И тогда он впервые за все это время услышал ее смех. Она смеялась весело и радостно. Он почувствовал, что она опьянена любовью.
- Я тебе нравлюсь как женщина?
- Очень, - сухо ответил он.
- Я сама себя не знала. Никогда не думала, что я такая страстная. Знаю, что могу заставить тебя потерять голову в любую минуту, стоит мне только захотеть. Я как раз и собираюсь сделать это. Я хочу иметь от тебя по крайней мере шестеро детей.
- Уж не собираешься ли ты уподобить меня быку? - усмехнулся он.
- А что? Ты и есть мой бык!
Потом она стала серьезной:
- Ты хочешь от меня детей? А они не будут хромыми? Мне бы очень не хотелось этого.
- Нет, не будут, и я был бы счастлив иметь от тебя детей.
- А кем бы они считались - индийцами или африканцами?
- Не омрачай свои мечты, - нежно сказал он. - Давай помечтаем вместе, потому что мечта - духовная реальность жизни.
- Мечта и реальность где-то должны соединиться, - сказала она.
- Они соединятся в наших с тобой детях.
- Индийцах или африканцах? Обиженных на мать и стыдящихся ее или обиженных на отца и стыдящихся его? Отвергнутых его или ее родней? Либо и теми и другими?
Он положил ладонь на ее лоб.
- Куда же девалась твоя мудрость? Ведь только что ты говорила, что тебе достаточно того, что есть. Разве ребенок у тебя родится завтра? Или на следующей неделе? Или в будущем месяце? Ты уже знаешь, что у тебя будет ребенок?
- Я бы хотела от тебя ребенка, даже нескольких детей.
- И ты хочешь получить гарантию, что их примет общество, что они будут здоровые и счастливые, что им ничто не будет угрожать и не на что будет обижаться.
- Естественно.
- Естественно было бы только надеяться, но не требовать никаких гарантий. Гарантии, которые ты хотела бы получить для своих несуществующих детей, не обеспечены пока даже детям, у которых родители оба индийцы, или африканцы, или белые.
Ее настроение снова изменилось. Она водила рукой по его лицу и груди, ласкала, стараясь запомнить его тело.
- Ты в самом деле черный, а? В моем сознании это никак не укладывается.
- Потому что черный цвет внушает страх?
- Он таит в себе опасность и неизвестность. А тебя я знаю так близко!
- К тому же это еще и экзотично? - поддразнивал он ее.
- Нет, нет. Никакой экзотики. Ты слишком цивилизован, чтобы быть экзотичным, и чертовски образован, мой друг… Боже, как хочется пить! А не пойти ли нам погулять? Или ты предпочитаешь поспать?
- Давай-ка встанем, - сказал он.
Она приподнялась и пошарила на ночном столике, отыскивая спички. Потом зажгла лампу и отвернула фитиль. При свете лампы ее лицо показалось ему нежным, без тени суровости, как обычно. Резкие линии у губ разгладились. Круглые глаза казались необыкновенно большими, но прекраснее всего были волосы. Днем стянутые в пучок, сейчас они свободно падали двумя густыми прядями, достигая груди. Будь они на два дюйма подлиннее, они бы полностью скрыли грудь.
Она засмущалась под его пристальным взглядом и, чтобы скрыть неловкость, наклонилась и поцеловала его. Потом быстро оделась и вышла из комнаты.
Он нашел ее на кухне. Волосы уже были стянуты узлом на затылке. Он выдернул шпильки, а она тряхнула головой несколько раз, и волосы снова рассыпались.
- Мне очень нравится так, - сказал он.
- Я приехала за тем, чтобы показать тебе вот это, - она кивнула на лежавшую на столе газету.
Его взор приковал заголовок, напечатанный крупными буквами через всю полосу:
УСПЕШНЫЙ НАЛЕТ НА ШТАБ ПОДПОЛЬЯ.
