагонять ужас своей опричниной на своих холуёв. Это открытие томило его душу, и он решил идти огнём и мечом на Запад. Но не просто идти, а идти от обиды, от бессилия. Он задыхался в среде поповства. Он отправил послов на Запад к далёким германцам, чтобы те прислали ему учёных людей, которые бы обучили его холуёв разным премудростям и ремёслам. Германцы своих учёных людей не пропустили, а местные попы были этому даже рады. Великий князь рвался к информации, а попы консервировали Орду, давшую им всё. Отказ германцев и задержка учёных людей просветлили мозги Великого князя. При его дворе было несколько монгольских христианских мудрецов. Он их призвал к себе и приказал объяснить устройство монгольской империи с точки зрения её отношения к знанию.
Монголы не спешили с ответом, понимая, что Великий князь дошёл до сути, но теперь они были в подчинении, теперь они служили и надо было отвечать. Самый старый из них сказал: "Нам не чужда мудрость, наше платье не пробивают даже железные стрелы, так оно прочно и в то же время легко. У нас есть конституция, написанная китайскими мудрецами. Мы ассимилировались со многими другими народами, создав внутренние этносы монголов в других народах. Мы считаем себя основой развития других народов, но к знанию они должны прийти только через нас. В этом наша безопасность. Поэтому мы консервировали знания тех или иных народов в их же собственных рамках и мешали обмениваться разным народам своими знаниями. Именно в целях консервации информации мы поощряли разнообразие религий, а в вашем гибриде мы увидели именно то, что нам было надо - догматиков и фарисеев, жадность и корысть, что может лучше удерживать народ от стремления к росту и знанию".
Великий князь багровел всё больше и больше, и монгол продолжал: "Но если Великий князь желает добра своей стране, то он должен стремиться к знанию и всячески способствовать его обмену с другими народами, как это делали монголы. Мы не развивали другие страны, мы развивали свой народ".
Великий князь уже знал что почём и медлить не стал. И опять было "разгуляй поле", и опять два войска стояли друг против друга, и опять основу обоих войск составляли братья - славяне.
Лёгкие казачьи разъезды ещё до боя гарцевали перед передовыми линиями войск и выкрикивали своих товарищей, оказавшихся по ту или иную сторону. Они были куражны, хвалились своей доблестью и орали, что если приказано выпороть, то снимай портки, и хохотали.
Татары присматривали пути отхода, мало ли чего…
Из настоящих врагов на поле были только рыцари и стоявшие против них князья и их немногочисленные дружинники. Так выходило, что если убрать с поля боя весь мобилизованный люд, то останутся только рыцари да князья.
Рыцари с тоской, не лишённой торжественности, смотрели в сторону русского войска и не понимали, как такое может быть, Орда разбита, а персонажи всё те же. Рыцари тоже были князьями, но безземельными. Когда они передрались друг с другом за земли, Папа Римский в целях их утихомирить призвал их под святые знамёна и отправил в поход на Святую землю против неверных, а заодно и пограбить. В качестве приза был обещан "Гроб Господень" и, конечно, новые земли во владение. Но мусульманские воины–пустынники дали им такого жару, что так далеко ходить они зареклись и стали мириться между собой внутри своих маленьких стран. Вспомнили и римское право, и даже такое мудрёное слово, как социум. Они уже стали выстраивать свои социальные отношения и вступать в поединок между собой, доказывая силу закона, но Папа Римский очень мало отличался от Попа Российского и тоже был жаден не в меру. Папа указал им на земли России. Мол, земли полно, народ там живёт хоть и христианский, но сильно заблудший. Был у них когда–то князь Владимир, такого нагородил, что надо непременно исправлять. И они пошли, а куда деваться, если чести хоть отбавляй, а места для её проявления нет, даже мелкого замка построить негде, всё в руках Папы, Короля и их вассалов. И толпа мелких рыцарей прискакала в Россию, а там Орда и местные делители в том же интересном положении: жажды отнимать и делить. Но Орда пала, Папа было обрадовался и что? Стоят два войска друг против друга, и это уже не крестовый поход на Восток, а с точностью до наоборот.
Великий князь приказал казакам пленить рыцаря и доставить его к нему. Задача была трудная, но для казаков с их природным юмором, здравомыслием и военным опытом вполне выполнимая. С этой рыцарской братией они уже дела имели, их странности знали. Особенно такие, как честь, отвага и желание быть в одиночестве с целью отдачи всего себя какому–нибудь модному занятию, например, игре на музыкальном инструменте или танцам. Мечом, конечно, тоже хорошо помахать, да только во дворцах это становилось всё менее и менее почитаемо. А чтобы пробиться в фавориты, необходимо было оставить след в душе короля, а лучше королевы.
