Осман произнес те же слова, что и Сенем неделю назад, там, у озера, с той же тоской и жалостью в голосе. Этого Солтан уже не мог вынести.
- Уходи! - зарычал он. - Уходи, не то здесь останешься!
Да, теперь он не шутил, и Осман это понял: покачал головой, повернулся и пошел прочь. Завтра он попросит Алекпера, председателя, вызвать этого сумасшедшего на правление, там на него управа найдется!
Сенем в тревоге ждала мужа у порога дома. Увит дев, что тот возвращается, с облегчением перевела дух.
- Что там? - севшим от волнения голосом спросила она.
- Безобразие!
- Скажи Алышу, - попросила Сенем. - Пусть бросит свою затею.
Осмаи смерил взглядом гору, у подножия которой они стояли, с сомнением покачал головой:
- Не может струйка воды пробить такую толщу! Тут же камень, скалы.
- Капля камень точит,
- Гора не камень.
И все же, поразмыслив, Осман сказал Алышу:
- Как бы, сынок, нам не осрамиться. Колонка наверху, у соседей, неисправна, вода могла к нам просочиться. Так что, может, и ключа никакого в горе нет.
Алыш, не выпуская из рук кирку, выпрямился, гневно сверкнул глазами:
- Мама сказала? Конечно! Ах, ребенок ручки собьет, ах, ножку поранит…
- Алыш, нельзя так о матери! - строго оборвал его Осман.
- Прости… Только я все равно не брошу, - упрямо сдвинул брови Алыш.
- Это твое дело, - сказал Осман ласково. - Я тебя предупредил, а дальше сам решай, ты уже взрослый.
По правде говоря, Осман остался доволен настойчивостью сына. Он тоже не очень–то верил догадке Сенем.
На другой день, придя в правление, Осман пожаловался председателю на соседей.
Алекпер слушал, не перебивая. По его лицу трудно было понять, как он относится к словам Османа. За три года тот не сумел привыкнуть к манере нового председателя. Гафароглы вел себя в таких случаях совсем иначе - горячился, бранился или, наоборот, одобрительно вскрикивал, восхищенно хлопал по плечу. Алекпер всегда оставался сдержан. Там, где друг гие хохотали, только улыбался, там, где другие кричали - он чуть заметно хмурился. Трудно было поверить, что он - сын Гафароглы, хотя внешне Алекпер был его совершенной копией: та же непокорная шапка волнистых волос с проседью, у Алекпера - ранней, у Гафароглы - поздней, те же резкие, твердые черты лица, смуглого от постоянного загара. Что ж, люди тем и хороши, что не повторяют друг друга.
- Осман, дорогой, - наконец сказал Алекпер. - Когда же я вас отучу от этой дурной привычки: по любому поводу бежать к председателю? У нас производство, понимаешь? Про–из–вод-ство! Этим мы и должны заниматься. Иначе потонем в мелочах. Сходи в сельсовет, это же их дело, их прямая обязанность.
- Э-э, сельсовет! - безнадежно махнул рукой Осман и, не удержавшись, добавил: - Твой отец так бы не ответил.
- Верно, - чуть улыбнулся Алекпер. - Он бы сейчас все бросил, побежал бы разбираться с твоими соседями, да еще, пожалуй, сам бы колонку стал чинить. Вот он вас и приучил. Пора отвыкать!
- Пока отвыкнем - потонем, - проворчал Осман. - И не в мелочах, как ты говоришь, а прямо в воде.
Он вышел из правления недовольный Алекпером, а еще больше собой; прав председатель, сто раз прав! Только не получилось бы в самом деле так: пока от старых привычек откажемся… Пока солнце взойдет - роса глаза выест!
В сельсовет Осман не пошел, хотя и надо было всего–то пересечь улицу. Такому, как Солтан, сельсоветом не пригрозишь.
- Что нового, Осман?
Старик Гафароглы, как обычно, сидел на лавочке возле правления - неподвижно прямой, держась за рукоятку плети, заткнутой за пояс, которая и не давала ему согнуться. Сидел как памятник прошлому села Гарагоюнлу.
