Глава шестнадцатая
От империи до империи
В дверях стоял особист. В армии, на обломках империи, ещё оставалась такая экзотическая профессия, как контрразведка. И среди носителей этой профессии ещё оставались приличные люди. По крайней мере, Сергей видел в них таких же профессионалов, каким был сам. А профессионал, по его мнению, просто не может быть плохим человеком, ибо знает последовательность развития событий и что бывает, если их нарушить.
Даже наёмник никогда не убивает ослабевшего врага, чтобы не остаться завтра без работы. Зачем губить профессию, которая тебя кормит, пусть даже несколько странным образом.
Конечно, "шпионским страстям" упадок не грозил, так как всегда есть тот, кому интересна чужая жизнь.
Сергей решил, что особист пришёл к нему прояснить ситуацию по произошедшему эпизоду. Они были давние знакомые, и Сергей сразу решил задать неофициальный тон будущему разговору. Он сказал: "То тебя не дозовёшься, то ты спать не даёшь". Особист ответил, что на него нашла хандра, и он зашёл просто так, выпить. И начался медленный, но верный и долгий забайкальский "загул". Загул, который в Забайкалье сравнивают с открытием второго фронта в Великой Отечественной войне и называют его кодовым словом "Торч". Одним словом? Сергей и особист впали в "торч".
В глухом гарнизоне, где–то посередине Даурской железнодорожной ветки, в полуразрушенной пятиэтажной "хрущёбе", на грязной кухне сидели и пили спирт два офицера. Они тупо смотрели на телевизор, стоящий на привинченной к стене полке. Из закуски на столе были только сигареты. Окурки давно вываливались из пепельницы. Звук телевизора был вывернут на всю "катушку". Шла прямая трансляция футбольного матча. Трибуны стадиона периодически взрывались рёвом: "Спартак - чемпион". Одновременно с рёвом в стену начинали стучать соседи.
Обоим офицерам было совершенно наплевать и на матч по футболу, и на соседей. Один был молодой, "дикорастущий" капитан, взявший на себя роль "шпиона" и прекрасно изучивший все нюансы своей профессии. Он был совершенно безучастен ко всему, что происходило вокруг, а для окружающих его людей безвреден и всеми любим, ибо стучал об общих тенденциях, а не о частных случаях. Это нравилось боевому братству, но совсем не устраивало его начальство, поэтому он и рос капитаном уже лет 15. Да и ссылать его дальше было некуда. Только в Китай или Монголию, но это уже заграница. За что ж ему такое счастье?
Второй был подстать первому, только весь седой. Объединяли их три вещи: оба жили в России, оба не были ворами и оба были друзьями детства. Первый был "особист", второй "зампотыл". Разъединяли только имена, одного звали Валера, второго звали Сергей. Они пили и говорили.
- Особист: "На тебя стали поступать доносы от недовольных офицеров. В основном редкой местной сволочи".
- Что пишут, - безразлично спросил зампотыл.
- Пишут, что воруешь много, - ответил особист.
- Куда прячу, - съязвил зампотыл.
- Если бы прятал, было бы легче, давно бы стал большим начальником, прояснил ситуацию особист и продолжил: "Я сравнил накладные на продовольственные пайки, выдаваемые офицерам до и после твоего прихода. Зря стараешься. До тебя они получали маргарин, перловую крупу и всё. А ты им масло сливочное привёз, яйца, гречку. Ты что ох–ел. Ты думаешь, начфин не может им деньги за паёк выдавать, как они этого хотят. Может и легко, но никогда этого не будет делать. Это его власть, только по заявке за отдельную плату, иначе все решат, что денег слишком много. То же самое со жратвой. С рабами иначе нельзя. Если ты им даёшь масло, яйца, это значит для них, что ты сам ешь маринованные языки и ещё этих, - он задумался, вспоминая мудрёное слово, - омаров, всего и не упомнишь, что понаписывали".
Зампотыл рассмеялся.
