Все эти интересные события еще впереди. И ни одна душа тогда не знала, чем закончится этот "bull market".
Разумеется, не мог знать этого и Михаил. Он жил в Нью-Йорке меньше года, впервые побывал на бирже и, обнадеженный случайным знакомством с брокером, возвращался в свою плохо отапливаемую квартиру встречать Новый год.
Сыпал мелкий снежок. Тысячи жадных рук гладили бронзового быка. У площадки стоял негр-полицейский. Он улыбался и – в честь праздника – великодушно позволял сфотографироваться рядом с ним.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Щелкнула кнопка, оборвав диктора на полуслове, и биржевые акции остались в радиоприемнике. Салон автомобиля, минуту назад напоминавший нью-йоркскую фондовую биржу, вмиг опустел. Стало тихо, и в этой чудной тишине едва слышно гудела печка. И не хотелось выходить на холодную улицу.
В груди закололо. Алексей достал из кармана стеклянную бутылочку, открутив металлическую крышечку, высыпал на ладонь две таблетки.
...Кажется, двадцать… да, двадцать лет назад он попал в больницу. Медкомиссия военкомата обнаружила у призывника Алексея какие-то сердечные непорядки – шумы, резкие перепады пульса, еще что-то. Его поместили на обследование в больницу. Старенькая больница с обшарпанными стенами. Отвратительный запах лекарств и не менее отвратительного горохового супа. Капельница почти у каждой кровати. Ему измеряли давление, делали кардиограммы. Апрель выдался теплым, и молодого пациента Алексея стали привлекать к работам в больничном саду. Он вскапывал землю на клумбах, белил стволы деревьев. Отставив лопату, подолгу сидел на скамейке, греясь на солнышке. Обследование затягивалось, что устраивало и Алексея, и низшее звено персонала.
Вечером под окнами палаты появлялся друг Сашка. Алексей, уже облаченный в принесенные Сашкой джинсы и футболку, выпрыгивал в сад через окно. Бледные однопалатники в пижамах тоскливо глядели ему вслед. В больнице нужно было появиться к семи утра, до врачебного обхода. Однажды Алексей не рассчитал: еще пьяный, с превеликим трудом взобрался на подоконник и окаменел – перед ним стояли люди в белых халатах, и один из них – главврач – возмущенно проскрежетал: "Без-зобр-разие!" Ровно через неделю, обритый и с вещмешком на плече, Алексей вышел из дверей военкомата. Во дворике стояли родители, друзья. Еще успели выпить водки "на дорожку" и наспех закусить бутербродами. "А-ать!" – "На за-аре, на заре, провожала милая на за-аре-э"…
Всю эту историю он вспомнил, когда в зале ожидания кардиологического центра заполнял анкету со стандартными вопросами: дата рождения, вес, рост. "Курите?" – "Нет". "Жалобы?" – "Болит сердце".
– Какая у вас медстраховка? – спросила секретарша.
– Никакой.
– Как же вы собираетесь расплачиваться?
– Кредитной карточкой.
Никакую медстраховку он, разумеется, не купил. Семейная (на двоих) медстраховка стоит едва ли не половину его месячной зарплаты. Разве можно себе позволить такую роскошь? Нет, конечно. Тем более, сейчас.
Зато можно покупать в аптеке всего лишь за десять долларов "NitroQuick" – нитроглицерин. Бесценная бутылочка с металлической крышечкой теперь всегда лежит во внутреннем кармане его куртки, вытеснив оттуда зажигалку. Крохотная таблетка обладает волшебным свойством – приносит счастье. Алексей кладет себе под язык двойные, а со вчерашнего дня, когда дописывал главу, – тройные дозы этого счастья.
……...................................................................................................................
Раздетый по пояс, он лежал на кушетке. Рентгенолог медленно водил холодным пластмассовым стержнем по груди Алексея и смотрел на монитор.
– И как оно у вас болит?
– М-м… Колет. И давит.
Рентгенолог щелкнул каким-то переключателем. Над головой Алексея раздалось чавканье – "чив-чив". А на мониторе возникло нечто отвратительно гладкое, в красно-сиреневых пятнах. Зашевелилось, запульсировало.
