4
Нкози приснилось, будто он спит и вдруг в комнату вбегает Ди и начинает изо всех сил тормошить его, звать по имени. Он открывает глаза и видит, что комната залита ярким светом, а над ним склонилась Ди. Но оказалось, что все это происходит наяву.
- Скорей поднимайся наверх!
Сон как рукой сняло. Нкози вскочил и сгреб в охапку свою одежду. В комнату тотчас же вошла высокая худая женщина и, словно не замечая его, стала застилать постель. Ди поспешила к двери и выглянула в коридор.
- Можете идти, - сказала она.
Он проскользнул в дверь, пересек коридор и нырнул в стенной шкаф.
- Как только смогу, я приду, - шепнула она.
После того как дверцы шкафа закрылись, он ощупью поднялся по темной, узкой лестнице, отыскал дверь и вошел в комнату. Через отверстия в потолке проникал свет, усеивая пол маленькими пятнышками. Но разглядеть что-либо было невозможно. Он закрыл глаза и попытался вспомнить, как выглядит эта комната, в которой он так недолго пробыл накануне. Выключатель должен быть на стене слева, рядом с дверью, чуть повыше головы. Где-то наверху справа должно быть маленькое окошко. Оно так и осталось закрытым. Нащупав на стене выключатель, он хотел зажечь свет, но передумал. С закрытыми глазами и вытянутой вперед рукой он стал осторожно двигаться туда, где по его расчетам должна была быть кровать. Добрался и сложил на нее одежду. Затем обошел кровать и продолжал обследовать комнату, пока не обнаружил маленькое окошко, вырезанное в покатом потолке. Прежде чем отодвинуть маскировочную штору, он тщательно исследовал, как она устроена. Важно было ничего не испортить, чтобы можно было снова надежно затемнить окно. Когда наконец он отодвинул штору, в комнату хлынул поток яркого света.
Нкози осмотрел окно. В него было вставлено цельное квадратное стекло толщиной в два с половиной сантиметра с вплавленной в него тонкой проволочной сеткой. Стекло было заключено в стальную рамку со специальными пазами, по которым оно могло свободно двигаться. Запиралось окно с помощью стального шпингалета. Нкози осторожно тронул шпингалет, и он бесшумно отодвинулся в сторону. Затем легонько толкнул стекло, оно свободно и бесшумно заскользило вправо. В случае необходимости через это окно можно будет выбраться наружу. Он подставил стул, на котором прошлой ночью лежала его одежда, встал на чего и высунул голову из окна Внизу виднелись подсобные постройки, за которыми начинались лабиринты темных переулков и жалкие лачуги Индийского квартала. В одном месте, там, где задняя часть крыши могла просматриваться с улицы, был поставлен цинковый заборчик.
Как тщательно все рассчитано, как все предусмотрено! Случайности здесь быть не может.
От этой мысли ему стало не по себе, однако он подробно продумал, как легче и быстрее спуститься вниз. Потом задвинул стекло и опустил шпингалет.
Ты оставил комнату незапертой, сказал он самому себе. Это непозволительная оплошность. По толстому ковру он быстро прошел к двери и повернул ключ в замке. Этого никогда не случилось бы, не внуши она тебе, что ты в полной безопасности; взвешивайте каждый свой шаг, мистер, взвешивайте каждый свой шаг.
Он быстро скинул пижаму, надел костюм, который ему принес Сэмми Найду, немного успокоился, но по-прежнему внимательный и сосредоточенный стал ждать, отгоняя прочь мысли, способные хоть на секунду отвлечь внимание.
Время тянулось бесконечно медленно, и ожидание казалось бессмысленным, если не считать, что оно было еще одним средством терзать человеческую душу. Нет, он не может даже допустить этой мысли. Время идет своим чередом, и человек ждет, когда кончится ожидание.