- Зря смеёшься, рабы это страшно, уже хотя бы потому, что со временем их количество не уменьшается, как и претензии. Чем меньше клоп, тем вонючей, это правда. Но ужас не в этом. Ради них часто приходится начинать разные вредные и подлые "кампании", хотя бы в виде "громких" судебных процессов. Это даже здесь.
Он помолчал и продолжил: "А в мировых масштабах, даже войны. Поэтому только самое необходимое: хозяйственное мыло, перловую крупу, спички. Маргарин можешь не выдавать. Закончился, скажешь. Тогда будет мир, дружба, равенство и порядок. Они в состоянии будут понять, что ты, возможно, и ешь маргарин, но это они простить могут, ибо они его тоже могут достать. Но простить что–то вкуснее маргарина… никогда".
- И ещё запомни, рабы это страшно, но ещё страшнее люди, которые не хотят быть рабами, но которых заставляют ими быть. Эти люди начинают проявлять совершенно неукротимую волю и почти всегда своего добиваются.
Сергей с интересом слушал откровения своего друга и рассказал ему о своём сне и о князе Владимире.
Валера, с каким - то новым интересом посмотрел на Сергея и сказал, что всё так и есть: "Ведь о нём думают, думают о нём плохо, и Бог через сны даёт ему объяснение, что так было всегда".
- Разве ты не атеист? - спросил Сергей.
- Среди профессионалов в нашей профессии атеистов нет. Слишком много происходит такого, чего никто не знает, некому сказать, невозможно объяснить, а событие происходит. Возьмём, например, тебя. Вчера, в твоё дежурство украли автомобиль с миномётом. Представляю, какие мысли лезли тебе в голову, и вдруг ты видишь сон, который, вроде бы, совсем не в тему. Затем прихожу я, говорю тебе о доносах, которые пишут на тебя. Кража, сон, доносы - всё встаёт на свои места.
- На какие места, - не совсем поняв, что хочет сказать Валера, переспросил Сергей.
- Знаешь, что сближает наши профессии, - перебил его Валера и сам же ответил, - Мы оба ходим по тонкому льду, только я знаю толщину льда, а ты нет. Я сразу выхожу на причину, а ты бродишь по следствиям. Я ведь уже всё сказал, что было нужно, а ты пристаёшь с расспросами. Но так и быть, как старший брат младшему, в целях успокоения твоей метущейся души и направления её по путям новых снов, я расскажу тебе кое–что из мировой истории.
Они задумались. Сергей молчал, чтобы не спугнуть благодушие Валерки и его желание высказать то, над чем он видимо постоянно думал. Валерка сосредотачивался для исповеди.
- Итак, я тебе сказал, что есть рабы по своему складу, которые в принципе всем довольны, лишь бы кормили, лишь бы не били, лишь бы работать не сильно заставляли.
Власть Рима для укрощения рабов держала целую армию и тайных осведомителей, которые докладывали всё о настроениях в среде рабов. Рим подавлял любое индивидуальное недовольство любого раба. Власть России установила крепостное право над своими гражданами и не верила в возможность бунта с их стороны. Его и не было, пока крепостным крестьянам было где разгуляться.
Тебе приснился князь Владимир, крестивший Русь. Ты думаешь, он от хорошей жизни сначала бежал из России и подался к варягам? Он бежал от своего родного старшего брата, воля которого не допускала даже мысли о каком–то дележе чего–то с младшим братом.
Затем Владимир с ватагой варягов, на то время уже христиан, начал опустошать все земли, кои попадались на пути. Увидев в варяжской вере то, что ему было знакомо по российской жизни - ничем не ограниченное единоначалие, он принял христианство.
Правда, на всякий случай он принёс пару варягов–христиан в жертву своим языческим богам. Затем опять вернулся в Россию, где и убил родного брата. Россия удивительная страна. Только у нас есть возможность проявления ничем не ограниченной воли. Воли, опирающейся на исполнителей, не задумывающихся, а что, собственно, они делают.
- Мне можно сильно не переживать по поводу сегодняшнего разграбления? - сам себе задал вопрос Сергей.
