- Сосредоточиться. Сосредоточиться, - повторял он про себя.
- Сосредоточиться в армии можно только на мобилизационных документах.
Он отправился к мобисту, уже не молодому, но всё ещё сильно пьющему офицеру. Дверь в его кабинет была открыта настежь, как и сейф с папками. Бумаги валялись по всему кабинету, и прямо на полу, среди документов, валялся и сам "мобист".
Сергей не стал входить в кабинет, так как слишком много дверей пришлось бы сначала закрывать, а потом открывать. Он открыл дверь напротив, дверь начальника штаба, и с большим чувством юмора, посматривая на спящего "мобиста", который был виден, рассказал начальнику штаба о том, как один из его орлов упал под тяжестью службы. Начальник штаба, не очень понимая, куда клонит зампотыл, пытался огрызаться, мол сам такой.
- Серёжа, мне бы всех твоих баб, я бы… - пытался шутить начальник штаба, он же Володя.
- Пока бабы со мной, я за них спокоен, - парировал Сергей, - и продолжал: - У тебя есть ключи от мобкласса?
- Тогда закрой его, пока твоего пьяного орла никто не обнаружил, а документы никто не успел забрать. Нас с тобой ссылать уже некуда, а его посадят.
Начальник штаба побледнел и метнулся в соседний кабинет. Ничего нового из того, что там увидел Сергей, он не обнаружил. Ткнул мобиста в бок ногой, тот что–то промычал. Володя поднял с пола ключи, закрыл сейф и кабинет и предложил Сергею пойти выпить.
Это был ритуал, который на фоне развала империи стал традиционным. Слишком много стало нарушений, граничащих с преступлениями, которые хоть и невозможно было скрывать друг от друга, но в силу мужской солидарности необходимо было хотя бы соблюдать рамки приличия. Это была не круговая "порука", это была жизнь вне времени, вне закона.
- Пошли, - согласился Сергей.
Володя чувствовал себя виноватым и не очень понимал дальнейшее намерение Сергея.
Сергей смотрел на него и удивлялся сохранившемуся в нём чувству долга, чести и той дани собственного уважения, которую он отдаёт своей профессии.
Сергей смотрел на него и думал, что начальники штабов, наверное, последними из офицеров, в силу своей загруженности и бесконечной "военной игры", начнут понимать, что происходит на самом деле. "Белая кость", "голубая кровь" - это настоящие кадровые военные, и, пожалуй, единственные. Но как они слепы.
Ожидая, когда Сергей что–нибудь скажет, он достал бутылку коньяка и два стакана. По ходу дела он шутил и приговаривал: "Как зампотыл, ты мог бы обеспечить штаб и рюмками".
Сергей молчал.
Володя продолжал: "Неплохой офицер, когда трезвый. Может любую обстановку на карту нанести. Почерк прекрасный".
Сергей перебил его: "Володя, ты на самом деле такой или не понимаешь, что происходит. Мы все давно занимаем клетки в штатном расписании и всё. Мне просто жалко твоего мобиста и тебя, ибо вы оба, как дети, только по–разному спасаетесь".
Володя стал серьёзен и проговорил: "Ну, уволим мы его, думаешь, другой будет лучше, но самое главное, будет ли другой вообще. Я уже не знаю, что мне со всеми этими документами делать. Бумаг стало больше, офицеров меньше. Бред какой–то".
Сергей его перебил: "Ты знаешь, мне что–то стало очень не везти в последнее время. На прошлой неделе мы точно так же пили коньяк с замом по вооружению. Кстати, по почти такой же причине".
- Наслышан, - проявил осведомлённость начальник штаба, - два ящика гранат под кроватью у начальника склада вооружений, бросание в форточку взрывпакетов, пьяные оргии в общежитии.
- Вот именно, проблема в том, что наш "отец–командир" даже не понял того, что произошло. Этот вор–прапорщик даже выговора не получил, а боеприпасы, кстати, до сих пор лежат в кладовой общежития под "замком". А ты о пьяном "мобисте".