Наконец послышались тихие шаги. Кто-то поднимался по лестнице. Двигаясь быстро и уверенно, Нкози подошел к окну и первым делом отодвинул шпингалет, потом подставил стул к самому окну и надел ботинки. Отойдя к двери, он осмотрел комнату и прикинул, с какого расстояния делать разбег и как надо прыгнуть, чтобы выскочить в окно. Затем стал снова ждать, прислушиваясь к осторожным шагам на лестнице.
Вскоре в дверь дважды тихонько постучали, и донесся голос Ди.
- Все в порядке. Ушли.
Он отпер дверь. Она быстро вошла в комнату, и он увидел, что она чем-то рассержена и с трудом сдерживает гнев. Взглянула на него, потом на открытое окно, и гнев сменился тревогой.
- Куда бы ты скрылся? - поинтересовалась она.
- Ну, об этом я не успел подумать. Что произошло?
Она опустилась на край кровати. Он задвинул окно, запер его и сел рядом.
- Господа из управления внутренней безопасности, - с горечью проговорила она. - Они, видите ли, проверяют доктора. Спрашивали, зачем он ездил в Иоганнесбург, с кем встречался там, и где останавливался, и когда вернулся. И доктору, разумеется, пришлось отвечать этим белым негодяям. Закон предписывает нам отвечать на любые вопросы, если даже они будут касаться сугубо интимных дел. За отказ отвечать они могут заподозрить нас в преступных намерениях и на основании этих подозрений посадить в тюрьму.
- Хватит об этом! - остановил ее Нкози.
Она кивнула и ласково коснулась его руки.
- Прости. Я считаю этот закон отвратительным. Из-за него мы и сами становимся отвратительными.
- Только в том случае, если позволяем себе это, - возразил он. - Так что же случилось?
- Внешне они все изобразили так, будто это обычная проверка, но мы сомневаемся. Уж слишком настойчиво они уверяли нас в этом. Они ни словом не обмолвились о Вестхьюзене и о том, что разыскивают человека, который был с ним; им ведь известно, что целая армия людей, неделю назад буквально погибавших от голода, в их числе и те, кто находился под домашним арестом, вдруг получила еду и даже деньги, - но и об этом они ничего не сказали.
- Разумеется, они не станут говорить об этом с твоим братом, чтобы не выболтать чего-нибудь лишнего.
- Так они и действуют. Являются всегда вдвоем. Один задает вопросы, а другой издали следит за выражением вашего лица. Это самый эффективный метод. Они дают вам понять, что им многое известно, рассчитывая при этом, что вы отреагируете на сказанное и выдадите себя. Вот и весь фокус. Однако сегодня они вели себя совсем иначе, и это неспроста.
- Не преувеличиваешь ли ты их способности?
- Мне приходилось иметь с ними дело гораздо чаще, чем тебе. Давуд обеспокоен не меньше меня, а он никогда попусту не беспокоится. Пойдем-ка вниз. Давуд скоро уезжает по вызовам и хотел бы до этого повидаться с тобой.
Она повела его по потайной лестнице вниз, потом через знакомые ему двери стенного шкафа. Из приемной доктора на первом этаже доносился шум голосов. Ди проводила его в свою спальню, где у окна был накрыт стол на троих.
Нкози выглянул в окно и вспомнил о том, что произошло между ним и Ди в этой комнате несколько часов назад. Словно угадав его мысли, она прижалась к нему, и они обнялись. Это было нежное, ласковое объятие, лишенное даже намека на страсть.
- В нынешнее время в нашей стране не должно быть места подобным чувствам, - спокойно сказала она.
Он тихо рассмеялся, и это ей было приятно.
- Настанет день, - сказал он, - когда появятся мужчины, которые будут чувствовать и реагировать в соответствии с требованиями места и времени. Слава богу, что меня тогда уже не будет в живых. - Он помолчал немного и уже совсем серьезно продолжал - Да, я не шучу: если и вправду наступит день, когда человек внесет логику в свои чувства, мир, подчиненный власти науки, станет отвратительным и жестоким. Одним из спасительных качеств мужчины всегда было и остается стремление - сугубо иррациональное - создавать фантазии и волшебные сказки. Существование бога, любви, красоты и истины недоказуемо научным путем… Я рассуждаю, как закоренелый реакционер, да?
