– Мать, сбрендила, четвертый час утра?! Не квартира, а дурдом, – это сын из-за ширмы.
За стенкой проснулся, тоненько заплакал Надюшкин младшенький. В комнате соседки что-то полетело в дверь, с дребезгом разбилось. Завыла собака. Дурдом жил своей ночной жизнью.
Из дневника.
"Анна Ивановна, – говорят девочки на работе, – вы со своей привычкой помогать бомжам и пьяным когда-нибудь крупно влипнете.
…Мужчина сидел в дальней аллее на скамейке, скорчившись, обняв руками коленки, и мычал. Прохожие опасливо огибали его, шарахались. А Анна подошла. И узнала: у него только что умерла мама, с которой он прожил всю жизнь. Пятьдесят четыре года прожил".
…Когда врач сказал: "Скоро", – Иван взял административный отпуск. У мамы был всегда легкий, смешливый характер, который даже болезнь не изменила. Ну, и наркотики уже сильные давали. В ночной горшок ли ногой наступала и с грохотом скакала с горшком на ноге по всей квартире… Совала ли от слабости ложку с супом в ухо и обливалась – не удерживалась, так и покатывалась, тряслась от смеха. Иван тоже крупно, всем телом трясся, отворачиваясь, чтобы мама не видела его рыданий.
Стервозный тип подобных Анн-Ванн хорошо известен Жене.
Льстивая, расчетливая, холодная. На языке мёд – под языком лёд. В голосе – пряник, в руке – плётка. До сорока лет затаилась, выжидала. Копалась, отбраковывая, отбрасывая негодный товар. И дождалась мужчину – первый сорт. Одинокий, непьющий, с хорошей должностью, зарплатой, квартирой. Главное – телёнок, подкаблучник, вей из него верёвки.
Жене страшны и непонятны Анны-Ванны. Беспомощно уронив руки, смотрит она, как её ребенка, её Надюшку, внучат лишают жилья. Обрекают на жизнь с психопаткой, алкашом и натасканной бойцовой собакой. Женя бессильна против Анн-Ванн. Но страдания рождённого ею ребёнка придают силы.
Так. Иван… Ему 54, у него ишемическая болезнь сердца, мерцательная аритмия. С этим не живут долго. Об этом предупреждала участковая врачиха. Смерть мамы тоже здорово подкосила Ивана.
Так, дальше. Дети давно просились на природу, на речку. Детей отвлечь, увести куда-нибудь. Допустим, Иван нечаянно отступится, упадёт в глубоком месте, вода ледяная. Он плавать не умеет.
А Женя… Она замолит свой грех. Ей на работу каждый день ездить мимо церкви. Будет останавливаться, молиться, ставить свечку. Бог простит. А не простит, на том свете вечно мучиться ей, Жене. На этом пускай хоть Надюшка поживёт по-человечески.
Червячок обожала спать одна. Хочешь – ложись по диагонали, хочешь – растягивайся поперек, раскинув руки и ноги. Кровать широкая. Никто рядом не храпит, не воняет козлом, не лезет похотливой волосатой лапой и слюнявыми губами. Жаль, что такое счастье – спать одной – Червячку выпадало нечасто.
Поэтому она очень рассердилась на телефон, разбудивший её. Не очень вежливо прохрипела в трубку: "Алё…" И долго молча, раздирая тонкими смуглыми пальцами иссиня-чёрные лохматые волосы, слушала выговор с того конца провода. Сопела, яростно скребла ногтями голову. Потом, прижав трубку подбородком, принялась исследовать маленькую розовую ступню: сосредоточенно отколупывала старый лак с ногтя.
Звонила хозяйка, риэлтерша Иванова (Иванишна). Вступительная часть речи носила воспитательный характер. Она посвящалась чёрной неблагодарности Червячка, которая зря хлеб жрёт и бока отлеживает. И заслуживает единственное: собрать шмотки и в 24 часа пинком обратно в солнечный Туркменистан.