Валера никак не среагировал на вопрос Сергея и продолжил: "Вновь в России родилась воля, которой абсолютно всё равно, что здесь было построено, кем было построено и когда. Новая воля, разрушение и новое созидание. Не смотри телевизор и не слушай этих многочисленных дураков, говорящих о всеобщем покаянии. Это даже не уловка, говоря терминами большевиков - это глупость. Им можно верить, у них была очень сильная воля, такая воля, что они крови не жалели ни своей, ни чужой. "Гнилая интеллигенция" ещё не знает, кто ей больше подаст и ради кого ей стоит раскорячиться, поэтому и говорит о покаянии… Покаяние штука полезная, но только не в их интерпретации. Большевики были лишь следствием внутренней причины, приведшей народ в ГУЛАГ. Боюсь, что наша интеллигенция опять ошибётся и ушибётся. Каяться, конечно, нужно. Чем чаще, тем лучше. Покаяние задаёт воле правильное направление нашей эволюции. А за что каяться, всегда можно найти. Прежде всего, каяться необходимо за не правильно понятые причины".
Валерка был прекрасный рассказчик. Видимо, долгая и кропотливая аналитическая работа научила его не только всё раскладывать по полочкам, но и собирать всё воедино.
Предаваясь рассказам, он растворялся в образах: "Ты думаешь, мне не снятся подобные сны. Снятся, представь себе. Совсем недавно я видел сон, где был римским сенатором и решал судьбу Спартака. Во как! Я сидел в ложе вместе с Цезарем, иронично посматривая на бесновавшиеся трибуны. Этот рёв и этот восторг был вызван моим трудом. Вдруг с лица сенатора, с моего лица, стала сходить ирония. Мой взгляд был устремлён на самые верхние трибуны амфитеатра. Там орала и бесновалась "чернь". Рабы и свободные граждане Рима восторгались рабом - гладиатором Спартаком. Нравы Рима.
Я, глядя на эти толпы черни, вдруг ясно осознал, каким многоликим стал Рим. В нём всё перемешалось. Стало невозможно понять кто раб, а кто свободный гражданин, кто аристократ, а кто просто богат. Я давно уже разглядел, что в этой многоликой толпе не сила, а слабость Рима. Кто защитит мой Рим, если все хотят только жрать его плоть и пить его, Рима, кровь. Даже рабам здесь стало лучше, чем на Родине. Они давно стали считать, что Рим это дойная корова для всех, что так было всегда - сытно, весело, развратно. Вот и моя жена, благородная Валерия* стала в Риме всего лишь искусной развратницей. Её распаляет и вид гладиатора, и вид покрытого пылью погонщика ослов, и вид актёра, на сцене выставившего свои гениталии на показ. Дама из высшего общества…
Мне известна её любовная связь со Спартаком. Я размышляю, произнося слова вслух, выдыхая их в крике, поддавшись общему восторгу и стараясь быть, как все: "Рабы хотят новых прав…АААААА и привилегий…Свободу Спартаку…ААА". В воздухе стоит один сплошной гул. Я вижу, как по лицам рабов разливается счастье. Ещё бы, думаю я, различая лица рабов, которых пленил сам. Вон того я пленил в дремучих лесах Германии и из варварства он попал в рай Рима. А вон тот из Египта. У себя на Родине ему не давали лизать даже подошвы сандалий слуг фараонов, а тут он развернул небывалую коммерцию. А с этим пришлось повозиться на берегах далёкого острова, умел махать мечом. Рим его сделал свободным через гладиаторские бои. Варвары в Риме слишком быстро осознают свою значимость, чтобы понять чего стоило такое устройство империи. Они решают, что раз им сразу и столько дали, значит можно требовать ещё больше. Но если требования выдвигаются рабами, то свободные граждане Рима совсем теряют меру.
Во сне я думаю о том, что надо ковать новый щит для Рима, и этот щит я буду ковать через Спартака. Слишком велико стало население Рима для спокойной жизни. Легионерам всё труднее сдерживать вспыхивающие недовольства. Легионеры стали всё чаще требовать увеличения своего содержания. Но можно зайти и с другой стороны.