Казаки и умыкнули такого странствующего и углубившегося в себя рыцаря. Углубился в себя он игрой на виоле. Его быстро спеленали, как младенца, и вот он уже сидел перед Великим князем злой и хмурый. Великий князь пытал его, что за народ в его войске.
Рыцарь отвечал, что там собрались все те, кому дорога свобода: англичане, французы, немцы, чехи, словаки, венгры, австрийцы, казаки и даже татары и турки. Великий князь всё чаще и чаще слышал слово "свобода", но никак не мог уразуметь, в чём же она ограничена на Руси, если у него нет даже святой инквизиции, так её мелкая разновидность - опричнина, и то только для своих.
Он спросил рыцаря о том, что такое свобода в его стране. Рыцарь оказался итальянским французом и звали его Бертран.
Бертран оживился, возвращаясь к прерванным казаками во время его пленения мыслям, и стал объяснять: "О, свобода! Это когда каждый свободен делать то, что хочет, но хотеть можно лишь то, за что платят, лишь то, что даёт возможность избегать бедности и нужды".
- Мудрёно, - подумал князь, а вслух сказал, - поясни.
Бертран был удивлён такому тупоумию князя, но сдержанно продолжил: "Я, например, отлично владею мечом".
- Это мы заметили, - напомнил о себе казачий атаман.
Бертран не обиделся, разве могут эти дикие люди понять душу музыканта и продолжил: "Я не богат, но я владею мечом, я купил доспехи, и меня за деньги нанимает государство для военных действий. Мы нужны друг другу. Это свобода".
- Мудрёно, - опять подумал Великий князь, - зачем деньги, крикнул клич князьям - холуям собрать ополчение. Не собрали - головы долой. Мудрёно.
Бертран тем временем развивал свою мысль: "Но война бывает не всегда, да и только войной не проживёшь, с каждым годом рука становится слабее, а меч тяжелее. Поэтому я играю на виоле. Она мне досталась от деда. Дед тоже делил своё время и свободу между войной - и музыкой. Благодаря умению играть и воевать я принят всюду. Мне платят и за войну, и за игру, и это свобода. И именно это право - быть разными мы и защищаем".
- Хорошо, - сказал Великий князь и задал ещё вопрос, - а как вы видите нас из своих свободных стран?
Бертран задумался, он ещё не был в России, но многое слышал о её дорогах и дураках. Бертран начал осторожно, не касаясь её основных дураков - мужчин: "У вас красивые женщины. Наверное, даже Великая княжна, как и моя Королева, могла бы захотеть послушать мою музыку с обещанием заплатить мне за игру. Но моя Королева заплатила бы мне в любом случае, а ваша Великая княжна, если музыка ей не понравилась, прикажет меня выпороть и выгнать. А это не свобода. Это нарушение принципов договора и контракта. Это есть анархия, бардак, беспредел и глупость.
- Всё так, - расхохотался князь, - всё так, наши бабы дуры. Француз ему нравился, и он решил высказать своё мнение о свободе: "У нас, как и у вас: товар - деньги - товар, но самым ходовым товаром является холуйство и власть, как основные услуги, культивирующиеся на Руси. Услуги эти даже в народе более почитаемы, чем воровство и пьянство, ибо холуи охочи до чужого добра и власти, и поэтому мы разобьём сегодня ваше войско, как и раньше.
- Победа на поле брани - это ещё не победа, - остановил тираду Великого князя Бертран".
Сергей перестал писать. То, что он написал, он отчётливо видел и понял во сне. А оставшуюся, неизвестную часть нового времени, ему ещё предстояло увидеть. Эта игра с Богом не прекращается никогда. Это и называется бессмертием.
Из всех своих армейских друзей Сергей продолжал поддерживать дружеские отношения только с теми, кто служил в армейской разведке. Перестройка их тоже не пощадила. Многие остались без государственных дел, но они были обучены вести игру, и теперь играли во все игры сразу. Переход специалистов из военной разведки на вольные хлеба стал для страны ящиком Пандоры. Пока им ставились задачи, им было некогда думать над тем, где и для чего они живут. Но задачи ставить перестали, появилось время для сравнений.