- Да что же нового… Вот сейчас с Алекпером тебя вспоминали, - сказал Осман, понимая, что не надо бы говорить этого старику, но не в силах удержаться. - Мол, горячий был Гафароглы, за все хватался, не проходил мимо.
- Это, наверное, ты говорил, - сказал старик. - А Алекпер тебе возражал; нельзя так, вредно для дела. Правильно?
- Верно, - подтвердил Осман.
- Он, пожалуй, прав, а? Теперь мне виднее…
- Прав. Только… как бы это сказать… Мы всегда тебя спиной чувствовали. Порой сердились. Но знали: поддержишь, если что!
- Давно это было. Теперь люди по другому живут. Дома какие! На мотоциклах ездить стесняются - автомобиль давай! Лошади не нужны стали - кругом машины. Это разве не поддержка? Лошадей только жалко. - Гафароглы с нежностью погладил ворсистую рукоять плети. - А так - чего еще нужно?
- Это ты говоришь или Алекпер? - съязвил Осман.
- Жизнь говорит! - сердито ответил старик и отвернулся, давая понять, что разговаривать больше не намерен.
"Ну и ладно! - тоже рассердился Осман. - С глухими разговаривать - только время тратить. Как будто мне больше всех надо. Зря только послушал Алыша, надо было забетонировать скалу и выкинуть все из головы".
* * *
Всю ночь Солтан метался по дому, не находя себе места. В чем только не обвинил он Османа в эту ночь! Были здесь и старые обиды, определившие с давних пор их отношения, и новые. И этот человек теперь посмел еще жалеть его!
Солтан ворочался с боку на бок, курил… Потом, кажется, задремал. Нет, на сон это не было похоже. Скорее он представил себе, как бы все выглядело…
За годы одиночества это стало у него привычкой. Так или иначе придуманные Солтаном события проходили перед ним во всех деталях; он видел их мысленно, как другие видят на экране кинотеатра или телевизора, с той лишь разницей, что сам выстраивал события и подбирал подробности.
Да, все это выглядело бы так… Он поехал в город, разыскал Гусейна. - Вернулся на другой день… Утром… Нет, не утром, утром нельзя, конечно. Поздним вечером! Шофер, подвозивший его к самому дому, помогая вытащить из фургона длинный, метра полтора, и узкий, обернутый мокрой. рогожей и обвязанный веревками ящик, приложил ухо к стенке.
- Гляди–ка, живой, шевелится! Нет, правда, кто это?
- Я же тебе сказал: аджаха, - спокойно ответил Солтан.
- Да ну тебя! Осетр, что ли?
- Аджаха.
- Ладно, не хочешь - не говори, твое дело. Шофер уехал. Сразу? Пожалуй, потребовал бы накинуть красненькую. Если аджаха - значит, считай, опасный рейс, за опасность платить надо… Нет, сразу уехал. Не поверил в аджаху.
Солтан подтащил ящик к самому крыльцу, взял ведро и отправился к колонке… Сирота! Где–то должен быть здесь Сирота… Ага, вот он… Отчаянный лай за спиной заставил Солтана поторопиться. Пес бегал возле ящика, рыл задними лапами землю, хриплое рычание, прерываемое лаем, вылетало из его оскаленной пасти.
Картины, путаные, сбивчивые, одна за другой проносились в сознании Солтана, становясь постепенно все яснее и красочнее. Так всегда было с ним: сначала мысли горячечно метались, словно натыкаясь на что–то, потом выстраивались в ровной последовательности.
…Оглядываясь на соседние дома, расплескивая воду, Солтан подбежал к собаке, пнул ее:
- Молчать! - Сирота, отбежав на несколько шагов, сел и заскулил. Но едва Солтан приблизился с ведром к ящику, пес снова рванулся вперед, вздыбив шерсть на загривке, стал между неведомой, но очевидной для него опасностью и хозяином.
Солтан, поняв чувства собаки, скупо улыбнулся, погладил ее по взъерошенному загривку.
- Хорошо, хорошо, Сирота. Не волнуйся. Обняв собаку за шею, он отвел ее в дом и закрыл дверь. Даже этот свидетель был ему сейчас ни к чему: того и гляди, поднимет на ноги соседей!