Вторая часть разговора отводилась собственно делу. С крючка срывалась однокомнатная квартира в центре города: приватизированная на одного, наследники первой очереди отсутствуют. Чистая: в завещание и в дар не подписанная, под судом и следствием не состоящая.
В районе у Иванишны всё было схвачено: нотариусы, собес, регпалата, ЗАГС, паспортный стол, морг, дом престарелых, приватизационный отдел и отдел социального найма в администрации и т. д. и т. п. Только что Иванишне поступил тревожный звонок из ЗАГСа: клиент, до которого всё как-то не доходили руки, подал заявление. Испытательный срок перед свадьбой, как водится, месяц.
Напрасно Иванишна наезжала на Червячка: та была её самой надёжной приманкой, наживкой, с которой ещё не срывалась ни одна крупная рыба. Её можно было бросить на самый ответственный участок, в горящую (как сейчас) ситуацию, в абсолютно безнадёжное, проигрышное, казалось бы, заведомо обречённое на провал дело. Червячок извивалась, буравила, ввинчивалась, вгрызалась – и, несколько потрёпанная, выползала на белый свет с ключами от вожделенной квартиры.
Сколько свадеб, разводов и супружеских похорон состоялось в её коротенькой жизни – скрывал её очередной новенький паспорт. Сколько числилось за ней подаренных, оставленных в наследство, приватизированных на её имя квартир и комнат – скрывала Иванишна. Ну и хрен с ней. Главное, Червячок честно зарабатывала на клёвые шмотки и несколько ночей отсыпания в одиночестве. До тех пор, пока не выдёргивал из сна очередной телефонный звонок.
Чем-то Червячок оправдывала своё прозвище: двигалась грациозной извивающейся походкой – бескостная, упругая, гибкая, смугло-розовая. Иванишна купила её на Киевском вокзале у старой туркменки за сто долларов. По-настоящему Червячка звали Гульшат, что по-туркменски обозначает: "Счастливый цветок". Так при рождении назвала её мама.
Аннушка летела на высоте шести тысяч метров и, должно быть, тихо безутешно плакала. Она начала плакать еще перед регистрационной стойкой. Что поделаешь, служебная командировка.
Невыносимая, отчаянная пустота до звона в ушах. От любви щемит сердце. Через два часа Аннушка приземлится и позвонит прямо из аэропорта. Как прожить эти два часа?! Иван встал у ступенек, круто ведущих к входу в кинотеатр. В сотый раз читал афишу, не понимая ни слова.
…– Скорее, скорее! – неизвестно откуда взявшаяся смуглая девочка налетела, в чёрных раскосых глазах нескрываемый ужас. Увлекла его за щит с афишей. Выглянула, тихо вскрикнула и потащила вверх по крутым ступенькам. Прикрываясь им, пристроилась в хвост очереди, приникла всем тельцем (атласный смуглый прохладный живот под короткой майкой, джинсы лопаются на попке). Шепнула в ухо:
– Там пьяный мужчина, видишь? Это отец. Маму избил, за мной гонится. У него нож в кармане. Он у нас уголовник… А ты такой большой, за тобой удобно прятаться. Ой, извини, – Червячок – это была она – смущённо отпрянула. – У тебя, наверно, свои дела…
– А как же ты?
– Не знаю, постою за колонной. Отцу надоест, он уйдёт.
– Так ты пересиди сеанс… У тебя денег нет? – догадался он и полез в карман. Попалась крупная бумажка. – На, мороженого поешь.
– Ой, спасибо. А… ты? Давай вместе. Боязно одной будет выходить. Тебя как зовут? Иван? А меня Гуля.
Вот они, обещающие пролететь незаметно два часа. Перед фильмом посидели в прохладном полутёмном баре. Он взял ей ведёрко с попкорном, эскимо. От мороженого смуглая мордашка у неё довольно, сытенько залоснилась. Она облизывала сладкие пальчики и губки.
