– На, Мишаня, бери, – сказал Юра, вернувшись, и протянул несколько новеньких, аккуратно сложенных купюр. – Пять соток, недельный заработок. Да ладно тебе, ну, припугнули мальчика. Не убили же. Он сам нарвался: присвоил чужие деньги и не хотел отдавать... Слушай, может, пошли накатим по граммульке? Посмотрим стриптиз, а?
ххх
"Здравствуйте, дорогая о Господе сестра Мария! Извините, что так долго не писала Вам. Разные дела и заботы навалились на меня со всех сторон. Но это меня нисколько не извиняет. Спасибо за приглашение приехать к Вам на богомолье. Может, весной, когда потеплеет.
Странно, виделись мы с Вами лишь однажды, а ниточка не рвется. Порой люди знакомы годами, видятся каждый день, а едва расстанутся, тут же забывают друг о друге. Я вот часто "прокручиваю" наш разговор во время перелета, вспоминаю Ваши слова о том, что каждый человек, в конце концов, находит то, что сокровенно ищет его сердце.
А у меня событие! Грандиозное! Я полюбила. Его зовут Алексей. Он очень хороший, умный, заботливый. Мы знакомы уже почти год. Честно признаться, он мне понравился с первого дня нашего знакомства, но я боялась опять обжечься и потому не давала воли своим чувствам. Но недавно поняла, что хватит от себя прятаться.
Я уверена, что нам все по силам. Алеша станет писателем, он талантливый, его книги обязательно будут печатать в России, а может, переведут на английский и издадут здесь, в Америке. Представляете, в семье – два творческих человека! Моя мама шутит, что если в доме все художники, значит, посуду мыть будет некому.
Дорогая сестра Мария. Как Вы там, на севере диком? Я слышала, что на севере штата Нью-Йорк, – настоящие зимы, с вьюгами и буранами. Если Вам нужно теплое белье или одежда: чулки, шарфы, платки, дайте знать, мне будет приятно Вам помочь. Может, нужны таблетки, травы? Многие американские лекарства здесь только по рецептам, но любые российские можно запросто купить с рук на Брайтоне.
Вот, пожалуй, и все. Вот мой новый адрес: … Телефон: …
Поздравляю Вас с наступающим Рождеством.
Ваша Лиза".
Она сложила листок. По лицу вдруг скользнула тень сомнения: может, зря она написала о своей любви? Может, и монахиня Мария тоже когда-то любила? Перед глазами мелькнуло немолодое лицо в апостольнике, пальцы, перевитые четками… Во время перелета в самолете из Киева в Нью-Йорк они разговаривали о многом, но личных судеб почти не касались. Сестра Мария лишь рассказала, что пятнадцать лет жила в Покровском монастыре в Киеве, потом по каким-то церковно-политическим причинам покинула монастырь и переехала в Америку.
Интересно, почему женщины уходят в монастырь? Причины, наверное, разные: одни – по духовному призванию, другие – из-за физических недугов, третьи – почему-то не вписались в светскую жизнь. А какова монашеская жизнь? Посты, молитвы, иногда, наверное, до смерти душат слезы – так хочется вернуться в мир… Нет, для себя такой путь Лиза не выбрала бы никогда.
Она вложила между страницами письма десять долларов. Заклеила конверт и, скривившись от неприятного привкуса клея на языке, пошла переодеваться.
ххх
Зима, зима в Нью-Йорке. Ни снега, ни сугробов. Ни опушенных инеем елок. Ни тающих на ладонях снежинок. Только сырость и слякоть.
Лиза шла по улице. Она – все такая же: резковатые движения, размашистые шаги. Но что-то новое в ней, если присмотреться. Какая-то легкость, смелость, раскованность. Весь строй ее жизни менялся настолько быстро, что Лиза, обычно привыкшая всему давать оценку, грызть себя по поводу и без, неожиданно очутилась в упоительном вихре. Пыталась остановиться, разобраться и – не могла. Как девчонка, ей богу!
Вечерело. В окнах разноцветными веселыми огоньками зажигались елки. В садиках возле домов, подсвеченные фонарями, задумчивые волхвы окружали колыбель с Младенцем. После поворота, однако, антураж резко менялся, чудные рождественские садики исчезали. Слева от дороги уже тянулся ряд унылых двухэтажных домов с плоскими крышами, а справа – ограда старого еврейского кладбища.
До Алешиного дома оставался последний квартал. Вчера они не виделись – у Алеши был день сдачи газеты. Она поднялась по ступенькам, достала из сумочки ключи. Отворила дверь квартиры Алексея… Внезапно какая-то сила втолкнула ее в комнату. В глазах потемнело.
Два незнакомых мужика в кожаных куртках стояли у стены. Один – мордоворот с рыжей шевелюрой, другой – поменьше, невзрачный, с лицом кавказца.
Напротив них – Алексей, ссутулившийся, бледный.
Все посмотрели на Лизу. Ужас вломился в ее распахнутые глаза, в ее широко раскрытый рот.
– Привет, – сказал Алексей и подмигнул, но как-то вяло. – Понимаешь, некоторые неприятности. Это – из ФБР…
– Hello.
