Он затаил дыхание. Он хотел видеть. Он хотел знать! Что-то подсказывало ему, что сейчас должно произойти событие, которое, возможно, рассеет туман таинственной неизвестности…
Кристина вошла, усталым жестом сняла маску, бросила ее на стол, тяжело вздохнула и села, обхватив руками свою прелестную головку. О чем она думала? О Рауле? Нет! Потому что он тут же услышал, как она прошептала:
– Бедный Эрик!
Сначала ему показалось, что он плохо расслышал. Ведь ему казалось, что если кто-то заслуживает жалости, так это только он, Рауль. И было бы вполне естественным после всего, что произошло между ними, услышать из ее уст вздох: "Бедный Рауль!" Но она, покачивая головой, еще раз повторила:
– Бедный Эрик!
Зачем этот Эрик вторгся в мысли Кристины и почему маленькая северная фея сокрушалась об Эрике, когда так страдал несчастный Рауль?
Кристина, склонившись над столом, принялась писать – спокойно и деловито, и при этом вся ее фигура излучала такую безмятежность, что Рауль, который все еще дрожал от возмущения, был удивлен и раздосадован еще больше. "Какое хладнокровие", – с горечью подумал он… Между тем она писала, откладывая в сторону исписанные листки. Неожиданно она подняла голову и быстро спрятала написанное в корсаж… Казалось, она к чему-то прислушивается. Рауль тоже прислушался. Откуда доносится этот странный шум, этот далекий звук? Что-то вроде глухого пения, которое просачивается сквозь стену. Впечатление было такое, будто стены поют… Пение становилось все громче, слова – отчетливее… Вот уже хорошо слышен голос: красивый, нежный и в то же время мужественный, берущий за душу. Голос приближался, прошел сквозь стену, и вот он уже в комнате возле Кристины. Кристина встала и заговорила с ним, как будто перед ней был человек.
– Я здесь, Эрик, – сказала она. – И я готова. А вот вы опоздали, друг мой.
Рауль осторожно выглянул из-за ширмы и не поверил своим глазам: рядом с Кристиной никого не было.
Лицо девушки светилось радостью. На обескровленных губах играла слабая улыбка, улыбка выздоравливающего человека, который обретает надежду и верит, что болезнь уже не страшна ему.
Невидимый голос снова запел, и никогда в своей жизни Рауль не слышал ничего подобного: в этом голосе, на одном дыхании, почти на одной ноте, слились мощная побеждающая страсть и нега, торжествующее коварство, трепетная сила, настойчивая нежность и, наконец, ликование. Это были величавые звуки, которые уже самим фактом своего звучания должны возносить в небо душу смертных, чувствующих, любящих и понимающих музыку. Это был чистый и незамутненный источник гармонии, к которому должны припадать посвященные, уверенные в том, что пьют из него квинтэссенцию музыки. И тогда их искусство, познавшее вдруг божественное начало, меняется неузнаваемо. Рауль жадно слушал этот голос и начинал понимать, каким образом Кристина Даэ в тот незабываемый вечер явила перед пораженной публикой невиданную до тех пор красоту звука и сверхчеловеческую экзальтацию, все еще находясь, без сомнения, под влиянием таинственного и невидимого учителя. Он понял всю значительность этого преображения только теперь, когда слышал этот неземной голос, поющий самые банальные слова, и он увидел, каким образом из грязи, пошлости и банальности вырастают дивные цветы. Непритязательные стихи и почти вульгарная мелодия превращались в красоту, преображенные вдохновением певца, уносившим их высоко в небо на крыльях страсти. Этот ангельский голос пел языческий гимн – "Ночь Гименея" из "Ромео и Джульетты".
Рауль увидел, как Кристина протянула руки к "голосу" точно так же, как она тянулась на кладбище Перроса к невидимой скрипке, игравшей "Воскрешение Лазаря".
Судьба навек связала нас с тобой!..
