Так партизанский отряд пополнился четырьмя бойцами. А Михаила Краснопеева семеновцы отправили в Борзю. Но он с полпути бежал вместе с Андреем Зиминым и устроился писарем к воинскому. начальнику в Чите. Вскоре на вечеринке в доме Юзи Пиотрович-Кондратьевой по Бульварной улице Михаила познакомили с человеком "оттуда". Это был гонец краснознаменной 5-й Армии, разбивщей Колчака.
"Человек оттуда" дал Михаилу инструкции, и Краснопеев начал действовать. Он принимал у себя гостей "с той стороны", а потом провожал их за Ингоду, в лес. В городе они встречались со своими людьми, давали установки, получали нужные сведения.
Несколько раз приходил и тот человек. Однажды с Михаилом он ходил на явку в каменный дом по улице Красноярской. В другой раз Михаилу удалось добыть для него очень важные сведения: фамилии офицеров всей воинской части. Он их выписал из продовольственной книги. Потом по количеству офицеров и их чинам удалось установить численность этой части.
Когда впоследствии 5-я Армия пришла в Читу, Михаила вызвал к себе работник политотдела Василий Иванович Панфилов. (Спустя 21 год, зимой 1941 года дивизия, Которой командовал В. И. Панфилов, отличилась в боях с гитлеровцами под Москвой, Подвиг двадцати восьми героев-ланфиловцев вошел в историю Великой Отечественной войны.)
- Откуда вы знали такую уйму офицеров, как были с ними связаны? - удивленно спросил он. И когда узнал о продовольственной книге, долго смеялся.
Однажды тот человек вместе со своими двумя товарищами чуть не попал за Ингодой в лапы японского разъезда. Они уже приготовились отстреливаться, чтобы не даром отдать свои жизни, но разъезд в последнюю секунду свернул в сторону.
Тем человеком был мой отец. В то самое время, когда он ходил на связь, его брат умирал под Могзоном, тяжело раненный в грудь.
Но связные, рискуя жизнью, приходили в город и уходили. А вот те, с кем они были связаны и кто оставался в Чите, каждую минуту подвергались опасности. И, конечно, среди них было немало таких же отважных разведчиков, какими в Отечественную войну были Кузнецов, Рихард Зорге и другие. Надо обязательно восстановить по крупицам события тех дней и выявить имена героев.
КОНЕЦ БЕЛОЙ КОСТИ
"Все содействующие большевикам будут строго наказаны. Смотрите, если присоединитесь к большевикам, вам придется раскаяться!" - возвещали японские приказы.
"Все агитирующие против нас… будут рассматриваться как враги отечества и с ними будет поступлено по законам военного времени", - грозил из Даурии особоуполномоченный французской военной миссии майор Ричард Ирвинг.
"Объявить казакам, что в случае бегства их к красным, из семей изменников будет расстреливаться старший член семьи. Все бежавшие к красным лишаются земельных наделов, вычеркиваются из списков войска и как изменники расстреливаются", - объявлял атаман Семенов.
Ничего не помогало! Насильно мобилизованные в белую армию переходили к партизанам. Рабочие одинаково ненавидели и французских, и японских оккупантов, и семеновцев.
В селах, городах и поселках появлялись самодельные листовки:
"Уважаемые граждане!
С добрым утром! Вы все еще спите?
Встаньте, проснитесь, протрите ваши глаза, посмотрите, кто вы были до микадо-гришкинского ига и кем вы стали теперь!
Голодные, оборванные, больные, живете точно на кратере вулкана - всюду гонимые и преследуемые".
Управляющий Акшинским уездом растерянно доносил: "Неблагонадежно население западной части уезда, вследствие приверженности населения к большевизму. Шайки грабителей красных находят приют у самого же населения, а поэтому они неуловимы".
Когда писался этот рапорт, "грабители красные" в 1-м летучем партизанском отряде записывали в протоколе совещания командиров: "Обсуждая вопрос об интендантстве, а главное о чае, постановили: чай по одному фунту выдать красноармейцам, а оставшийся распределить между голодающими семьями".
А в дневнике другого отряда летописцы отмечали:
"При хозяйничанья семеновских банд и японцев по деревням долины Ингоды все население ограблено, мужчины угнаны с лошадьми, скот забран.
Наши части конных, когда спокойно было, вспахивали все огороды и даже всю пашню. Крестьяне на все смотрели, чуть не со слезами… И когда нам пришлось из некоторых деревень уходить, то население, буквально чуть не все, бросилось с нами в сопки, затормозив даже наше движение".