- Проспится, - сказал Сергей, - и добавил, - Открыть не забудь, а то проснётся, жаждою томим, а этаж второй.
Сергей вернулся в свой кабинет. Он посмотрел на часы. Наступало время обеда и послеобеденной дрёмы. До своего, такого неожиданного, прозрения на свою службу и на свою жизнь, в армии его устраивало всё, даже двухчасовой обед, предусматривающий глубокий сон. После прозрения остался один сон. Чтобы не тратить время на переходы от части домой и обратно, он ушёл спать в казарму.
Казарма ещё с курсантской поры оказывала на него какое–то магическое действие своим порядком и силой. При хорошо поставленной службе, с теми, кто находился в казарме, ничего не могло случиться. При плохо поставленной службе в казарме, наоборот, могло произойти всё что угодно. Но суть казармы, её сила и порядок оставались в его чувствах неизменными. Он её даже любил, как любил ходить по плацу строем. Когда сотня человек одновременно кричит, выдыхая одну песню, одновременно ударяет то правой, то левой ногой о плац, и если ты в этом строю, то начинаешь понимать не только силу, но и людскую, военную, мощь.
А с тех пор, как он установил в казарме уставной порядок, он находил там абсолютный покой. Сказав дневальному, когда его будить, он лёг подремать.
Глава восемнадцатая
Сквозь дрёму
Армейская жизнь приучила его засыпать в любом положении, в любое время и при любом настроении. Мотивация была простейшая: в армии никогда не знаешь, что и кому взбредёт в голову и во что это может "вылиться". И любую неприятность лучше встречать отдохнувшим. Следовательно, необходимо быть отдохнувшим всегда. Поэтому солдатскую шутку "солдат спит, а служба идёт" он разделял полностью.
Засыпал он просто. Он "вытеснял" из головы все мысли и представлял, как тело предаётся покою и сну. Что касается души, то он предоставлял ей возможность тело караулить и размышлять, и путешествовать где ей только вздумается. Как ни странно, но так оно и было. Если к нему, крепко спящему, кто–нибудь пытался близко подойти, он просыпался ещё за два–три шага до идущего. Внутренние часы работали, как хронометр. Это не было привычкой, это было врождённым качеством.
В этот раз всё было как всегда. Вот только, как ему сквозь сон казалось, он видит свою душу. Она стремилась показать ему вечность жизни вопреки любым изменениям, происходящим в мире. Таких чувств он не испытывал давно. Он не спал, но не мог подняться. Он чувствовал совершенно непостижимую тяжесть своего тела. Он не хотел видеть, но видел чувствами.
Далёкий северный город. Молодой князь благодарит молодых и старых горожан за оказанное ему доверие и приглашение на княжество и одновременно предлагает совершить поход в неведомую им страну, где они не только увидят много диковинного, но и бедные станут богатыми, а богатые ещё богаче. И этот поход он предлагает им, свободным горожанам, в качестве своей княжеской благодарности.
Сергей сквозь дрёму понимает, что князя звать Рюрик, а город тот называется Великим Новгородом, а зовёт он их в поход на Византию. И зовёт только потому, что увидел в горожанах огромную силу, которая позволит ему стать равным среди равных в тех местах, откуда он пришёл в Новгород, если военный поход на Византию будет удачным.
Дальше Сергей видит огонь, пленных с двух сторон. Огромный собор, в котором монахи ведут тихую беседу:
- Сегодня мы отбили нападение ещё одного племени, но это не последний набег, - говорит один из монахов.
- Наше государство всего лишь один из обломков Великой Римской империи и нам не желательно повторять ошибки Рима, - продолжил его речь другой монах.
- Что вы имеете в виду? - спросил тот, кто выглядел старше всех присутствующих монахов.
- Отбиваться от всех племён бесполезно, народам становится тесно, они ищут новые места, но главное тех, кто в большом количестве владеет римскими безделушками: золотом, серебром, - единым голосом заговорили монахи.