- Да. Но мне нравятся твои рассуждения. Беда лишь в том, что они намного осложняют дело… А вот и Давуд.
При свете дня Давуд показался Нкози меньше ростом и не таким блистательным, как в первую их встречу у сахарных плантаций ночью, после которой, кажется, прошла целая вечность. Тогда доктор показался ему великаном, очень красивым, слегка ироничным и совершенно невозмутимым. Но сейчас великан казался обыкновенным смертным, к тому же еще сильно встревоженным. Даже голос у него изменился, в нем не было прежней успокоительной ласковости. Только рукопожатие было таким же крепким, как и тогда.
- Рад вас видеть в добром здоровье, - сказал доктор. - Товарищи в Иоганнесбурге считают, что вы сделали важнейшее дело, и просили передать это вам.
- Но я доставил вам много хлопот.
- Ничего не поделаешь. Вестхьюзен был единственным слабым звеном. Мы это знали. Самым уязвимым звеном во всей цепи.
- Это слабое звено уничтожено.
Нанкху уловил горечь в словах Нкози. Он смотрел на него в упор и думал: хорошо тебе, что ты можешь выражать собственное неудовольствие.
- Разумеется, вам объяснили…
- Весьма доходчиво, - пробормотал Нкози. - Это, конечно, служит оправданием.
- Вы все это обговорили с Сэмми, не правда ли?
- Да… Простите. Я не хочу досаждать вам, уверен, что все это вам нелегко дается.
- Прошу вас, не забывайте, Сэмми - Друг. Ему тоже не легко приходится. Пожалуй, ему даже труднее. Он - активист, а у активиста, да еще совестливого, судьба всегда трудная. Что же до оправданий, то в них нет никакой необходимости.
Кисеи принесла еду. Ди разложила ее по тарелкам. Нанкху, не отрываясь, смотрел в окно, потом принялся за еду. Нкози последовал его примеру.
Ди Нанкху шла через всю комнату с чашкой чая, и только Давуд, потому что был ее братом, уловил едва заметную перемену в ее походке. Она ступала так, словно ей нечего было скрывать, будто хромота была столь же естественной, как и походка здорового человека. Он метнул взгляд в сторону Нкози: ну, у этого ничего не прочтешь на лице.
- Брат, - сказала Ди, - этот человек верит в фантазии и волшебные сказки, в бога и любовь, в красоту и истину.
Нанкху кивнул сестре и улыбнулся.
- Я подозревал это с первого момента нашей встречи. Но в нашем положении вера в подобные вещи, к несчастью, осложняет жизнь.
- То же самое и я говорю, - сказала она, повернувшись к Нкози, чтобы налить ему чай.
И ты, сестричка, охотно верила бы вместе с ним, подумал Нанкху и спросил:
- А что он ответил тебе, дорогая?
- Что, как только мы перестанем верить в это, мир станет отвратительным и жестоким. Что-то в этом духе.
- А она, - вмешался Нкози, - сказала, что мир уже стал таким и даже еще худшим, во всяком случае, здесь, в этой стране.
Ди почувствовала, что брат понимает Нкози так же, как и она, и как их обоих понимает в свою очередь Нкози.
- А вы что ей сказали? - тихо спросил Нанкху.
Нкози принял из ее рук чашку и заулыбался.
- Ничего не сказал, - ответил он так же тихо. - До того как я узнал о Вестхьюзене, мне, пожалуй, легко было бы ей ответить. Но теперь я уже сомневаюсь в правильности этого ответа.
Нанкху перестал есть.
- Именно в этом и состоит ваша ошибка, мой друг. Беззвездное небо еще не дает оснований утверждать, что темнота вечна.
- Но ведь не в том дело, что на смену мраку приходит свет. Главное, каким он будет, этот наступивший день.
- И все же прежде всего должна быть полная уверенность в том, что день наступит.