Сели в бархатные широкие мягкие кресла в последнем ряду. У него вздрагивало в душе предчувствие чего-то, сердце билось сильнее обычного. Доверчивая мяконькая лапка сжимала его ладонь. Когда погасили свет, девочка вздохнула и зарылась мордочкой в его колени.
Он шумно, как бык, раздувая ноздри дышал.
– Да расслабься, Иван. Половина зала сейчас этим занимается.
Он тяжело дышал и только сжимал и разжимал одеревеневшие пальцы в её иссиня-черной гривке… Силуэты на экране, свет и тьма, день и ночь, земля и небо, рай и адская бездна перевернулись, завертелись, вспыхнули и провалились в его крепко зажмуренных глазах… Когда она села к нему на колени, мордашка у неё была сияющая и довольная, как после мороженого.
В конце рабочего дня секретарша сказала:
– Вас к телефону.
Иван от дверей бросился к аппарату так, что опрокинул стул и сдвинул с места массивный стол.
– Але-о… Твой Червячок лежит в постельке и ждёт папочку… Только из ванны, скинула халатик… Угу, совсем-совсем без ничего… Какой ты противный, папочка. Едешь завтра с родственниками на пикничок и не берешь с собой своего Червячка. А я для тебя приготовила сюрприз. Какой, какой…Ма-аленькую бутылочку французского коньячка – ровно на три глоточка…"
– Вам по межгороду женщина третий день звонит, – строго сказала секретарша.
Он, не попадая в рукава пиджака, пробормотал:
– Женщина?… Да, да…
Из дневника.
"Иван… Вот и нет больше на свете моего любимого. А сорокалетняя Джульетта продолжает жить, не сдержала слова. Как легко в сказках: жили счастливо и умерли в один день. Почему уйти за умершим любимым в семнадцать лет – красиво и печально, пьесы об этом напишут. А в пятьдесят – смешно и глупо? Девочки на работе говорят:
– Анна Ивановна, вы же вся высохли.
А что делать? Еда для меня как вата – и по вкусу, и по продолжительности жевания.
Мне кажется, Иван что-то чувствовал. Метался. После моего отъезда – несколько сумбурных, скомканных телефонных переговоров. При встрече вёл себя странно. Встал на колени, обнял мои ноги и долго говорил, что я его единственный близкий, понимающий человек. Что это чудо, что встретил меня. Что такие женщины встречаются раз в тысячу лет.
…Как всё было. Иван поехал с сестрой, её мужем и детьми на речку. Обычный уик-энд. Пошёл мыть котелок, отступился и камнем пошел ко дну. Пока обезумевшие родственники суетились, пока прибыли спасатели – всё было кончено. В кармане у Ивана обнаружили пятидесятиграммовую бутылочку с коньяком, чуть-чуть отпитую. Сдали на экспертизу: коктейль из смертельной дозы изопропилового спирта, сахара и растворимого кофе.
Вскрытие показало: Иван умер не от яда. И не оттого, что захлебнулся водой. Просто отказало сердце. Вот так.
Я уже собирала Тонин баул, когда над ухом пронёсся теплый выдох: "Не уходи…" Иван продолжает жить в квартире. Он никуда не ушел из этих стен, от этих книг. Здесь всё наполнено, пропитано им. Доживать с его незримым присутствием, с его запахом, его шёпотами – единственное, что мне осталось.
Завтра – вскрытие завещания…"
Я – ОБСЛУГА
Людмила Ивановна вот уже несколько лет возглавляет агентство по подбору домашнего персонала: гувернанток, нянь, помощниц по хозяйству. По её признанию, как коробочка, туго набита историями на тему "Я – обслуга". Буквально в первый же день, как приобрела бизнес – срочно понадобилась выручать из беды одну из бывших работниц. Назовём её Татьяной – женщина средних лет, опытная, бойкая.
РАБЫНЯ XXI ВЕКА
В своё время Татьяна успешно набила руку под крылом агентства и решила отправиться в свободное плавание. Устроилась домработницей в состоятельную семью в престижном районе Подмосковья.