- Вы ещё слишком молоды, если видите только это. Знание идёт с Востока в виде никому и ничему не подвластных орд. Они готовы смести всё на своём пути. Это знак. Мы не поняли миссии Иисуса Христа, не поняли миссии его последователя пророка Мохамеда, мы прервали своё поступательное развитие. Мы остановились и пошли назад. Восток лишь ускоряет наше падение. Это справедливо, - мрачно говорил старый монах.
- Но надо что–то делать, - не унимались молодые монахи.
- Конечно надо. И мы будем делать. Мы будем охранять и нести наше православное знание и в Азию и в Европу. В Европу его нести труднее. Европа уже познала все блага цивилизации, но не сумела сохранить их, не сумела распознать Бога. Европу сгубила алчность, корысть и торговля. Европа ещё долго будет жить прошлой памятью и сопротивляться новому знанию. Под рясами европейских священников ещё долго не будет Бога. Хотя эти священники знают истину, но алчность сильнее, и желание личного могущества ещё долго будет застилать всё остальное. В Азию наше православное знание нести легче. Но Азия ещё долго не будет способна понять его. Понять того, что главное вершится там, - он показал рукой на небо, - а не здесь.
Азия охвачена разорением, горем и междоусобицами. Орды кочевников истребляют друг друга, но ищут они не золота и не римских безделушек. Они столкнулись с комфортом, и они ищут тех, кто этот комфорт создаёт. Они уничтожают любую оседлость, ибо видят в ней свою гибель. Они, хоть и по–своему, но повторяют путь Рима, путь рабовладельцев. К сожалению, народы очень быстро привыкают быть и угнетёнными, и угнетателями. К подготовленным европейцам пришёл Иисус, и они его не поняли, что тогда можно говорить о ещё совершенно диких азиатах.
Но на границе между Европой и Азией существует народ, именуемый себя русским. Этот народ будущее нашей веры, а её настоящее, это русские казаки. Казаки - это опыт полной независимости народа, без границ, без государственного устройства. Опыт жизни на Земле, основанный только на вере, а веру они приняли православную. Практически без нашего участия, по зову своего сердца. Казаки - это жизнь будущего. Как в одном государстве живут без раздоров семьи, города, так же живут и казаки на всех землях между Азией и Европой. Казаки своим примером доказывают, что анархия мать порядка, если существует местное управление в виде казачьего круга, схода вплоть до семейного совета, ставя во главу угла веру православную. За это будем держаться, остальное приложиться.
Сергей проснулся, едва дневальный подумал, что пора будить командира. Он встал, потянулся до хруста в суставах и пошёл на обычное послеобеденное построение.
Как ни странно, но плац и все ритуалы, связанные с ним, завораживали Сергея. Он от рождения был чрезвычайно далёк от поклонения голому материализму и не считал материю первичной. Ленина он уважал примерно в той же степени, что и Геббельса. Это были два, несомненно, умнейших человека и самых лучших "пиарщика".
Воспользовавшись очередной опалой на пролетарских вождей и "выносом" их книг из всех библиотек, Сергей умыкнул все тома Ленина, и даже в двух экземплярах. С этого времени он перестал напрягать мозги при составлении того или иного документа, рапорта и т. д. Он, вполне ритуально, "слюнявил" палец, открывал оглавление любого тома и находил все исходящие слова на входящую информацию. Ильич настолько глубоко знал материальную жизнь, что не оставил в ней ни одного, не охваченного своим гением, места. Но, прочитав несколько томов Ильича, Сергей понял, что Ленину была знакома и другая сторона медали. Он просто не хотел её никому показывать. Её сокрытие гарантировало пусть и временную, но абсолютную власть. Видимо, недаром историки нашли в Ильиче не то бурятские, не то калмыцкие корни шаманов. Правда, точно такие же материалисты спокойно ему жить не дали ни одного года, ибо они про вторую половину медали знали значительно меньше, и Ильич "напоролся" именно на то, за что боролся.