…Приподнявшись с постели, Солтан с беспокойством глянул в окно, словно и в самом деле соседи могли увидеть то, что ему представлялось. Ночная тишина стояла над Гарагоюнлу, и он вновь опустил голову на подушку. На чем он остановился? Да, принес ведро с водой… Вылив на ящик воду, Солтан присел рядом и задумался. Хотелось подержать аджаху дома, рассмотреть как следует, представить, как он, широко раскрыв свою страшную пасть, хватает одну рыбину за другой в глубине озера - из–под носа Алыша, а значит, и Османа! Хотелось почувствовать аджаху вот, как Сироту, своим, прежде чем выпускать его в озеро. Словом, получить удовольствие сполна, на все деньги, которые Солтан заплатил. Узнав, сколько просят за аджаху, он даже отшатнулся.
- Ты зачем приехал? - стал смеяться над ним Гусейн. - Барашка покупать? Или курочку? Это же кро–ко–дил! Он бешеные деньги стоит, тебе я задаром предлагаю. Мне из них всего–то сотня достанется. Ветеринару надо дать, чтобы акт составил о гибели? Надо. Заведующему? И еще кое–кому…
…Нет у него денег! Солтан стукнул кулаком по кровати, шепотом выругался. Но тут же вспомнил: есть они! Бумажник с пачкой денег, которые он копил на бусы Сенем, в самом деле лежали под матрацем! Солтан заколебался. Обменять дорогой его душе подарок на какую–то зубастую тварь? На чудовище? Нет, Солтан не мог этого сделать…
Но не привык он отступать, если принял решение! "Накоплю еще! - подумал Солтан. - Деньги - трава: ее косят, а она растет…"
И он, пересилив себя, вынул бумажник.
Да, конечно, хорошо было бы подержать аджаху дома… Но нельзя. Еще пронюхает кто–нибудь.
Он потащил ящик к озеру. Крокодил был тяжелый, да еще ящик кое–что весил. Солтан задыхался под этой двойной тяжестью, сердце у него колоколом билось и гудело не только в груди, но во всем теле. Однако этот гул казался ему праздничной музыкой.
Озеро, как всегда в ночные часы, лежало перед ним во всей своей торжественной красоте. Серебристая под луной поверхность его была недвижимой, словно бы озеро к вечеру вдруг замерзло. Даже круги от играющей рыбы не расходились по воде. Озеро спало, безмятежно раскинувшись под бархатно–темным небом. Только неведомая птица анадиль тревожила ночную тишь все тем же настойчивым вопросом: "Нашел ли? Нашел ли?"
- Нашел! - возбужденно засмеялся Солтан. - Вот какого я красавца нашел!
Руки у него дрожали, когда он развязывал веревки на ящике и стаскивал мокрую рогожу. Ящик–клетка был надежно сколочен, крокодил едва мог шевельнуться в ней, но как только под лунным светом тускло блеснула спина и морда животного, Солтан отскочил. Ему показалось, что крокодил приподнимается на коротких лапах и клетка потрескивает под напором, могучих мышц.
- Ну ты, балуй! - прикрикнул на него Солтан, как на непослушного жеребца. И сам осмелел от своего окрика. Это ведь для других крокодил - чудовище, аджаха, а для него, Солтана, всего–навсего зубастая тварь, купленная им к тому же за бешеные деньги! Он - хозяин твари, единственный и полноправный. От этой мысли Солтану стало легко, и он уже без страха опустился на траву возле самого ящика.
- Ну что, браток? - спросил он. - Плохо тебе в клетке? Плохо, понимаю!
Крокодил смотрел на Солтаиа немигающим взглядом, бока у него тяжело вздымались и опускались. Солтаи зачерпнул кепкой воды из озера, вылил ее на морду зверя, и тот вдруг слабо, но явственно замычал. Словно бы поблагодарил.
- Ишь ты! - удивился Солтан. - Прямо не знаю, что с тобой, браток, делать. Даже жалко отпускать. Нырнешь - и поминай как звали. И не вспомнишь, кто тебя выпустил на свободу. Эх ты, аджаха, аджаха!