– Сердце, что ли? – спросил Алексей.
– Да. Одевайтесь и идите в кабинет врача.
В кабинете на плакатах были изображены мужские фигуры, внутри которых тянулись артерии, вены, капилляры.
Лысеющий, с вытянутым лицом, кардиолог в упор смотрел на Алексея с каким-то вымученным сочувствием.
– Как давно вы жалуетесь на сердечные боли? – спросил он.
– Около года.
– А раньше вас сердце никогда не беспокоило?
– В юности, лет двадцать назад.
– Можете ли вы описать свою боль?
– Вначале слабо покалывает, вот здесь. Потом сильнее, а затем ударяет чем-то острым и как бы… – Алексей поднял руки, судорожно зашевелил пальцами и, не найдя нужных слов, сжал кулаки.
Кардиолог делал записи и понимающе кивал. Затем развернулся к компьютеру. Набрал что-то на клавиатуре.
– Какая у вас профессия? – спросил он, наконец, оторвавшись от монитора. – Понятно. А как вы спите?
– Плохо.
– А как ваша сексуальная жизнь?
– М-м… После этого – тоже болит сердце… – сказал Алексей и стал окончательно себе противен.
– Давайте, я вас послушаю.
Вскоре они снова сидели напротив друг друга. Алексей застегивал пуговицы на манжетах рубашки. Слушал.
– Картина не совсем ясная, fifty-fifty. Был ли у вас недавно сердечный приступ или нет, теперь определить невозможно. По вашим описаниям – похоже, что был. Это мог бы подтвердить анализ крови, но его нужно было сделать в первые же сутки, теперь уже поздно. Результаты кардиограммы и сонограммы, что вам только что сделали, – нормальные. Правда, согласно статистике, пятьдесят процентов кардиограмм и сонограмм ничего не показывают даже при явной сердечной болезни.
– Зачем же мне эти тесты сейчас делали? – мрачно спросил Алексей. Пятьсот долларов – недельную зарплату, – стало быть, к свиньям.
– Такова методика – мы идем путем исключения, от простого – к сложному. Если сонограмма ничего не показывает, а пациент продолжает жаловаться, мы проводим "стресс-тест", чтобы увидеть работу всех сердечных мышц при физической нагрузке. Если же и это ничего не показывает, мы рекомендуем сделать ангиограмму, когда через артерию от паха вводится катетер и контрастное вещество. Я бы вам посоветовал… Кстати, какая у вас медстраховка?
– Никакой. Эта ангиограмма стоит, наверное, тысячи три, не меньше, – сказал Алексей, нахмурясь.
– Четыре, – уточнил кардиолог, и на его вытянувшемся лице застыла сущая мука. – Вот что я вам, молодой человек, посоветую. По-моему, вы слишком погружены в свои проблемы, обращаете внимание только на темные стороны жизни. Постарайтесь найти светлые, больше отдыхайте. Сейчас я вам выпишу таблетки. Попринимайте их приходите ко мне через месяц. Если вам не станет лучше, тогда всерьез подумаем о тестах, – врач протянул рецепт и опустил глаза – взглянул на часы на руке.
– Не беспокойтесь, счет мы вам вышлем на дом, – сказала в приемной секретарша. Презрительно скривилась, глядя вслед этому хаму, который даже не попрощался и хлопнул дверью.
ххх
Что же с ним творится, в самом деле? Почему он не верит в себя, а верит в свою болезнь?..
Он просунул ладонь между пуговицами, приложил к груди – "чив-чив". Отвратительно гладкое, в красно-сиреневых пятнах, сердце разбухало, давило, хотело разорваться.
"Не помогут. Никакие врачи не помогут. Никакие лекарства. Кофе, сигареты – чепуха. Помру, ей-богу, помру. Но роман закончу".
………………….............................................................................................
Горела машина. Ярким пламенем полыхала в сгустившемся сумраке.