В конце концов даже японцы начали понимать, в чем сила большевиков. Один из семеновских Генералов доносил: "По полученным сведениям, капитан японского генерального штаба в интимном кругу высказывает твердую уверенность в том, что японские войска уйдут отсюда в недалеком будущем… Тот же капитан говорил даже, что… в японских кругах изменилось мнение о Советской власти, и вообще большевикам следует отдать предпочтение за их работоспособность и энергию".
Поняли это не только японцы, но и некоторые русские офицеры. Часть из них перешла служить в Красную Армию.
В Иркутске перешел к красным бывший генерал-квартирмейстер Иркутского военного округа А. А. Таубе. Он участвовал в борьбе против Семенова и Дутова. А когда наша армия в Сибири погибла, Таубе отправили с донесением к Владимиру Ильичу Ленину.
Идти в Петербург ему пришлось кружным путем через Бодайбо. Там его схватили и опознали белые, хотя документы у него были на другое имя. Пленного генерала доставили к командующему чехословацким корпусом.
- Вспомните, генерал, честь мундира и вернитесь в стан армии возрождения России, - сказал генерал Гайда.
- Мои седины и контуженные ноги не позволяют мне идти на склоне лет в лагерь интервентов и врагов трудящихся России, - ответил бывший генерал.
Его заковали в кандалы и заточили в одиночную камеру тюрьмы. Ничего не просил у своих бывших друзей старый генерал. Он попросил только достать "Капитал" Маркса, и они не смогли отказать ему в этой просьбе. Тут, в тюрьме А. А. Таубе и умер.
Но военных специалистов у нас было все-таки очень и очень мало. Партизанскими отрядами в Забайкалье командовали вчерашние учителя, казаки и солдаты-фронтовики. Редкие из командиров были в прошлом офицерами. Генералов среди них не было ни одного. В армии же атамана Семенова генералов было в избытке: Иванов, Афанасьев, Никонов, Скипетров, Кислицын, Левицкий, Сахаров, Акинтиевский, Бангерский, Пепеляев, Вержбицкий, Унгерн, Гафнер, Войцеховский. А из полковников и подполковников можно было бы составить полк. Все они годами изучали военное дело. Но их сплошь и рядом наголову разбивали партизанские командиры, многие из которых не умели даже расписаться!
Ни одного дня не ходил в школу Макар Якимов. Но отряд, которым он командовал, совершал чудеса. За ночь он мог пройти семьдесят километров и неожиданно появиться в глубоком тылу врага. Белые боялись его. Не сумев расправиться с Якимовым в открытом бою, они решили его подкупить. У Семенова служил полковник Резухин. В царской армии он был командиром полка, в котором Якимов служил трубачом. Этот Резухин и написал Якимову письмо, в котором агитировал его перейти к белым вместе со своими бойцами. За это Якимова обещали сделать сразу полковником. (Семенов для него уже и мундир заказал). Якимов поднял свой отряд и поскакал в то село, где стояла часть его бывшего командира. И полковнику Резухину пришлось бегством - спасаться от бывшего трубача. Отряд Якимова захватил много оружия, в том числе и пушки.
Генерал Пепеляев и атаман Семенов обещали чин полковника другому партизанскому командиру - И. Пакулову. Но ни Пакулов, ни другие не изменили своему делу.
Амурские партизаны выгнали интервентов на несколько месяцев раньше и пошли на помощь забайкальцам. Они объединились с нашими партизанами и приготовились к последнему штурму. Но сначала по радио передали коменданту Читинского гарнизона генералу Бангерскому предложение сложить оружие.
- Хорошо, - сказал генерал, - я посылаю к вам на станцию Урульгу полковника Сотникова.
Полковник Сотников заявил, что белые готовы сдать партизанам Читу. Но пусть партизаны вместе с ними воюют против… коммунистов.
Враги оставались врагами - злобными и тупыми.
Части Народно-революционной армии ДВР и партизаны перешли в наступление.
Сражения развернулись от Читы до Маньчжурии. Такого грохота, как в эти дни, Забайкалье еще не слыхало.
У партизан и на этот раз оружия было не густо: всего два броневика, два танка, тридцать пять орудий. Под Урульгой кончился бензин и танки встали. Почти не было снарядов. А на каждую винтовку приходилось всего по пятьдесят патронов.
Но и на этот раз семеновские, в прошлом царские, генералы были биты малограмотными, но талантливыми полководцами. Разбитые семеновские войска бежали за границу, оставив 16 новейших бронепоездов и почти сорок пушек.