Геббельсу повезло больше. Он жил хорошо, в абсолютной славе при жизни. По этой причине трудов Геббельса нигде не продавали и не выбрасывали, их тщательно прятали.
Сергей довольно часто размышлял над иронией истории. Однажды, придя на кладбище, он увидел целый ряд роскошных памятников, под которыми лежали останки, а часто и остатки "новых русских". Его поразили надписи: "жил год", "жил три года", максимум был определён в пять лет. Ребята плохо знали историю власти. Для здоровья было бы полезней ходить по плацу.
Плац - это магия. Так считал Сергей. На плацу он видел, насколько иллюзорен мир. Вчера в его воинской части жизнь кипела, как в муравейнике. Чудом сохранившийся Дворец культуры не вмещал всех именитых артистов желающих петь и плясать в нём. Сегодня пустота, редкая "душа" прошмыгнёт в ещё теплящийся "чепок", так солдаты называли своё кафе.
Да, мир иллюзорен по определению, но только не плац. Его форма неизменна. Его не пробивает даже трава. У плаца особый дух и он вполне реален.
Едва Сергей ступал на плац, в его голову начинали проникать мысли о великом. Он думал о том, сколько созидающих начал зародилось на плацу. Сколько форм было создано или наоборот разрушено духом, зародившимся на военных плацах. Сергей считал плац высшим произведением искусства, и всё время недоумевал, как "тупые" головы критиков и прочих болтунов не могут рассмотреть в картине Малевича "Чёрный квадрат" воинский плац - это же так очевидно. На плацу начинается замысел, и на нём же подводятся итоги работы сосредоточенного исполнения замысла.
Глава девятнадцатая
Повторы
Сергей, служба которого складывалась прекрасно, вдруг обнаружил, что затосковал. Братья по оружию не раз говорили ему: "Гусары книжек не читают, они их пьют и ими закусывают", а он читал.
Сначала на знания, копившиеся в его голове, стала давить фуражка, и он всё чаще таскал её под мышкой, а то и вовсе забывал одевать. Затем его замкнуло так, что вместо дум о том, "с чего начинается Родина?", он стал постоянно думать о том, "с чего начинается Человек?". С этого момента стала проявляться его профессиональная непригодность.
Он, даже в страшные минуты похмелья, перестал орать на подчинённых. Они это почуяли, ибо подчинённые его были людьми нормальными, они мало что понимали, но чуять могли, как зверушки, и эти зверушки перестали подчиняться. Действительно, если никто не орёт и не пугает, значит и Родине никакая опасность не грозит. Следовательно, можно расслабиться.
Знания и думы Сергея пришли в противоречия с картинами его армейской жизни до такой степени, что он пошёл в школьную библиотеку и взял "запрещённую" новым режимом книгу Герцена "Былое и думы". Читая её, он пришёл в игривое настроение от мысли, что и Александр Иванович тоже маялся, а значит и он, Сергей, не одинок. Но повод был разный. Герцен изучал других, а Сергей пытался изучать самого себя. А если, изучая самого себя, фуражка начинает давить на мозг, значит это кому–то нужно. Но кому?
С чего начинается Человек? Первый ответ, который пришёл ему в голову, был таким: "С начинаемых им дел". Ответ, в принципе, его вполне устраивал, но первое дело, которое малыш делает осознано, это ломает игрушку. Сопя и сосредоточенно, крепко держа игрушку в руках, возможно, впервые проявляя всю свою сознательную заинтересованность, он её ломает. Чем дороже и красивее игрушка, тем с большим наслаждением, к дальнейшему ужасу родителей, он её разбирает по частям и кусочкам.
А чем занимаются малыши зверюшек, у которых люди не обнаруживают интеллект? Они тоже ломают и грызут всё что находят: книги, обувь, диван, кресло. Грызут с наслаждением, и даже если Шарик или Тузик, или Мурзик получит по морде обгрызенным им же ботинком, это не даёт никакой гарантии спасения остальной обуви.