Рабы ведь могут восстать, все и сразу. Тогда на первый план выйдет "не содержание" легионеров, а собственная жизнь. Свободные граждане Рима умеют сплачиваться в трудные дни. Выгоды очевидны, сократится общее население Рима, уцелевшим станет легче "дышать", мера восстановится, требования исчезнут, наступит покой.
Сергей слушал, почти не дыша. Громкий звук телевизора, передающего "взорвавшиеся" криком трибуны "Спартак чемпион" только добавляли таинственности.
- Что было дальше, ты знаешь из истории. Рим всё равно рухнул из–за своей рациональности. Но из обломков мирской рациональности и прямолинейности, которая заключалась в том, что каждый римский бог помогает совершенствовать свой труд и достигать в нём вершин мастерства, Рим построил, опять же, рациональный мир церкви. Где опять в край угла поставлен рационализм и труд. Я был там тогда, я это знаю точно. Но это только часть мира. Часть мира рационального, где властвует закон и порядок, и как следствие, народы живут, на первый взгляд, лучше.
Но, почему–то святой считают Россию, а ни Англию, ни Италию, ни Ватикан, ни Израиль, ни Америку. Никогда не задумывался, почему?
Отвечу. Здесь не Византия посуетилась со своим пониманием мира - это следствие. В основе Русской святости лежит интуитивное понимание всем народом своего Боговедения. Внутри народа живёт Бог, и он всегда у него был один.
Просто византийцы приняли русскую волю, и, пожалуй, только это и есть правда.
Оба долго молчали. Начинало светать.
- Пора на службу, - сказал Сергей.
- До новых снов, - пошутил Валера.
Глава семнадцатая
Служба
Сергей шагал на службу. После ночного разговора с Валеркой он видел свой военный городок в совершенно ином свете. Проёмами выбитых окон зияли огромные Дворцы культуры. Они стояли, как солдаты, приговорённые к расстрелу - ровно в ряд по количеству воинских частей. Он шёл мимо офицерских клубов и солдатских чайных, имеющих вид ещё более разрушенный, чем Дворцы культуры. Этих уже расстреляли, подумал он.
У ворот каждой воинской части на постаменте стоял танк. Танков было довольно много. Скандал вокруг них совсем недавно затих. Проворные "отцы - командиры" хотели их сдать в металлолом. Но откуда–то "повылезали" ветераны, ещё той, Второй мировой войны и стали жаловаться в само Министерство обороны на произвол. Их мало кто слушал. Танки спасло то, что их необходимо было резать на части. Солдаты броню пилили, но тщетно. Автоген был дорог. Танки оставили. Ветераны утешились. Их собрал в одну "кучу" местный политработник и, удивившись их количеству, напоил их "чаем с конфетами". Мир и дружба с местным населением, а так же преемственность народа и армии были восстановлены.
Сергей шёл и размышлял: "Что он здесь делает? Сослали его довольно далеко. Раньше отсюда было просто не выбраться, но он служит сегодня. Сегодня, когда идёт массовое сокращение, и его служба абсолютно никому не нужна".
Он подошёл к КПП своей части. Окинул взглядом былое её могущество, приводящее китайцев и японцев в священный трепет перед северным соседом. Из тёплого помещения КПП, не очень–то спеша, вышла очень симпатичная барышня в военной форме и принялась докладывать.
Он рассматривал её с большим интересом, как собственно, всех барышень, и думал: "Дела в империи, видимо, идут совсем плохо. Некрасов, помнится, тоже к барышням не равнодушен был и обращался по–свойски: "в горящую избу войдёт, коня на скаку остановит", а теперь не обращаются, теперь в строй ставят. Старик бы порадовался, его прогнозы сбылись окончательно. Да и куда барышням деваться, если работать в империи больше негде, да и денег не платят, опять одни "трудодни".
Наконец, барышня обо всё доложила и перешла к сплетням и слухам. Это уже был их "внутренний ритуал". Просто все барышни стояли у Сергея в штате. Человек он был добрый, чем мог помогал им, и они в силу природной женской привязанности, как могли старались и служить, и услужить. Конечно, Сергей не лишал их такого удовольствия, как сплетни и слухи, а главное, возможности высказаться.