ВО ВРЕМЯ ВНЕЗАПНОГО НАЛЕТА НА РОСКОШНЫЙ ОСОБНЯК В ИОГАННЕСБУРГЕ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ ПОЛИЦИЯ АРЕСТОВАЛА НЕСКОЛЬКИХ ЕВРОПЕЙЦЕВ И НЕЕВРОПЕЙЦЕВ. ПО НЕПОДТВЕРЖДЕННЫМ СВЕДЕНИЯМ, В ЧИСЛЕ АРЕСТОВАННЫХ ШЕСТЬ БЕЛЫХ И ВОСЕМНАДЦАТЬ НЕБЕЛЫХ, ПРИЧЕМ ДВОЕ ИЗ НИХ - ИНДИЙЦЫ. ПОЛИЦИЯ УТВЕРЖДАЕТ, ЧТО ОСОБНЯК СЛУЖИЛ ШТАБОМ ПОДПОЛЬНОГО ДВИЖЕНИЯ И ЧТО АРЕСТОВАННЫЕ ВХОДИЛИ В СОСТАВ ВЕРХОВНОГО КОМАНДОВАНИЯ ПОДПОЛЬНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ.
Нкози оторвался от газеты. Вода на примусе закипела. Ди заварила чай.
- Что это значит? - спросил он.
- Это скверно, но не в такой мере, как им кажется. Арестованные отнюдь не входили в состав Верховного командования подпольной организации, как они его именуют. Там действительно происходило заседание, но не Центрального Совета подпольной организации. Хотя по значению своему не менее, а может быть, и более важное. Арестованные африканцы - наши друзья из Центрального Совета, люди, которые хотят, чтобы борьба сохранила свой многонациональный характер. Это была встреча с представителями других групп, имевшая целью выработать линию поведения на очередном заседании Совета.
- Значит, эти аресты на руку противникам сотрудничества внутри подпольного Совета, на руку черным расистам?
- Видимо, так.
Она разлила чай и села напротив.
- И серьезный урон понесло подполье? Ваш друг, секретарь Совета, тоже арестован?
- В тот вечер, к счастью, он не мог присутствовать. - Вдруг по телу у нее пробежала дрожь. - Не будь Давуд занят твоими делами, он тоже оказался бы там. Дело в том, что теперь нарушилась связь. Мы не знаем, дошли ли по назначению инструкции, переданные из Дурбана, и пока не будет налажена связь через новых людей, мы ничего не можем предпринять. В этом отношении у нас очень строгий порядок.
- Что же теперь делать?
Она коснулась его руки.
- Завтра ночью я должна уезжать. А тебе, мой дорогой, придется ждать, просто ждать. Но пока у нас еще есть немного времени, чтобы помечтать и побыть вместе. Я постараюсь вернуться как можно быстрее. А сейчас давай поднимемся на гору и встретим там рассвет.
Они вернулись домой с восходом солнца. Он открыл ей свое подлинное имя и все о себе рассказал. Они постоянно ощущали присутствие Дики Наяккара, хотя поблизости его не было. Раз или два Нкози умолкал на полуслове, протянутая к Ди рука повисала в воздухе, и он оглядывался, ожидая увидеть Дики. Во время завтрака Ди, казалось, совершенно не смущал Дики Наяккар и его незримое присутствие, и это слегка раздражало Нкози.
Угадав его настроение, Ди протянула через стол руку.
- Пусть сам во всем разберется, так будет лучше для него.
- И все же… - он не закончил свою мысль. - Он слишком молод, а молодежь легко ранима.
Зато раны у них быстрее заживают, добавила она про себя, но говорить этого не стала, потому что знала, видела по его лицу, что он все понимает.
- Он будет есть?
- Будет есть и делать все, что обычно делает человек. Не беспокойся о нем. Сегодня ночью, когда он будет меня отвозить, я дам ему возможность выговориться. Доверься ему и мне.
Днем они отыскали скрытое от солнца местечко под нависшей скалой, и пока Ди читала, Нкози сделал с нее множество набросков. Он рисовал ее во весь рост, делал зарисовки отдельных деталей, например, кисти руки или ступни, уха и даже линии губ. Несколько раз рисовал глаза, но чаще всего лицо целиком; он заходил то с одной стороны, то с другой, пока не изобразил его во всех возможных ракурсах. Он остался доволен своей работой и когда закончил ее, солнце ушло далеко на запад.
Отчужденный и замкнувшийся в себе, появился Дики - впервые с тех пор, как накануне вечером Ди крикнула ему "покойной ночи". Он принес чай и печенье, поставил поднос к ногам Ди и удалился, не сказав ни слова, даже не подняв глаз.