Но этот пример приводит к простой мысли о роли Адама и Евы. Их раздавил райский сад, как и его, Сергея, фуражка. Фуражка, простая фуражка, головной убор. Но она же и условия для отдания чести и прикладывания руки к голове. Без фуражки голова считается "пустой", а в фуражке "умной".
Адама, гулявшего по райскому саду, видимо, очень донимала та же мысль, что его полное благополучие не является таким уж полным, ибо находится "под условием".
Делай что хочешь, но не трогай "фуражку", а уж тем более не ешь яблоко искушающее. Адама видимо эта мысль иссушила. Он бродил и думал: Бог создал Природу и законы, по которым она живёт. Всё, буквально всё, в природе не задумываясь следует этим законам и живёт вполне счастливо, но стоит задуматься… разве это жизнь… Может быть настоящая жизнь - это грех. Он съел яблоко, совратив и Еву.
Теперь мы исправляем ошибки. Но как? Одни законы пишут, считая, что Бог дал не всё и не так. Эти, которые пишут, самые вредные, ибо погрязли в самости и самолюбовании.
Другие их читают и принуждают по ним жить, им любопытно, совершил бы Адам свой грех, если бы над ним была масса судов и судебных приставов, или нет.
Третьи по ним живут, это смирившиеся, те которые давно перестали жить и оставили надежду вернуться в райский сад, те, кто грустно напевает: "хочешь жни, а хочешь куй, всё равно получишь х-й". А действительно, как трудно разобрать, где грех, а где Жизнь.
А вдруг всё то, что с ними, а теперь и с ним происходит - это всего лишь ухудшенные повторы чего–то совершённого ранее, или совершаемого где–то.
Что накапливает человек всю жизнь и куда всё это девает?
Сергей совсем забросил службу, тем более что, как оказалось, с распадом его Родины, называемой СССР, на отдельные части, "пал" и её условный противник. Вроде бы разруха наступила только на его Родине, но изменение взгляда на внутренний мир привело к тому, что и внешний мир перестал быть страшным и угрожающим.
Но всё–таки, что человек накапливает всю жизнь и куда девает. Сергей не был склонен к философии. Он не был интеллигентом, он был офицером. Правда, офицером русским, и в этом, во все времена, было что–то завораживающее и магическое для всех народов. И как нормальный русский офицер, он всё время шёл грубо и прямо, через тернии к звёздам. Терний было сколько угодно, их досконально описали русские классики, половина из которых, также как и он сам, были русскими офицерами.
Он опять пошёл в школьную библиотеку, единственную оставшуюся в гарнизоне. В библиотеке он взял всё наследие, накопленное за свою жизнь Ильфом и Петровым. Оно убралось в две книги: "Золотой телёнок" и "Двенадцать стульев". По прочтению книг Сергей понял, что копит человек всю жизнь. Он копит опыт. Копит либо быстро, либо медленно и мучительно. Кому как повезёт, хотя случайностей не бывает.
Через своих персонажей Илья и Евгений показали всю нашу земную жизнь. Читая их книги, Сергей удивлялся, думая, что написанная ими "библия" есть, а понимания её нет. Но когда он решил чуть больше узнать об авторах, то обнаружил, что издательства не напечатали даже отчества этих авторов. Действительно, зачем весёлым парням отчества? Вот только весёлого в их книгах мало. Есть юмор, как смазка наших земных отношений, есть радость, как надежда на лучшее. Есть намёк любому властолюбцу о дне его поминок, есть предложение встать на путь истинный. Но путей–то много.
Остап Бендер - олицетворение земной власти, со стороны взлетающего монетного орла. Остап готов прикармливать тех, кто ему служит, но не терпит конкурентов. Младореформатор, полный идей. Способный, умеющий, но без возможностей.