- При этом еще важно, какой смысл мы вкладываем в слово день! Если вы подразумеваете лишь жалкое существование…
- Об этом нет и речи, - перебил его Нанкху. - Если б это было так, не стоило бы бороться. Именно потому, что значение этого слова значительно шире, мы и боремся.
- И вы утверждаете это, несмотря на Вестхьюзена?
- Несмотря на тысячу Вестхьюзенов, при условии, что мы придерживаемся той самой веры, о которой вы говорили Ди.
Ди встрепенулась:
- Ты имеешь в виду мечты, и волшебные сказки, и бога, и все прочее?
- Да.
- Почему же ты никогда не говорил мне об этом?
- Потому, что это и в самом деле все усложняет.
- Зачем же ты сейчас говоришь?
- А я и не говорил. Это ты у него выпытала. - И Нанкху продолжал, обращаясь к Нкози - Спор о целях и средствах удивительно завлекателен до тех пор, пока это всего-навсего спор; посылки могут быть и верными, и ошибочными, но выбирать между добром и злом надо всегда честно. Однако стоит перейти от слов к делу, как такой упрощенный подход оказывается негодным. В зависимости от ситуации одно и то же действие может быть и правильным и неправильным, может таить в себе и добро и зло. Главное, чтобы наши суждения были достаточно здравыми, а вера в мечты достаточно твердой, тогда добро на чаше весов перевесит зло. Ради этого мы и рискуем, с этим связываем наши надежды. Максимум того, что мы можем гарантировать, - это всего лишь надежда на то, что наши действия скорее породят добро, нежели зло. Но далеко не все способны довольствоваться надеждой, и многие поэтому предпочли активным действиям пассивность. Ибо, если человек ничего не делает, он застрахован от риска совершить ошибку или сотворить зло.
- Я не оспариваю ни одного из ваших высказываний, - сказал Нкози, - вы это знаете, и существо моих возражений, надеюсь, вам понятно.
- Вы хотите сказать, что в ходе борьбы против зла вы прибегаете…
- Или вынуждены прибегать…
- …или вынуждены прибегать к методам, которые таят в себе такое же зло, как то, против которого вы боретесь. Вот что я вам скажу: если конечная цель преследует добро, то большего и нельзя требовать. Кроме того, каждый человек делает свой собственный выбор, а здесь, в Южной Африке, выбор стал болезненно простым делом.
- Вы сделали свой выбор, - возразил Нкози. - И я тоже. Иначе я не приехал бы сюда. Однако этого мало, чтобы решить или хотя бы облегчить решение всех проблем.
- Людям свойственны сомнения, - с некоторой досадой резюмировал Нанкху.
- А это возвращает нас к фантазиям и всему прочему, - добавила Ди.
- И к нашему первоочередному делу, - сказал Нанкху. - После того, что случилось, нам придется пересмотреть все наши планы. Намеченный первоначально
маршрут теперь для нас закрыт.
- Об этом мне уже говорил Найду, - отозвался Нкози.
- Надо решать, что делать дальше. До появления господ из управления безопасности я полагал, что у нас есть еще немного времени, возможно, целая неделя, чтобы все продумать. Теперь я в этом не уверен. Вполне вероятно, они оцепят этот район и начнут систематические облавы. Выбирайте, где бы вы хотели находиться - в оцепленном районе или за его пределами? Скорее всего, здесь вы будете в безопасности. Однако возможно и другое: какая-то случайность, незначительная оплошность, кто-нибудь проболтается или заговорит, не выдержав пытки, и ваше местонахождение будет обнаружено.
- Я хотел бы уехать, - не раздумывая, сказал Нкози.
И Ди и доктор удивились быстроте его ответа.
- Но почему? - с изумлением спросила Ди.
Нанкху с любопытством взглянул на сестру, потом на Нкози и сказал:
- Пока вы здесь, с нами, у вас равные шансы быть схваченным и остаться на свободе. Если вы выйдете отсюда, вас скорее всего схватят, будет, пожалуй, всего лишь двадцать процентов вероятности, что вам удастся ускользнуть от них. Послушайтесь моего совета, друг, оставайтесь у нас.
- Разве у меня есть выбор? - спросил Нкози.