Он замолчал, удивившись сам себе: "Как с Сиротой разговариваю! Нет, дорогой, Сирота за меня жизни не пожалеет, а ты, пожалуй, моей жизни не пожалеешь, если вырастешь. Только не вырастешь, подохнешь скорее всего, как холода начнутся. Зато воли хлебнешь, на воле помрешь. А уж рыбки нажрешься… На том свете будешь вспоминать да облизываться…"
Вздохнув, Солтан уже совсем безбоязненно отодвинул засов у дверцы клетки и распахнул ее. Крокодил не шевельнулся. Подождав минуту–другую, Солтан подобрал на берегу Хворостину и ткнул ею в спину зверя, поближе к хвосту. Крокодил заворочался, медленно стал вылезать из ящика. Вылез, постоял неподвижно, опустив морду в траву, вдыхая сладкие запахи сырой земли, водорослей, скользкой рыбьей чешуи. Дрожь пробежала по его телу, но то ли он не верил в неожиданную свободу, то ли не мог прийти в себя после заточения в клетке - с места не двигался. Тогда Солтан, совсем освоившись, легонько стегнул его хворостинкой. Неуклюже выворачивая ноги, крокодил шагнул вперед.
- Но! Но! - Солтан подстегивал его, подгоняя. - Давай! Обленился на готовеньком!
Крокодил заковылял к воде. У самой кромки он остановился, прощально оглянулся на Солтана, взрезал острой мордой водную гладь озера и тотчас исчез из вида.
"Нашел ли?" "Нашел ли?" - беспокоился анадиль, и крик его становился все тревожнее, все громче.
Озеро молчало. Только расходился на его поверхности большой сверкающий круг в том месте, где нырнул крокодил. Словно огромное ожерелье.
Солтан не отрывал глаз от серебристой лунной дорожки. По–прежнему тихо было на озере, как будто ничего не произошло. Хотя Солтан понимал, что так и должно быть, что тишина только на руку ему, он был разочарован: слишком обыденной, незаметной показалась ему месть, которой он отдал столько сил.
И тогда лунная дорожка раскололась, из нее поднялась огромная шипастая спина, а затем и все чудовище рсплыло на поверхность. Да, это был уже не крокодиленок, чуть больше метра длиной, а тот страшный аджаха с пастыо–пещерой и кабаньими клыками, которого Солтан видел в зверинце. Чудовище молча уставилось на него, и Солтан с криком побежал прочь от озера.
…Он рванулся с кровати, едва удержавшись на краю, и потом долго сидел, тряс головой, стараясь поскорее вернуться в реальный мир, от которого отключился час или два назад.
"Привидится же такое! - подумал он с досадой. - В другой раз встречу Гусейна–гиену - стороной обойду"!
* * *
Алыш перестал появляться на озере.
Солтан понял причину, застав как–то мальчишку за работой.
Алыш выдолбил у подножия горы верхнее углубление и теперь спустился к платану, чтобы устроить там главную чашу родника.
Некоторое время Солтан наблюдал за тем, как Алыш укладывает камни в основание, скрепляя их цементным раствором. В иное время он равнодушно прошел бы мимо, но теперь все, что касалось мальчишки, кровно интересовало его. Аджаха словно бы связал их единой веревочкой. Этот сон! Солтан до сих пор не мог освободиться от ночного наваждения. Только теперь заметил он, что Алыш все взял у матери и ничего у отца: удлиненные, как у Сенем, карие глаза с длинными ресницами, пушистые волосы, нежный овал лица, ямочки на щеках… Пожалуй, Алыш сейчас был больше похож на юную Сенем, чем она сама - поседевшая, располневшая, потерявшая краски молодости.
- Что делаешь, парень? - спросил Солтан хрипло.
Алыш поднял голову, увидел соседа, всегда неприветливого, мрачного, не отрываясь от работы, сдержанно объяснил.
- Отец, что ли, придумал? - продолжал допытываться Солтан, прикидывая, какую выгоду может извлечь Осман из странной этой затеи. Он был уверен: хитрит что–то сосед, кто будет нынче тратить время и силы на дело, которое никакой выгоды ему не принесет?
- Сам, говоришь, додумался? Людям польза. - Солтан ухмыльнулся. Парнишка, видно, неплохой, вон как старается. Только откуда бы ключу в скале взяться?