На небольшом пустыре, неподалеку от дома Алексея, каждый год сгорают десятки машин. Номера с них заблаговременно сняты, как часто сняты и колеса, и различные механизмы. Зачем сжигают эти машины? Кто-то таким образом сводит счеты с недругом. Поджечь машину может и сам автовладелец, чтобы получить деньги от страховой компании. Или какой-нибудь шальной угонщик, поездив и обчистив все ценное в салоне, так заметает следы.
Алексей давно привык к этим картинам. Обычно проходил мимо, не останавливаясь. Но сейчас почему-то остановился. Угрюмо глядел на погнутый капот, на раму без лобового стекла. Судя по большим размерам и грубым плоским формам, скорее всего, это был "олдсмобиль" старой модели.
Багряные отсветы переливались по лицу Алексея, жар проникал сквозь пальто и свитер, добирался до самой кожи.
И как будто увидел кого-то Алексей в горящем салоне. И что-то решилось для него. Медленно пошел он к своему дому.
……………………………………………………………………………….
...Елка не стояла в этом доме в новогоднюю ночь, потому что здесь в ту ночь было пусто. Они жили у Лизы, а Новый год отмечали у родителей Алексея. А третьего января, когда возвратились, чтобы здесь жить и отныне вместе, Лиза украсила все комнаты дождиком и шарами.
Но праздники давно прошли, как-то буднично промелькнуло и Рождество, близился лютый февраль.
…Лиза, стоя на стуле, снимала дождик с окна.
– Алеша, ты? – оглянулась. – Представляешь, сегодня мне приснилось, будто я… – вдруг осеклась. – Ты был у врача?
– Да.
Она подошла, пригляделась к нему, стараясь угадать, почему хмурость, почему две складки на переносице, почему на губах холод.
– И что сказал врач?
– А-а… Сказал, что все о`кей, что я здоров, как бык.
– Он тебя послушал?
– Конечно. Даже измерил давление и выписал таблетки. Ладно, Лиз, давай ужинать, – сказал, уходя в другую комнату. Услышал за спиной шлепки ее тапочек по полу. Понял: допроса не избежать. – Короче, ничего опасного врач не нашел. А он все-таки – крупное светило, со степенью. Кардиограмма и сонограмма у меня нормальные. Он считает, что это – обычное переутомление. Посоветовал побольше отдыхать, расслабляться, обращать внимание на светлые стороны жизни.
– По-моему, он бездушный чурбан, – сказала Лиза и была совершенно права. Но вслух согласиться с ней Алексей, конечно, не мог. – Почему он не назначил тебе другие тесты? Может, у тебя забиты сосуды? Или поражена какая-то сердечная мышца?
– Ну-у, Лиз, ты просто профессор кардиологии, тебе бы в мединституте студентам лекции читать.
– Я не шучу.
– Ты еще очень мало здесь живешь. И не знаешь, что врачи в Америке – прекрасные. Они делают для больных все возможное, чтобы их вылечить. И знаешь почему? Потому что боятся судебных исков от алчных пациентов.
– Перестань надо мной издеваться. Думаешь, я ничего не понимаю?
– Ну почему же…
– Алеша, милый, давай плюнем на все и купим тебе медстраховку. Ведь это же – сердце…
– Медстраховка, положим, тоже еще не гарантия… Лиз, у меня и вправду все нормально.
– Нормально? А нитроглицерин? Я утром наводила порядок в тумбочке и нашла там три бутылочки с таблетками. И в мусорном ведре сегодня валялась одна, уже пустая. Я почитала инструкцию, там говорится, что из-за "овердоз" может случиться и тахикардия, и даже сердечный приступ.
Алексей метнул на нее недобрый взгляд. Ему уже смертельно надоели все эти дозы, тесты, клапаны. Неужели она не понимает, что все это – ерунда? И, черт возьми, что за слежка? Он помнит, как бывшая жена раздражала его своими уборками и чистками, вечно обнаруживая что-то новенькое в ящиках его письменного стола или в его карманах…
– А больше ты ничего не нашла в ведре?