У Рауля затрепетало сердце, и, стараясь не поддаться очарованию, которое, казалось, лишало его воли и энергии, почти лишало ясности мысли именно в тот момент, когда он больше всего в этом нуждался, он отодвинул ширму, скрывавшую его, и шагнул к Кристине. Она же, отойдя в глубь комнаты, где почти всю стену занимало большое зеркало, не могла видеть Рауля, который стоял за ее спиной.
Судьба навек связала нас с тобой…
Кристина медленно приближалась к своему отражению, и собственное лицо надвигалось на нее. Две Кристины – человек и его изображение – коснулись друг друга, слились воедино, и Рауль неосознанным движением протянул руку, чтобы схватить обеих.
Но вдруг каким-то непостижимым образом Рауль был отброшен назад и почувствовал лицом ледяное дыхание; он увидел, что уже не две, а четыре, восемь, двадцать Кристин кружились вокруг него с необычайной легкостью, насмехались над ним и ускользали столь стремительно, что его рука натыкалась на пустоту. Наконец, застыв в неподвижности, он увидел в зеркале себя. Кристина исчезла.
Он бросился к зеркалу, но наткнулся на холодное стекло. Никого! А в артистической продолжал звучать далекий страстный голос:
Судьба навек связала нас с тобой…
Рауль прижал ладони к потному лбу, ощупал пустой сумрак, прибавил пламя газового фонаря. Он был уверен, что это ему не снится: он оказался втянутым в какую-то зловещую игру, смысла которой он не понимал и которая, возможно, его уничтожит, и чувствовал себя любопытным и неосторожным принцем, который шагнул через запретный порог волшебной сказки и поэтому не должен удивляться, что стал добычей магических сил, которые в конце концов он разрушит силой своей любви…
Но куда? Куда исчезла Кристина?
Откуда она появится вновь?
И появится ли она вообще? Увы! Разве она не сказала, что между ними все кончено! А сквозь стену доносилось по-прежнему:
Судьба навек связала нас с тобой…
Тогда, доведенный до изнеможения, побежденный, неспособный размышлять, он сел на стул, на котором только что сидела Кристина. И так же, как она несколько минут назад, уронил голову в ладони. Когда он поднял ее, юное лицо было залито слезами – настоящими крупными слезами, какими плачут обиженные ревнивые дети, слезами, которыми оплакивают горе, знакомое всем влюбленным на земле, и которое он высказал вслух.
– Кто же этот Эрик? – громко произнес он.
Глава XI
Забыть имя "голоса"
На следующий день после того, как Кристина исчезла прямо на его глазах в какой-то ослепительной вспышке, заставившей его усомниться в собственном здравом уме, виконт де Шаньи отправился за новостями к госпоже Валериус и нашел в доме идиллическую картину.
В изголовье кровати старой дамы, сидевшей в постели с вязанием в руках, Рауль увидел Кристину, которая плела кружева. Никогда еще над девичьим рукоделием не склонялась более прелестная головка, более чистый лоб, более нежный взгляд. Щеки девушки обрели свежесть, исчезли синеватые тени вокруг ясных глаз. В ее лице уже не было вчерашнего трагического выражения. Если бы не легкая грусть, будто вуаль наброшенная на прелестное лицо, как последний след невероятных событий, обрушившихся на бедную девушку, никто бы и не подумал, что Кристина имела к ним самое прямое отношение.
Она как ни в чем не бывало поднялась ему навстречу и протянула руку. Но Рауль был в таком сильном замешательстве, что остался стоять, будто громом пораженный, не в силах вымолвить ни слова.
– Что же вы, господин де Шаньи! – воскликнула матушка Валериус. – Разве вы не узнаете нашу Кристину? Добрый гений вернул ее нам.
– Матушка! – прервала девушка, и краска бросилась ей в лицо. – Мне кажется, не стоит больше говорить об этом. Вы же знаете, что нет никакого гения музыки.
– Девочка моя, однако же он давал тебе уроки целых три месяца!
– Матушка, я вам все объясню когда-нибудь… И вы обещали мне хранить молчание и не задавать пока никаких вопросов.