Понадобилось постирать нижнее бельё хозяйки. Среди белья были изящные трусики с вкраплением – как ей показалось – страз, стекляшек. У Татьяны в голове не укладывалось, что нижнее бельё может быть украшено настоящими бриллиантами. Заложила нежнейшие шёлковые тряпочки в стиральную, супер-пупер навороченную машину, включила деликатную стирку…
На выстиранных трусиках хозяйка не досчиталась больше половины драгоценностей. Были истерики и угрозы, допросы с пристрастием, тщательный обыск как Татьяниной комнаты и её вещей, так и внутренностей стиральной машины.
Увы, бриллианты бесследно исчезли в недрах канализации. Последовали немедленное изъятие Татьяниного паспорта и перспектива "отрабатывать брюлики" бесплатно в течение всей жизни, а может, и жизней её детей и внуков.
Агентство помогло Татьяне связаться с московской общественной организацией. Та взялась вызволять бедняжку из пожизненного рабства – примерно так квалифицировал Уголовный Кодекс действия подмосковных хозяев.
Паспорт вернули, Татьяна приехала домой. Но она получила такую глубокую психологическую травму, что решительно порвала с работой в этой сфере услуг.
ПОД КОЛПАКОМ ПАПАШИ МЮЛЛЕРА
В семье родился ребёнка, срочно понадобилась няня. Подобрали женщину, устроили. Спустя четыре дня – звонок в агентство. На другом конце провода – полный ужаса, панический нянин крик: "Я во что-то вляпалась!" В прямом смысле вляпалась: вся в краске, бордовой, вроде марганцовки.
Дело в том, что некоторые хозяева, пока не установлено видеонаблюдение, расставляют хитроумные невидимые ловушки, "капканы". Проводят инструктаж обслуги: допустим, нельзя прикасаться вот к этим шкафчикам, секретерам, ящикам стола… На всякий случай метят их маркерами. А наша няня возьми и наследи своими "пальчиками".
Немедленно сообщили работодателю. Тот в гневе: "Вы кого к нам прислали?!"
– Давайте успокоимся, – попросила Людмила Ивановна, – и в деталях восстановим ход событий, как всё произошло.
А произошло следующее. Ребёнку два годика – самый любопытный возраст. Малыши – большие любители открывать шкафы и исследовать их содержимое. Открываются легко: дотронешься – створка отъезжает сама. Пока няня отлучалась на минутку, малыш забрался в шкаф. Няня сложила вещи обратно и, закрывая… дотронулась до запретной ручки.
После объяснения работодатель несколько поостыл. Понял, что не стоит гнать лошадей и менять их на переправе. Спустя несколько месяцев звонит:
– Огромное спасибо, что не дали сделать опрометчивого шага. У нас была нештатная ситуация (не уточнил, какая) – и ваша (наша!) няня повела себя на редкость порядочно. Раскрылась как кристальной честности человек.
Женщина работает у них до сих пор.
– Наблюдение за каждым шагом не напрягает, не задевает человеческое достоинство? – спрашиваю я.
– Напротив. Домашний персонал только рад видеокамерам. Исключаются всяческие подозрения, двусмысленности.
НЕ НЯНЯ – А МЕЧТА
Зажиточная семья, оба родителя работают, у ребёнка проблемы с логопедией. Условия, оплата хорошие. Нашлась не няня, а мечта. Молодая, с опытом работы, с педагогическим образованием. Улыбчивая, приветливая, с копной ярко-рыжих волос – солнечный человечек.
Спустя восемь месяцев мама поделилась сомнениями: "Что-то у няни с ребёнком не задалось. Не контакт".
Няню пригласили в агентство. Та удивилась: "У нас всё у нас хорошо". – "Покажите план работы". – "Я не пишу планы". Стали разбирать по косточкам, почему не развивается ребёнок. От семинара, который в агентстве регулярно проводят психотерапевт и психолог, девушка отказалась.