- Мама говорит, - произнес Алыш, словно бы угадав его мысль, - у вас колонка течет, вода к нам стекает… Я, правда, не верю…
Мальчишка смотрел на Солтана с надеждой, ждал ответа. А что он мог ответить? Был бы тот его сыном - Солтан бы сюда все озеро спустил, если потребовалось бы… А так…. Пусть работает. По крайней мере на озеро не ходит, отца рыбкой не ублажает!
Солтан подумал так, а сказал совсем иное:
- Может, и права мать–то…
- А колонку почините, дядя? - спросил Алыш. Солтан нахмурился, вспомнив, как подступал к нему недавно Осман с таким требованием. Ишь ты, парень лицом в мать, а повадкой в отца. Не ответив Алышу, он пошел прочь.
Наступила осень. Гарагоюнлу заканчивало свои главные дела, готовясь к зиме. Из событий, которые в это время привлекли внимание жителей села, надо отметить два.
Во–первых, шофер председателя весельчак Наби, вернувшись из поездки в район, куда он возил Алекпера на совещание, уверял, что всю обратную дорогу председатель пел!
- Чтобы мне до конца жизни на лысых скатах ездить! - клялся Наби, сидя вместе с друзьями на лавочке возле правления. - Сначала показалось - радио, красивая такая баяты. Думал - Магомаев… А потом глянул, испугался даже.
- Чего ты испугался?
- А ты не испугался, если бы сейчас вон та яблоня вдруг гаркнула: "Эй, мужики, дайте закурить!" Сколько лет с ним езжу - слова лишнего не скажет, а тут запел.
- Может, влюбился?
- Все может быть. Молодой еще.
Осман, тоже вышедший из правления покурить, с досадой вмешался:
- Э, чего болтаете! Хвалили Алекпера на совещании, в пример всем ставили. Урожай у нас по району выходит самый высокий.
Новость была приятная, касалась всех, и все на какой–то момент притихли, прикидывая, что несет она каждому. Несла она немало, а если еще учесть не менее богатый урожай в своих садах и огородах, который некоторые, самые нетерпеливые, уже успели вывезти на рынок, а другие, более расчетливые, только собирались, получалось совсем неплохо. Притихли они еще и потому, что каждый увидел перед собою свою мечту.
Осман увидел Алыша в белом халате, с резиновыми трубочками, перекинутыми через шею, которые сходятся в одну с металлическим кружком на конце. Алыш засовывает трубочку в уши, приставляет кружок к груди больного: "Дышите глубже… Теперь не дышите…" А за дверью длинная очередь. "Проходите к другому врачу, он свободен"… "Нет, мы хотим к Бабаеву…" Собственно, стать врачом было мечтой Алыша, но мечта Алыша - значит и мечта Османа. Он давно уже решил, что все сделает, на любые затраты пойдет, но сын станет врачом.
Перед Касумом, тоже на минутку присевшим на лавочку, вставало иное: два новеньких дома в центре Гарагоюнлу, на второй его улице, которая возникла недавно рядом с главной и постепенно застраивалась. Дети выросли, скоро женятся, пусть живут своими семьями, в своих домах…
Колчерукий Наджаф мечтал о машине… Хотя бы о таком же "Запорожце", как у Гасана. А может быть, даже об этом самом. Гасан намекнул, что собирается пересесть на "Жигули" и тогда продаст ему свой "Запорожец". Конечно, трудности будут с водительскими правами, но Наджаф рассчитывал эти трудности преодолеть с помощью родственника, работающего в милиции…
Вот так они курили на лавочке, думая каждый о своем, и вдруг Наджаф незаметно для себя негромко запел:
Ветер колышет деревья, Думы колышут душу…
И все, кто сидел рядом с ним, подтянули:
Посмотри на меня внимательно И ты поймешь, зачем я пришел…
Весельчак Наби хлопнул себя ладонями по коленям и расхохотался:
- И вы тоже… Запели! Наджаф, черт криворукий, ты–то чего надрываешься? Не тебя ведь в районе хвалили!
- Председателя хвалили, значит, и нас хвалили! - с важностью ответил Наджаф. И все закивали головами, соглашаясь с ним.
Это было первое событие. А во–вторых, в селе состоялся товарищеский суд, о котором прежде в Гарагоюнлу мало кто слышал.