РАСПЛАТА
Когда японцы начали готовиться к эвакуации, Семенов растерялся: "А как же я?" - и послал наследнику японского императора на редкость подхалимскую телеграмму. "Ваше императорское высочество всегда были стойким защитником идей человечности, достойнейшим из благородных рыцарей, выразителем чистых идеалов японского народа. В настоящее время прекращается помощь' японских войск многострадальной русской армии, борющейся за сохранение Читы как политического центра Дальнего Востока, ставящего себе задачей мир и спокойное строительство русской жизни на восточной окраине, в согласии с благородной соседкой своей - Японией…"
Дальше в телеграмме сквозил ужас: "Вы уходите, а как же я?" Главнокомандующий слезно просил задержать в Забайкалье японские войска хотя бы еще на четыре месяца.
Ему на это холодно ответили: "Японское императорское правительство не считает вас достаточно сильным для того, чтобы вы великую цель, которая японскому народу великую будущность обеспечивает, провести могли. Ваше влияние на русский народ с каждым днем слабеет, и ненависть, которая народом против вас чувствуется, нашу политику не поддерживает".
Убедившись, что больше на штыки интервентов рассчитывать не приходится, атаман стал срочно запаковывать вещи. Сначала он отправил за границу жену с двадцатью пудами золота, а потом удрал и сам на японском самолете.
Русским золотом старались запастись и "защитники отечества" и их "бескорыстные союзники". Колчак вез в своем купе 20 ящиков с золотыми монетами. Калмыков с приятелями, удирая за границу, прихватил 36 пудов золота. Американский консул сообщал из Сиэтля: "Американские солдаты, возвращаясь из Сибири, привозят золото, кто на три, кто на пятнадцать тысяч долларов".
Министр путей сообщения "правительства" атамана Семенова Меди именовал себя генералом, как и Семенов. Удирая за границу, он прихватил с собой миллион рублей золотом. Генералы, которым не досталось денег, задним числом лишили его самозванного чина. Меди, посмеявшись, - прислал им ругательную телеграмму и стал на ворованное золото скупать в Маньчжурии дома и лесопилки.
Удирая, белогвардейцы увезли даже руду, добытую на Шерловой Горе, на шахте Эмерика.
С интервентами и белогвардейцами было покончено навсегда. Атаман Семенов в последнюю минуту сбежал. Расплата к нему пришла позже. Кровавый барон Унгерн оказался в плену. Его выдали свои же головорезы. Это он издавал такие приказы: "Комиссаров, коммунистов и евреев уничтожать вместе с семьями". Для них, отмечал он, "мера наказания может быть лишь одна - смертная казнь разных степеней". Чтобы в целости доставить пленного барона на суд, его в пути всячески оберегали от народного гнева, через реки переносили на руках, чтобы он не простудился.
Судили Унгерна в Новосибирске (тогда еще Новониколаевске). В желтом монгольском халате, с рыжей бородой и казацкими усами, он выглядел растерянным и жалким. Погоны на плечах с буквами "А. С." (атаман Семенов) казались опавшими крыльями подбитой птицы. На суде выяснилось, что у барона были в Эстляндии большие имения, он по существу воевал за них. В свое время он служил в первом Нерчинском полку у генерала Врангеля. Тогда его чуть не судили за избиение адъютанта. (Тот не сумел вовремя найти барону квартиру)."
- И часто лично вы избивали людей? - спросили его.
- Не так уж часто, но бывало.
В ноябре 1917 года, когда в Читу пришла весть о победе Октябрьской революции, Унгерн сразу же стал набирать отряд для войны с Советской властью.
Попавших в плен красногвардейцев и партизан он истязал, как фашист. Своих солдат за малейшую провинность бил палками, садил на раскаленное железо.
За убийства, грабежи и издевательства советский суд приговорил барона к смертной казни.
Многие из палачей Карийской каторги, как мы уже видели, были тоже разысканы и осуждены. Искала их вся страна, потому что на Нерчинской каторге перебывала вся революционная Россия. Генерал Ренненкампф, проливавший в 1905 году кровь в Чите, долгое время после революции отсиживался в Таганроге, в консульстве. Но стоило ему выйти за ворота, как он был арестован: его ожидала та же участь, что и кровавого Унгерна.
Около двух миллионов помещиков и капиталистов, считая их детей и родственников, бежали за границу. И вскоре в иностранных газетах стали появляться такие объявления: "С десяти часов-вечера песни цыганского хора под управлением князя Голицына". (Объявление берлинского ресторана "Альказар"). "Баронесса Фрейгельдт ищет место гувернантки в приличной семье". (Объявление в белградской газете).
В Турции, в константинопольском ресторане, князь Гагарин стал швейцаром. Графиня Медем нанялась судомойкой (в рестораны тянуло, видно, по старой привычке).
Другой князь Голицын устроился в Париже и прислал в свое бывшее имение бранное письмо: "Грабьте, подлецы, все мое добро, грабьте. Только липовой аллеи не трогайте… На этих липах я вас, мерзавцев, вешать буду, когда вскоре в Россию вернусь".