Разговор насторожил. В тот же день Людмила Ивановна позвонила знакомой – та живёт в одном дворе с семьёй работодателей. Та подтвердила опасения: рыжеволосая няня выводила малыша в песочницу – и сразу бралась за телефон. То болтала, то набирала СМС-ки, то играла. Девочка – сама по себе, няня – сама по себе. На фоне других – брошенный ребёнок.
Пришлось звонить работодателям: "Советуем с няней расстаться". После переподготовки девушку трудоустроили в другую семью. И снова уличили во лжи, на этот раз по отношению к агентству. "Я больше с вами не работаю", – подвела черту Людмила Ивановна.
Вскоре улыбчивая рыжеволосая няня ушла и из новой семьи: не ужилась. Вот тебе и опыт, и специальное образование, вот тебе солнечный человек.
Но бывают совершенно противоположные случаи. Девочке взяли няню с высшим торговым образованием. Никаких соприкосновений с детьми до этого не было, одинокая женщина.
А главное – возраст! 70 лет, это катастрофа! Но она вся такая подвижная, эдакий колобочек. По четыре часа в любую погоду проводит с подопечной на свежем воздухе. Подросла девочка – стала водить её в садик, на гимнастику. Вместе рисуют, лепят, учатся читать и считать. Находятся на одной эмоциональной волне. И так с четырёх месяцев до девяти лет!
Хозяева довольны: "Это наш член семьи". При этом никакого панибратства, только на "вы", по имени-отчеству. Мама смело родила второго ребенка: есть на кого оставить!
БОГАТЫЕ ТОЖЕ ПЛАЧУТ
Звонит работодатель, кричит в трубку нечто нечленораздельное, кипит и клокочет, как чайник. В агентстве ничего не могут понять: домработница служила в доме четыре года, на редкость добросовестная. Убирается строго по графику: в понедельник, допустим, в гостиной. Во вторник – в кухне. В среду – в спальне и т. д.
Семья: возрастной муж, молодая жена, оба успешные предприниматели. Однажды супруги уехали в командировку на два дня. И наша домработница позволила устроить себе лишний выходной, продвинув, так сказать, фронт работ. Вместо двух комнат – навести блеск в четырёх.
Вошла в "запретную" по календарю спальню поменять постельное бельё. А там под одеялом – интимный предмет. Домработница в жизни подобное не видела. Буквально остолбенела, близко поднесла к глазам, так и эдак изумлённо рассматривая находку.
Далее события развиваются, как в плохой мелодраме. Именно в этот момент хозяин, находящийся в другом городе, захотел убедиться, не оставил ли он нужную папку в спальне. Производит прямое включение – и видит немую сцену. Домработница пожимает плечами, тупо вертит, рассматривает, извините за выражение, мужской половой орган. Возможно, сообразив, прыскает со смеху, прижимая кулачок ко рту. Качает головой…
– Я всегда стараюсь быть объективной, – комментирует Людмила Ивановна. – Но тут сразу и безоговорочно встала на сторону работодателя. Семья – это настолько сложный, хрупкий организм, переплетение тончайших живых нитей. Деликатно вписаться, вжиться в него, ничего не нарушив – настоящее искусство. Я всегда объясняю персоналу: вы не просто уборщица, которая объёмом и усердием можете расположить к себе хозяев. Вам оказывают высшее доверие: вы становитесь вхожи в дом – в сердце семьи. Вы не только трудовой договор подписываете – но и негласный морально-этический.
Хозяин был в ярости, по приезде наорал на домработницу, натопал ногами. Та страшно расстроилась, плакала.
В агентстве, как могли, успокоили женщину. Убедили, что она неправа. "Кто дал вам право выходить в дни, не обозначенные в графике?!" Поговорили с хозяином: он согласился не увольнять женщину. Но доверительные отношения навсегда были потеряны. В глаза тяжело было смотреть друг другу. Она ушла сама: "Стыдно, не могу".