– Если бы ты только дала мне слово не покидать меня больше! Ты обещаешь, Кристина?
– Матушка, все это не интересно господину де Шаньи…
– Вот в этом вы ошибаетесь, мадемуазель. – Юноша попытался сделать свой голос твердым и мужественным, но тот предательски дрожал. – Все, что касается вас, меня очень интересует, и когда-нибудь вы это поймете. Я не скрою, что удивлен не меньше, чем обрадован, найдя вас рядом с вашей приемной матушкой, хотя после всего, что произошло между нами вчера, что вы мне наговорили, я никак не ожидал такого поворота. И я буду несказанно рад, если вы не станете делать из этого тайны, ибо она может оказаться для вас роковой. Кроме того, я ваш старый друг, и меня, так же как и госпожу Валериус, серьезно беспокоят эти странные события, суть которых так и осталась для нас неведомой и которые таят в себе опасность, большую опасность для вас, Кристина.
При этих словах матушка Валериус беспокойно зашевелилась в своей постели.
– Что это значит? Неужели Кристина в опасности?
– Да, мадам, – заявил Рауль, не обращая внимания на предупреждающие знаки девушки.
– Бог ты мой, – простонала добрая и наивная старушка. – Ты должна все мне рассказать, Кристина! Почему ты все время успокаиваешь меня? А о какой опасности идет речь, господин де Шаньи?
– Ее доверчивостью злоупотребляет злой человек!
– Ангел музыки – злой человек?
– Она же сама вам сказала, что нет никакого ангела музыки.
– О, ради всего святого! – умоляющим голосом сказала старушка. – Вы убиваете меня!
– Знаете, мадам, вокруг Кристины, вокруг всех нас существует вполне земная тайна, которая гораздо опаснее, чем все призраки и все гении музыки, вместе взятые.
Матушка Валериус повернула к Кристине испуганное лицо, но та уже бросилась к своей приемной матери и заключила ее в объятия.
– Не слушайте его, матушка, не верьте ему, – повторяла она, стараясь успокоить ее своими ласками, потому что старая дама душераздирающе вздыхала.
– Тогда обещай, что никогда меня не оставишь! – взмолилась вдова.
Кристина промолчала, и Рауль сказал:
– Вы должны обещать, Кристина. Это единственное, что может нас утешить – меня и вашу матушку. Мы даем слово не задавать вам ни единого вопроса о прошлом, если вы обещаете впредь во всем полагаться на нас.
– Я вовсе не прошу вас о подобном одолжении, – гордо ответила девушка. – Я свободна в своих действиях, господин де Шаньи, и у вас нет никакого права следить за мной, так что прошу вас оставить этот разговор. Что же до того, чем я занималась эти две недели, знайте: только один человек в мире мог бы потребовать у меня отчета – мой муж! Но у меня его нет и никогда не будет!
Произнеся эту тираду, она вытянула руку в сторону Рауля как бы для того, чтобы придать своим словам больше торжественности, и Рауль побледнел – не столько из-за услышанного, сколько из-за того, что успел заметить на пальце Кристины золотое колечко.
– У вас нет мужа, и тем не менее вы носите обручальное кольцо!
Он хотел схватить ее за руку, но Кристина живо отдернула ее.
– Это подарок! – Она покраснела, безуспешно стараясь скрыть свое замешательство.
– Кристина! Если мужа у вас нет, значит, это кольцо подарил вам человек, который надеется им стать! Зачем обманывать меня? Зачем мучить? Это кольцо – предложение руки и сердца, и вы его приняли!
– И я то же самое говорила ей, – заволновалась старушка.
– А что она вам ответила, мадам?