Этим мечтам князя уже никогда не суждено было сбыться. В 1922 году он собрался было в Маньчжурию, прочитав в газетах, что "из Харбина выехала группа офицеров, завербованных Лохвицким в отряды, организуемые Шильниковым в Хайларе, для захвата Онона и нападения на 86 разъезд".
Но вскоре об этой группе пришло новое сообщение: отряд Шильникова Народно-освободительная армия перевербовала на тот свет. Пришлось князю Голицыну устраиваться шофером такси и утешаться тем, что у царя шофером был тоже князь.
После бегства Семенова за границу его имя много лет не сходило со страниц иностранных газет. В Японии он продал авиационные моторы, закупленные в свое время для армии, и решил перебраться во Францию. Однако французское правительство, опасаясь возмущения народа, не разрешило палачу Забайкалья въехать в Париж. Не пустили его в Шанхай. В Америку приехать Семенову удалось, но там его арестовали. Его обвиняли в убийстве американских женщин в 1918 году (вероятно, из числа сотрудниц технической миссии или торговой фирмы). В 1922 году американские газеты сообщали: "При освобождении Семенова из тюрьмы под новый залог он был встречен враждебной демонстрацией многотысячной толпы народа"; "атаман Семенов, выпущенный из Вашингтонской тюрьмы под поруку, едва не был растерзан американской толпой и русскими беженцами".
Как преследуемый зверь, метался Семёнов по белу свету. Наконец ему удалось увернуться от судов и поселиться в Маньчжурии. Бывший "командующий" курил бумажную фабрику и стал фабрикантом., Но до последнего дня он не снимал атаманского мундира и не переставал воевать с Советским Союзом. Когда в Германии к власти пришел Гитлер, Семенов первым послал ему приветственное письмо, обещая любую поддержку. Под его руководством из эмигрантов набирались и обучались провокаторы и шпионы. На аргунских заставах мне рассказывали десятки историй о шпионах, которых засылали к нам перед Великой Отечественной войной. И Семенов очень гордился, что все они были его воспитанниками.
В одной эмигрантской газете атаман накануне войны напечатал статью под громким названием "Будем готовы". В ней он радовался тому, что фашисты затевают с нами войну. А дальше писал: "Мы тоже должны быть проникнуты счастливым сознанием того, что 19 лет тому назад мы - сыны России - положили первые камни в фундамент борьбы с коммунизмом".
А в августе 1945 года среди ночи к маньчжурскому селению Сяцзе-Хедзи подошли два солдатских бронетранспортера. Солдаты разыскали особняк атамана и затаились. Двухэтажный дом Семенова был похож на тюрьму: зарешеченные окна, массивные двери. Атаман боялся возмездия и жил как в заточении.
Перед утром в одном из окон вспыхнул свет, а в саду мелькнула тень человека. Неизвестного связали и привели к командиру. Он оказался личным шофером атамана: советские войска наступали, и через час Семенов должен был уехать в Шанхай.
Шофер по приказу советского командира постучал четыре раза в атаманское окно. Через несколько минут щелкнула дверная щеколда. В то же мгновение руки атамана были связаны, а в глазах его застыли удивление и испуг. Придя в себя, он смог лишь сказать: "Не знаю, как вас- и называть: господами - нельзя, товарищами - не имею права". А когда его в нашем тылу передавали сотрудникам особого отдела, атаман, наверное, впервые в жизни, сказал правду:
- Спасибо за гуманность… Я не заслужил этого.
Через год Семенова судили и приговорили к смертной казни через повешение. Думал ли атаман, когда его провозили мимо Читы, о той страшной, кровавой памяти, которую он навсегда оставил в сердцах забайкальцев?
ГЛАВА 5. РАЗМАХА ШАГИ САЖЕНЬИ
ПЕРВОКЛАШКИ С БОРОДОЙ
Сразу после освобождения Забайкалье и Дальний Восток нельзя было присоединить к. Советской России, так как на востоке еще стояли японские войска. Вступление Красной Армии в Забайкалье могло привести к столкновению. А войны с Японией надо было обязательно избежать: Советская Россия и без тог го была изнурена трехлетней гражданской войной. Поэтому, по предложению В. И. Ленина, эта территория была объявлена отдельным, независимым государством. Называлось оно Дальневосточной республикой, или сокращенно - ДВР. Лишь через два года, когда освободили от оккупантов Приморье, ДВР вошла в состав РСФСР. Но и до этого власть в ней была своя, рабоче-крестьянская.
В Чите еще хозяйничали Семенов с японцами, а красное командование уже разослало письма во все освобожденные села. В них сообщалось, что все бывшие царские сенокосы переходят в распоряжение народа без выкупа.