– Больше – ничего, – Лиза резко встала. Почувствовала, что ее лицо покрывается красными пятнами. Она следит за порядком, старается, хочет, чтобы в доме был уют. Снился ей этот уют! И что – она здесь не хозяйка?!
Алексей посмотрел ей вслед. Гм… Однако долго он жил холостяком. Привык. Пора отвыкать.
…Лиза стояла у окна. Пятна обиды сошли с ее щек, и лоб разгладился. Видела, как на безлюдной улице горит какая-то машина. Ногтем соскребла со стекла кусочек засохшей белой краски.
"Да, посмотрела его альбом с фотографиями. Ну и что? Красивая у него была жена, спору нет. Только шея – как у гусыни, и ноги – две сухие кривые щепки, с сучками. К тому же – дура".
Услышала сзади шаги, но не оглянулась.
Его руки легли ей на плечи, обняли, прижали к себе. Она подалась спиной к нему:
– Ты меня любишь?..
ххх
Какой он писатель?! Бумагомаратель. Щелкопер. И что он о себе вообразил? Его удел – газета, а не роман. Да и что он может написать? Что сказать нового? Все уже давно сказано великими.
К черту! Он хочет жить, и жить нормально. По-прежнему будет строчить статьи в газету, сделает карьеру – дослужится до редактора. И будет у них с Лизой семья, крепкая и счастливая. С детьми, путешествиями, деньгами, со всеми страховками.
Жить-жить-жить… Вжикала и трещала прозрачная клейкая лента. Лента была тонкая и слабая, растягивалась, часто рвалась, и тогда Алексею приходилось ногтем поддевать прилипший край.
Пять толстых папок, выгруженных из ящиков письменного стола, лежали перед ним на полу. Пять глав романа. Сотни страниц в каждой папке, испещренных черными кривыми буковками. С бесконечными перечеркиваниями, галочками, стрелками. Мелькали на полях и нарисованные бородатые хасиды, и быки, и точеные женские профили… Черновики. Черновики.
Стоя на коленях, он плотно крест-накрест обвязывал лентой папки. Сколько бумаги-то перевел! И хорошая бумага, из редакции. Босс, если бы увидел, оштрафовал бы за воровство.
– Лиз, я ненадолго. Пойду куплю минеральную воду, – бросил он из прихожей, уже обуваясь.
Отворилась наружная дверь. Алексей – в рубашке, застегнутой не на все пуговицы, в незашнурованных ботинках – вышел за порог. Держал в руках тяжелую бумажную кипу. Подошел к черному пластмассовому баку, что стоял возле крыльца. Завтра – день уборки мусора. Вот и хорошо. Он сбросил крышку.
Лицо Алексея, еще миг назад прекрасное в своей решимости, вдруг брезгливо сморщилось – мусорный бак был полон одноразовых грязных тарелок, пустых консервных банок, коробок от пиццы, вымазанных кетчупом.
"Странно, почему здесь так мало ворон? Вроде бы место подходящее. Пустыри, мусор, опять-таки – кладбище, а ворон почти нет". Алексей задавал себе этот бессмысленный вопрос, идя к горящей машине. Снежинки таяли на его лице.
Огонь шел на убыль. Уже не так ярились багровые языки, не стреляли лопнувшие стекла. Уже хорошо была видна почерневшая плоская крыша, в салоне на месте сгоревших сидений торчали изогнутые трубы. Воняло гарью и паленой резиной.
А над головою – бесконечное и бездонное – плыло черное небо в звездах. Но не смотрел Алексей в небо. Не хотел смотреть. Не мог.
– Если ты это сделаешь, то я!.. я... – мертвой хваткой вцепилась Лиза в его ношу. Распахнутое пальто, шлепанцы на босых ногах.
"Я же умру, Лиза. Не будь тебя, я бы ничего не боялся. Ни страданий, ни нищеты. Ни смерти. Но есть ты. Понимаешь, Лиза?"
Хотел он сказать.
– А-а! – он грохнул о землю проклятый незаконченный роман. И ушел в темноту.