– То, что сочла нужным! – в отчаянии воскликнула Кристина. – Вам не кажется, сударь, что этот допрос слишком затянулся? Что касается меня…
Рауль, крайне взволнованный, удержался от слов, которые могли привести к окончательному разрыву, и прервал ее:
– Простите меня за такой тон, мадемуазель. Вам хорошо известно, какое чувство вынуждает меня сейчас вмешиваться в дела, которые, разумеется, меня не касаются. Но позвольте мне сказать: все, что я видел, а я видел больше, чем вы можете предположить, Кристина… Или все, что мне привиделось? По правде говоря, в такой ситуации трудно поверить своим глазам…
– Что же вы видели, сударь, или что вам показалось?
– Я видел ваше возбуждение, когда вы слышали тот голос, Кристина! Голос доносился откуда-то из стены или соседнего помещения… Да, я видел это. И это страшит меня. Вы в большой опасности. И мне сдается, что вы сами понимаете это – понимаете всю опасность этого очарования, если сегодня говорите нам, что гения музыки не существует… Но зачем тогда вы пошли за ним? Зачем вы встали с таким сияющим лицом, как будто услышали ангелов? Да, этот голос очень опасен, Кристина, потому что я сам, пока слушал его, был настолько очарован, что даже не понял, каким образом прямо на моих глазах вы исчезли… Ах, Кристина! Кристина! Ради бога, ради вашего отца, который смотрит на вас с небес и который так любил и вас и меня, скажите же нам: кому принадлежит этот голос? И мы спасем вас. Итак, как зовут того человека, Кристина? Того, кто осмелился надеть вам на палец кольцо?
– Господин де Шаньи, – холодно заявила девушка, – вы никогда этого не узнаете.
В этот момент послышался резкий голос матушки Валериус, которая неожиданно вступилась за Кристину:
– Знаете, господин виконт, если она любит того человека, так это вас не касается!
– Увы, мадам, – смиренно, со слезами на глазах ответил Рауль. – Увы! Я знаю, что Кристина любит его. У меня есть все доказательства, но не это приводит меня в отчаяние: просто я не уверен, что человек, которого она любит, достоин этой любви.
– Только мне судить об этом, сударь, – бросила в ответ Кристина, глядя прямо в глаза Раулю негодующим взглядом.
– Когда для того, чтобы соблазнить молодую девушку, используют столь романтические средства… – продолжал Рауль, чувствуя, что силы покидают его.
– То это непременно оттого, что мужчина подлец, а девушка непроходима глупа! – договорила Кристина.
– Кристина!
– Рауль, как вы можете судить о человеке, которого никогда не видели, о котором ничего не знаете?
– Вы ошибаетесь, Кристина. По крайней мере, мне известно его имя, которое вы так желаете скрыть. Вашего ангела музыки, мадемуазель, зовут Эрик!
И Кристина выдала себя… Она сделалась белой, как алтарное покрывало, и пробормотала:
– Кто вам это сказал?
– Вы сами.
– Когда?
– В тот вечер на костюмированном балу. Войдя в свою артистическую, вы произнесли: "Бедный Эрик!" И не знали, что вас слышит бедный Рауль.
– Значит, вы снова подслушивали за дверью, господин де Шаньи!
– Я был вовсе не за дверью! Я был в комнате!.. В вашем будуаре, мадемуазель.
– О, несчастный! – простонала девушка, вложив в этот стон весь свой ужас. – Несчастный! Вы ищете смерти?
– Может быть.
Рауль произнес это "может быть" с такой любовью и с таким отчаянием, что Кристина не смогла сдержать рыданий.
Потом она взяла его руки в свои и посмотрела ему в лицо со всей целомудренной нежностью, на какую была способна, и юноша почувствовал, что его злость проходит.
– Рауль, – сказала она. – Вы должны забыть об этом "голосе" и никогда больше не вспоминать его имя… И не пытайтесь узнать его тайну.
– Значит, здесь есть тайна?
– Ужасная тайна.
Тяжелое молчание повисло над молодыми людьми и разделило их. Рауль был подавлен.
– Поклянитесь, что вы ничего не предпримете, чтобы узнать, – настаивала она. – Поклянитесь, что больше не зайдете в мою артистическую, пока я сама вас не позову.
– Вы даете слово, что позовете меня, Кристина?