После чая, почти перед самым заходом солнца, они спустились в широкую долину, сели возле пересохшей речки, которая петляла в горах, отыскивая выход к морю, и стали любоваться горами, высившимися по другую сторону широкой долины.
- Сколько раз я смотрела на все это прежде, - сказала она, - но по-настоящему увидела только сейчас. Наверно, благодаря твоим зарисовкам. Я словно прозрела, для меня вдруг открылась красота этих мест, да и всей страны.
- Чему учишься в северных странах, так это умению видеть. Красоту зеленой травы и молодой листвы я ощутил лишь после того, как прожил зиму в Европе. Почти три месяца земля была покрыта снегом, и деревья стояли голые, без листьев. Потом однажды на них набухли почки, и весь мир, казалось, ожил. Под окном моей комнаты росло дерево, и, когда после суровой английской зимы на нем распустились зеленые листики, мне показалось, что они исполнены ни с чем не сравнимой жизненной силы.
- Это потому, что ты художник, - сказала она. - И северные страны тут ни при чем.
- Нет. Дело в том, что надо учиться видеть. А учиться видеть и слушать легче там, где происходит резкая смена времен года. Если деревья стоят зеленые круглый год, ты привыкаешь к этому и постепенно перестаешь их замечать. Но когда не видишь зелени несколько месяцев кряду, а потом вдруг появляются зеленые листочки, это производит потрясающее впечатление. А сравнивая зеленые деревья с голыми, ты, по существу, учишься видеть.
- Значит, любовь тоже остается привычкой до той поры, пока не перестаешь любить… Не верю.
- Однако бывает и так. Но ты мыслишь упрощенно. Ведь разговор шел о том, как научиться видеть.
- Или любить. - Она наклонилась и стала разгребать сухой рыхлый песок. Потом снова заговорила тихим ласковым голосом, тщательно подбирая слова:
- Со вчерашней ночи меня не покидает чувство, которое ты испытал, когда увидел первые зеленые листья после первой зимы, проведенной в Англии. И это чувство до конца дней моих не станет привычкой. И я не желаю верить, будто люблю тебя потому, что в нашем обществе господствуют насилие и жестокость.
- Не продолжай, не надо! - сказал он быстро и ласково привлек ее к себе.
Сначала она противилась, но потом уступила и прильнула к нему, хотя по-прежнему не поднимала головы. Он терпеливо ждал. Наконец, она взглянула на него и попыталась улыбнуться.
- Между "видеть" и "любить" - глубокая разница, - сказал он.
Робкая детская улыбка затрепетала на ее лице.
- Я знаю. Сама не пойму, почему вдруг я испугалась и стала нервничать.
Они молча сидели, прижавшись друг к другу, пока не растаял золотой ореол вокруг горных вершин и долина не наполнилась тьмой и прохладой. Потом они взялись за руки и стали подниматься вверх по склону.
Свет в передней и доносившиеся из кухни запахи свидетельствовали о том, что Дики Наяккар дома. Они прошли прямо в спальню; Ди с тоской думала о предстоящей разлуке, и близость их на этот раз была исполнена болезненно острой чувственности. Он без конца шептал ей нежные слова; наконец она успокоилась, и ими обоими овладела тихая умиротворенность; так они и уснули, не размыкая объятий.
Во сне его вдруг обуяла тревога - ему показалось, будто ее нет рядом, тревога все нарастала, и в конце концов он проснулся. Открыл глаза и с ужасом обнаружил, что она и в самом деле исчезла. Его охватило смятение, которое несколько раньше испытала она. Поспешно натянув брюки, он выбежал из спальни.
Ди была в кухне. Она хлопотала у трех маленьких примусов, а Дики Наяккар стоял рядом и нарезал ломтиками мясо. Оба подняли глаза, когда он вбежал в кухню. И в какую-то долю секунды, прежде чем он успел облегченно вздохнуть, Ди прочла на его лице отчаяние. Он действительно любит меня, подумала она; и спокойствие, с которым она восприняла эту мысль, вызвало у нее едва уловимую удивленную улыбку.