Барышни его любили. То пирожков притащат, то пригласят на вечерний "капустник", то на двери мелом напишут: "Командир у нас дурак, а зам по тылу дурачок".
В общем, воинская часть жила обычно - необычной жизнью. Обычной, в плане учений, занятий, проверок, а необычной в том плане, что весь полк на редких учениях эмитировал один исправный танк. Дивизию - несколько танков. Сокращать уже было некого, но слухи о сокращении кем–то целенаправленно нагнетались, и это делало службу абсолютно бессмысленной. А на стыках происходили самые невероятные вещи, как, например, женские ночные дежурства на КПП, надписи на дверях и т. д.
Не успел Сергей войти в свой кабинет, как туда же ворвался начальник КЭЧ и с ходу начал шёпотом "канючить" квартиру для своей любовницы: "Я знаю, у тебя квартира освобождается, отдай её официантке Наташке…".
Сергей обещал подумать. С уходом начальника КЭЧ он вызвал к себе Наташку и спросил: "Сколько тебе лет, радость моя?"
- Восемнадцать - бодро ответила она, - и кокетливо продолжала: "А зачем вам?".
- И зачем тебе это старый, похотливый козёл? - продолжил допрос Сергей.
Она вся покраснела и стала объяснять, что живёт их 14 человек в двухкомнатной квартире, а начальник КЭЧ обещал ей дать квартиру.
- Да, это бомжатник - пробормотал про себя Сергей, наследие "царского режима". Отношение к невоенным ещё хуже, чем к военным. Условия, в которых живёт местное население, вообще ужасны. Но куда им деваться, если кормиться они могут только вокруг воинских частей. А в воинских частях пустого жилья прорва, но не положено его отдавать, пусть лучше рушиться.
Вслух, как можно дружелюбней, он сказал: "Значит так, Наташка, пока ты лицо гражданское, квартиру тебе никто не даст. Пиши бумагу, что изо всех своих девичьих, хоть и подорванных сил, хочешь стать рядовым нашей части. Станешь рядовой, получишь квартиру. Этого козла забудь. Скоро сюда приедет толпа лейтенантов - "ботаников", яйца у них через неделю будут, как у страусов, познакомишься и выйдешь замуж. Всё поняла?".
- Всё, - промямлила Наташка и собралась уходить.
- Стоять, - остановил её Сергей и протянул лист бумаги.
- Пиши. Начальнику военкомата, прошу…, - и он начал диктовать текст.
- Военкому можешь отдаться, если понравится, если не понравится и начнёт пальцы загибать, опять ко мне. Всё поняла?
- Всё, - закивала Наташка.
- Ну, терпения тебе, - проводил её Сергей ободряющим словом.
Ради дальнейшего повествования здесь уместно заметить, что насколько его любили женщины, подчинённые ему солдаты и офицеры, ровно настолько же его не любили равные ему по должности и вышестоящие офицеры.
Карьерный рост Сергея абсолютно не интересовал. В его роду было несколько лихих казаков. Был один, довольно высокого ранга военный, погибший в озере Байкал вместе со слетевшим с рельсов поездом. Но он о них мало что знал, а потому и тянуться ему было не за кем. Время его службы было хоть и удачно с точки зрения карьерного роста, так как всюду шли локальные конфликты, но само участие в них выглядело как бесчестие. Интриговать он не хотел, так как был наблюдателен и видел, что сила рождает такую же противодействующую силу. В интригу можно было "войти", но из неё невозможно было выйти.
С уходом Наташки Сергей ощутил какую–то внутреннюю пустоту, и в голове окончательно утвердился вопрос: "А что я здесь делаю?". Явно проявилось желание на чём–то сосредоточиться. Он вдруг обнаружил, что сосредоточиться он способен только на делах службы. Он не знал, радоваться ему этому открытию или впасть в тоску, так как выходило, что остальные грани жизни ему неизвестны.