– Я вам обещаю.
– Когда же?
– Завтра.
– Тогда я клянусь!
Это были их последние слова в тот день. Он поцеловал ей руку и ушел, проклиная Эрика и обещая себе быть терпеливым.
Глава XII
На чердаке
На другой день они встретились в Опере. На ее пальце по-прежнему блестело золотое колечко. Она была тихой и какой-то умиротворенной. Когда она спросила его о планах на будущее, он рассказал, что полярная экспедиция должна отправиться раньше намеченного срока и что через три недели, самое позднее через месяц, он покинет Францию.
Она весело, с радостью заговорила об этом путешествии, сказала, что это будет его первый шаг к будущей славе. Когда же он ответил, что слава без любви не имеет для него никакой ценности, она назвала его ребенком и добавила, что все его неприятности скоро пройдут.
– Как вы можете, Кристина, с такой легкостью говорить о таких серьезных вещах? Возможно, мы никогда больше не увидимся. Я могу погибнуть во время этой экспедиции…
– Я тоже могу умереть, – просто сказала она.
Она больше не улыбалась и не шутила. Она казалась чем-то озабоченной, и вдруг ее глаза неожиданно загорелись, как будто она что-то вспомнила.
– О чем вы думаете, Кристина?
– Я думаю о том, что мы больше не увидимся.
– И эта мысль приводит вас в такой восторг?
– И что через месяц нам придется распрощаться… навсегда.
– Но мы можем обручиться и дать слово ждать друг друга.
Она прикрыла ему рот ладонью.
– Молчите, Рауль… Об этом не может быть и речи, вы же отлично знаете! И мы никогда не поженимся. Это решено!
Казалось, она с трудом сдерживает неожиданно охватившую ее радость, а когда она по-детски захлопала в ладоши, Рауль с беспокойством посмотрел на нее.
– Впрочем… – снова заговорила она и подала юноше обе руки, словно вдруг решила сделать ему подарок. – Впрочем, раз уж мы не можем пожениться, можно устроить хотя бы помолвку. И никто, кроме нас, не будет знать об этом, Рауль. Бывают же тайные браки, почему же не быть тайным помолвкам? Итак, решено: мы помолвлены, мой друг! Через месяц вы уезжаете, и я всю жизнь буду счастлива, вспоминая об этом месяце.
Эта мысль привела ее в восторг. Потом она снова стала серьезной.
– Это будет счастье, которое никому не принесет ничего плохого, – сказала она.
Рауль просиял и, преисполненный восторга, захотел немедленно осуществить ее идею. Он склонился перед Кристиной с неожиданной для себя покорностью и воскликнул:
– Мадемуазель, я имею честь просить вашей руки!
– Да они обе уже у вас, дорогой мой жених… О Рауль, как мы будем счастливы!.. Мы будем играть в жениха и невесту.
"Погоди же! – подумал Рауль. – Не пройдет и месяца, как я заставлю тебя забыть об этом "голосе", а еще через месяц ты согласишься стать моей женой. А пока – да здравствует игра!"
Это была самая прекрасная игра в мире, и они отдавались ей, как малые дети, какими, в сущности, они и были. Ах, какую милую чушь говорили они друг другу! Какие произносили клятвы! Мысль о том, что через месяц эти клятвы ничего не будут значить, приводила их в замешательство, которым они наслаждались с каким-то извращенным восторгом, впадая то в беззаботный смех, то в слезы. Они играли в эту игру, как другие играют в мяч, только перебрасывали друг другу свои сердца, поэтому приходилось быть очень-очень ловкими и осторожными, чтобы не уронить их при этом. Однажды – шел восьмой день их обручения – сердце Рауля не выдержало, и юноша неожиданно заявил:
– Я не поеду на Северный полюс.
Кристина, которая по своей неопытности не думала о такой возможности, вдруг обнаружила всю опасность этой жестокой игры и горько пожалела о том, что затеяла ее. Но не сказала Раулю ни слова и ушла домой.