- Все в порядке, дорогой, - быстро сказала она, и его тревога тотчас же улеглась. Мы всегда будем вместе, хотела она сказать, но в этот момент скорее почувствовала, нежели увидела смущение Дики, который изо всех сил старался не смотреть на них. Нкози стоял босиком, обнаженный до пояса, и контраст между естественным цветом тела и загримированными руками и лицом был разителен. Он даже не застегнул как следует брюки. Не удивительно, что юноша пришел в замешательство.
- Пока поспеет еда, ты можешь умыться и одеться, - сказала она, улыбнувшись ему одними глазами.
Когда Нкози скрылся за дверью, она как бы между прочим сказала Дики:
- Я его очень люблю и надеюсь, когда-нибудь мы поженимся. - Потом как ни в чем не бывало снова принялась за дело, что-то напевая вполголоса. Дики Наяккар по-прежнему стоял потупившись и никак не мог собраться с мыслями.
Ему очень хотелось уйти из дому, и, едва покончив с делами, он отправился в горы. Дики отчаянно карабкался вверх по крутому склону, словно кто-то его подгонял. Раз или два оступившись, он скатывался вниз, и тогда ему приходилось ползти на четвереньках. Измучившись, он наконец добрался до вершины и перевел дух.
Не в силах найти выход своим чувствам, он схватил увесистый камень и швырнул его в скалу. Потом стал бросать крупные осколки горных пород, испытывая мучительную боль всякий раз, как камень ударялся о скалу. Он бросал до тех пор, пока руки не заныли. Дьявольская усталость умерила его ярость, и мысли, которые он глушил в себе, стали прорываться наружу; перед его мысленным взором заплясали видения… Любимая сестра доктора, женщина из высшего класса, пусть хромая, вешается на шею черному… Позор всем нам… Примчалась, чтобы переспать с ним… А почему не Сэмми? Почему не Сэмми?.. И вдруг ему в голову пришла дикая мысль… Почему не я?.. Я ведь не черный… Потом он плакал, как ребенок, долго и безутешно.
А наплакавшись, долго лежал на земле не в силах пошевелиться, так сильно было отчаяние, которого он не мог ни выразить, ни сдержать. Он хотел отвлечься, думать о чем-нибудь другом, но его разум, скованный тоской, противился этому. Тоска давила все сильнее, ему стало казаться, будто он опускается в воду и вот уже достиг дна. Он почувствовал под собой землю, почувствовал, как ударяется об нее сердце и стал бессознательно гладить ее руками. Он попытался заключить землю в объятия, но она была слишком велика. И эта попытка, как ни странно, принесла ему успокоение. Он поднялся с земли и стал спускаться вниз. Перед тем как войти в дом, умылся под краном на улице, вытащил из кармана засаленную расческу и причесался. Затем сделал над собой усилие, и, словно преодолев препятствие, вошел в кухню.
Их там не оказалось, судя по доносившимся голосам, они сидели в большой комнате. Дики достаточно было закрыть глаза, чтобы увидеть, как она на него смотрит… Так и целует его глазами, так и целует… И снова на него нахлынула волна беспорядочных мыслей и чувств. Он быстро прошел к кухонному столу. Один из примусов горел, и на нем, на кастрюле с кипящей водой, стояла еда.
- Дики! - позвала Ди.
Дики постоял в нерешительности, потом подошел к двери и заглянул в комнату. Они сидели за маленьким столиком у окна; вместо яркой лампы мерцала свеча, разливая мягкий свет по столу и стоявшим на нем блюдам. Смутно, словно эхо в дальней комнате, в голове Дики Наяккара возникла мысль: ну прямо как в кино.
- Где ты был? - спросила она. - Мы везде тебя искали… - Тут Нкози положил свою руку ей на руку, и она замолчала.
- Я был на сторожевом посту, - ответил Дики.
- Ну, хорошо. Еда на примусе. Через час мы отправляемся.
Он прикрыл за собой дверь. И пока ел, старался заглушить звеневший у него в ушах звук их голосов.
Тихий и поникший, стоял Дики Наяккар рядом с Ди и ждал, пока она попрощается со своим возлюбленным. Потом он вез ее по горным дорогам, затем по долине и через окутанные тьмой плантации.