А Лиза, присев на корточки, еще долго собирала и складывала испачканные мокрым грязным снегом страницы.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Длился, длился суд над Станиславом Николаевичем Маханьковым. Конца-края не было допросам, свидетельствам, слухам.
…– Они прокололись, – говорил небритый мужичок, горделиво-презрительно поглядывая на прокуроров и агентов ФБР. – Они не знают русского обычая – выручать друзей из беды. У нас хватит денег на любых американских адвокатов.
Насчет "любых" этот мужичок, пожалуй, несколько преувеличил, по незнанию и самоуверенности. Но три действительно прекрасных и очень дорогих адвоката уже четвертый месяц морочили головы бедным присяжным.
Присяжные пытались вырваться на волю. Один заявил судье, что к нему кто-то ночью позвонил по телефону, нес бред "с чисто русским акцентом". Дама-присяжная пожаловалась, что в метро к ней попытался прижаться пьяный мужчина якобы "славянского типа". Мулат-присяжный признался, что его сосед по дому – русский, в последнее время часто колотит свою жену, и это может невыгодно изменить представление мулата обо всех русских и, следовательно, повлиять на вердикт. Судья всех терпеливо выслушивал, но никого от исполнения почетной должности присяжного не освобождал.
Врали жертвы, свидетели, адвокаты. Одни – спасая свою шкуру, другие – ради денег.
В этом зале не врал только один человек – вор в законе, криминальный авторитет Станислав Николаевич Маханьков. Пользуясь правом, гарантированным американской Конституцией, он вообще не собирался давать никаких показаний.
ххх
Сидя в зале суда, в третьем ряду, Алексей с затаенной ненавистью поглядывал на подсудимого, уже считая Маханькова своим личным врагом. Мечтал, жаждал, чтобы Маханькова посадили. Чтобы упекли его в тюрягу пожизненно и послежизненно.
Между тем, обстановка в судебном зале сложилась самая, что ни есть доброжелательная. За это время все свыклись с распорядком, успели перезнакомиться между собой. Уже знали, что прокурор по субботам ходит в Метрополитен музей с какой-то пригожей мисс; знали, что у одного из агентов ФБР, который арестовал Маханькова, намечена помолвка, и помолвка почему-то связана с окончанием этого суда. Одного адвоката поздравляли с днем рождения и прокуроры, и журналисты, и братва: "Congratulations! Всех вам благ, господин адвокат! Мазл тов!" Задушевно так, по-семейному…
А газеты в Нью-Йорке и в далекой Москве в связи с этим судом уже писали о каких-то загадочных темных силах. Темные силы – в Кремле и в Белом доме, в ФБР и в ФСБ. Темные силы что-то раздувают, кому-то подыгрывают, ведут какие-то темные игры.
На девяносто девятый день стало ясно, что:
на этом суде не звучало и не прозвучит ни единого слова правды, ни из чьих уст;
что слушания эти могут длиться вечно, вернее, до тех пор, пока у подсудимого не иссякнут деньги на оплату адвокатов;
что деньги у него не иссякнут никогда.
И тогда судья надул щеки и хлопнул ладонями по столу. Он поднялся черной колонной, и над ним на стене висел грозный бронзовый орел с пучком стрел.
– Леди и джентльмены, уважаемые присяжные! Думаю, вы получили достаточно информации, чтобы разобраться в сути этого дела. Пора выносить вердикт. Перед тем как вы пойдете совещаться, позвольте мне разъяснить вам, что в современной американской юриспруденции называется "рэкетом"...
Через полчаса юридически просвещенные присяжные гуськом направились в особую комнату – совещаться.
………..…………..........................................................................................
– Как вы думаете, присяжные вынесут вердикт сегодня? – спросил Алексей.
– Думаю, что сегодня. Могу себе представить, как им все это осточертело, – он отодвинул пустую пластиковую тарелку и вытер салфеткой лоснящиеся губы.
В буфете за столиком сидели Алексей и низенький плотный мужчина лет пятидесяти пяти. Мужчина часто улыбался, в улыбке его проскальзывало что-то угодливое, а серые глаза смотрели холодно и хитро. Это был судебный переводчик.