- В пределах разумного, да.
- Я имею в виду - оставаться здесь или выбираться из вашего квартала.
- Да… но опять-таки надо решить, что разумнее. Мы не можем позволить вам выйти из дома, заведомо зная, что вас схватят. Это поставило бы под удар и нас, и нашу организацию.
- Понимаю… А не могли бы вы переправить меня куда-нибудь?
- Трудно сказать. А куда именно?
После некоторых колебаний Нкози сказал:
- В африканскую деревню. Примерно в шестидесяти - ста милях отсюда, это скотоводческий район по пути в Свазиленд.
- Вы, кажется, хорошо знаете эти места, - заметил Нанкху.
- Вполне естественно. Половину детства я провел там, половину здесь, недалеко от места, где высадился. Мой дядя - старейшина той деревни.
- Знаю, - сказал Нанкху.
- Знаете? - удивился Нкози.
- Да, знаю; нам это известно. Скажите, поддерживали вы связь со своим дядей, пока находились на чужбине?
- Нет. Но какое это имеет значение?
Ди не выдержала:
- Бога ради, скажи ему, Давуд.
- Ваш дорогой дядюшка, - произнес Нанкху невыразительным, бесстрастным тоном, - враг нашего движения, я имею в виду не индийцев, а африканское националистическое движение в целом. Власти назначили его старейшиной деревни: он верный агент правительства. Не пройдет и часа, как вы окажетесь в руках полиции, стоит вам только появиться в деревне. Кстати, он значится одним из первых в списке лиц, с которыми нам предстоит разделаться, как только представится возможность.
Нкози сам удивился, как легко поверил этому. С самого детства Нкози любил этого дядю. Чуткий, отзывчивый и к тому же мечтатель, дядя был ему ближе и дороже отца, а когда после смерти отца дядя вернулся в деревню, Нкози открылся новый мир. Дядюшка научил Нкози видеть, мечтать, чувствовать. И вдруг ему говорят, что человек этот - предатель, а ему в голову не приходит возражать.
Ди Нанкху поставила чашку и подошла совсем близко к Нкози, следя, однако, за тем, чтобы не коснуться его. Давуд Нанкху отвернулся и стал смотреть в окно.
- Таким образом, деревня отпадает, - небрежно сказал Нкози. - Он был так добр ко мне, мой любимый дядя.
По-прежнему глядя в окно, Нанкху проговорил:
- Так нам сказали, но это еще ничего не значит, - никто из нас не мог проверить его доброту. Вас мы еще не знали.
- А сейчас знаете - и вы, и организация. - Он не мог сдержать раздражение.
- Я не вправе говорить от имени организации, - спокойно парировал Нанкху, - да и не возьму на себя смелость утверждать, что знаю вас; но я знаю Ди, а она, по-видимому, знает вас, - он помедлил, потом добавил более беспечным тоном, - тем странным и опасным образом, каким женщина может познать мужчину.
Женщина коснулась его робко, осторожно, как бы спрашивая, хорошо ли проявлять свои чувства при других. Прикосновение было едва уловимым, она только провела пальцами по его руке, но он остался безучастным, тогда она быстро отдернула руку и демонстративно отошла от него. Он равнодушно, словно издалека, наблюдал за тем, что происходит вокруг, будто это совсем не касалось его. Отношения между людьми немыслимы без таких вот мелких проявлений тирании, решил он, и не стал больше об этом думать.
Итак, сказал он себе, дорогой образ, который ты хранил в сердце чуть не полжизни, в течение нескольких минут оказался стертым. Для этого достаточно было двух-трех фраз. И ты мог только ответить, что он был добр к тебе, потому что знаешь, как горько оплакивать умершие образы.
Давуд отвернулся от окна и взглянул на часы, стоявшие на столике возле кровати Ди.
- Надо решать. Мне пора к больным.
- Что бы ни случилось, я не хочу быть схваченным в вашем доме.
- Здесь вы в большей безопасности, чем где бы то ни было.
- Знаю, но рисковать не хочу.