Когда они подъехали к селению, где был укрыт ее автомобиль, она заговорила впервые за два часа пути. И Дики Наяккар узнал голос прежней мисс Нанкху, решительный, властный, с оттенком отчужденности, который так хорошо знали все члены организации и которого кое-кто побаивался.
- Если тебя что-то мучает, скажи мне откровенно. Все мы товарищи, поэтому говори. Или ты трус, который не смеет высказать свои мысли вслух?
- Вы сестра доктора, мисс Ди, - с трудом выдавил из себя Дики Наяккар.
- Ну и что?
- И Сэмми… и все мы… любим вас, мисс Ди…
- Ну?
- Ничего!
- Ясно… Ты кончил? Так я тоже кое-что тебе скажу. Я не трусиха. Так вот, ты один из самых способных молодых людей, завтрашний вождь, ты ближайший помощник Сэмми и ты места себе не находишь потому, что индийская женщина отдается… нет, скажем более понятно для твоего глупого умишка, потому что индийская женщина спит с черным мужчиной. Мне стыдно за тебя; мне стыдно, что мы с тобой в одной организации. Ты опозорил меня в глазах человека, которого я люблю и уважаю больше всех на свете, потому что он не поражен раковой опухолью расизма. Вместо того чтобы бороться с предрассудками, ты сам в них погряз. Мы все страдаем этой отвратительной болезнью. Она поразила не только белых, но и нас. Ею заражены и черные, и индийцы и ты, и я, и вся наша организация. Боже! Представляю, какие грязные были у тебя мысли, когда ты думал о том, что я лежу со своим возлюбленным.
Второй раз за этот вечер Дики Наяккар не выдержал и заплакал как ребенок, громко и безутешно.
Ди тронула молодого человека за плечо, и он поднял заплаканное лицо.
- Хватит, пора ехать, - устало сказала она.
Он смахнул рукой слезы и заглянул ей в лицо, но было темно. Луна взошла, но в эту ночь светила очень слабо.
- Мисс… Ди, - начал он просительным тоном.
- Да?
- Вы больше не сердитесь?
- Нет, не сержусь.
- Но вы расстроены, а это еще хуже.
- Я устала, и мне предстоит долгий путь.
- Мисс Ди.
- Да?
- Я очень сожалею…
- И я тоже.
- Вы правы. Вы сказали сущую правду. Я и в самом деле так думал. Но не хотел этого. Разве я за предрассудки, мисс Ди? Честное слово, нет. Это вы правильно сказали, мы все заражены ими. Но я правда хочу от них избавиться, мисс Ди. И о том я не хотел думать. Я хочу стать таким, как вы - и как он. Но это находит, как болезнь, вы правильно говорите. Как с ней справиться, а, мисс Ди? Я в самом деле хочу этого.
- Единственный путь покончить с предрассудками - это изменить мир.
- Ну, а пока, как сделать, чтобы избавиться от таких мыслей?
- Не знаю, Дики. Не знаю. Не думаю, чтобы этого можно было достичь, не изменив общество и не передав власть в другие руки.
- Он сказал, что и тогда, возможно, нам не станет лучше. И еще он сказал, не всякая перемена к лучшему.
- Я очень устала.
Дики включил мотор, и "лэндровер" рванулся вперед.
Часть вторая. Когда треснет сук
I
Карл Ван Ас был на редкость высоким, красивым мужчиной под сорок. Он быстро поднимался по служебной лестнице и знал, что ему надо только по возможности избегать неприятностей - ив один прекрасный день он окажется среди могущественнейших людей в стране. Но почему-то эта перспектива не рисовалась ему такой же заманчивой, как несколько лет назад. В те дни - особенно в дни, когда он служил мелким дипломатом в Лондоне, в Париже, в Вашингтоне, - мысли о блистательной карьере кружили ему голову, как забористое вино; они наполняли его бодростью и энергией. Но теперь успехи не приносили прежнего удовольствия - его неотвязно преследовало странное чувство уныния, затаившееся в глубине сознания, словно хищный зверь. Теперь ему все время приходилось бороться с этим унынием. Отчасти его душевное состояние объяснялось событиями последних лет. Изгнание его страны из Британского содружества - именно таково было значение слов "добровольный выход" - нанесло ему болезненный удар, и не только ему, но и группе других людей, которых дела тесно связывали с их коллегами из Содружества.