Лиза молча кивнула в ответ. Машинально стягивала шарф, расстегивала пальто. Пыталась понять, о чем они говорят. Многие английские слова ей были незнакомы.
…– И как он выглядел? – спросил агент ФБР.
– Коротконогий. Широкоплечий. В куртке и в спортивной шапочке. Лица его я не рассмотрел в темноте.
– Усы? Борода?
– Кажется, нет.
– Может, заметили тип лица: славянин, азиат, кавказец?
– Нет, не заметил. Он кричал по-русски, матом, кажется, без акцента.
– Мы опросили соседей – некоторые из них в четверть двенадцатого вечера слышали странный звук, но не уверены, что это был пистолетный выстрел. Гильзу мы не нашли. Какой, вы говорите, автомобиль?
– "Олдсмобиль", старая модель. Цвет – серый. Или… нет, бежевый.
– Мы дежурили сегодня возле вашего дома несколько часов, никакой бежевый "олдсмобиль" здесь ни разу не проезжал.
– Может быть. Но он стоял два вечера подряд.
Агенты почему-то переглянулись.
– Может, вы все-таки ошиблись? Может, в машине сидели наркоманы? Или проститутка обслуживала клиента? А вы своим появлением им помешали?
Алексей пожал плечами. Он устал. Он хотел сесть.
– Значит, вы уверены, что причина вчерашнего инцидента – ваши статьи? Мы внимательно их читали. Ничего, что могло бы вызвать гнев подсудимого, в этих статьях мы не находим. И вообще, какой ему смысл нападать на журналиста?
– Не знаю.
Алексея разбирала досада. "И зачем только я позвонил в ФБР? Задают идиотские вопросы. Еще и ухмыляются. Наверное, подозревают, что вчерашние ночные погони – это мой вымысел или мои журналистские фокусы, с целью сделать рекламу газете. Но ведь вчера в самом деле кто-то стрелял мне в спину!.."
– Дело в том, что мы относимся к манхэттенскому отделению, а вы живете в Бруклине, – неожиданно по-русски сказал кавказец, до сих пор молчавший. Алексей видел его несколько раз в судебном зале, но считал, что он – из братвы.
Кавказец продолжал:
– Мы занимаемся преступлениями на федеральном уровне, а вашим делом должна заниматься городская полиция. Мы распорядимся. Полиция будет круглосуточно патрулировать возле вашего дома, – в его руке запищала рация.
– Телефон наш, в случае чего, вы знаете, – сказал рыжий, затягивая молнию куртки. – Goodbyе.
Хлопнула наружная дверь. Эти двое ушли, но дух улицы – жестокой улицы Нью-Йорка, с убийствами, грабежами, проституцией – этот дух остался, разорвав, казалось, незыблемый, а на самом деле – призрачный уют в доме Алексея.
Зажигалка в его руке щелкнула, но не зажглась. Он бросил ее на стол и, когда садился, вспомнил, что даже не достал сигарету из пачки. Но ведь он же бросил курить. Да, решил бросить. Он посмотрел на разбитый распухший палец.
Лиза стояла перед ним:
– Почему ты мне ничего не сказал?
– Ладно, Лиз. Может, я ошибся… – произнес он, приготовившись к последнему испытанию. Ничего он ей не скажет. Только бы поскорей закончить и этот разговор. Потому что нет у него сил. Сердце – ноет. Уже не разрывается, а тупо давит. Как будто, так и положено ему – всегда болеть. Завтра же, нет, в понедельник пойдет к врачу. Пусть делают любые тесты. И нужно купить медстраховку. Говорят, семейная стоит дешевле.
– Почему ты молчал? И что же случилось? Алеша… И где ты ночевал?…
– Все нормально, Лиз… Просто какая-то машина проехала мимо дома, мне показалось… А ночевал у родителей, – соврал он, потому что ночью полуживой добрался к дому фотографа их газеты.
Сердце снова стало покалывать сквозь тупую боль. Алексей невольно отметил, что уже различает эти боли по характеру и по степени терпимости. Нахмурившись, посмотрел на Лизу.
Она стояла у окна к нему спиной. Пряди волос спадали на ворот свитера. Лиза смотрела в окно. Видела безлюдную темную улицу. В мареве за высокой оградой виднелись очертания склепов. А позади нее на стуле сидел человек. Ее родной, любимый человек. Голос у него – тоскливый и приглушенный, слова с трудом возникают и куда-то проваливаются. И лицо его – бледное, стеариновое.
Боже… Боже… Ведь это она во всем виновата. Погрязла в своих мелочных заботах, в картинках. В своих "любишь – не любишь". Дура, верила ему, что в его статьях ничего опасного нет, мол, обычная работа газетчика.
Она резко повернулась:
– Где сумка?
– Какая сумка?
– Обыкновенная. Мы сейчас сложим твои вещи и на пару недель переедем ко мне.
Алексей промолчал. Решение, в общем-то, разумное. Только он еще минуту посидит, отдохнет.
– Алеша. Алеша…
Она села на диван. Вдруг расплакалась:
– Ты хоть понимаешь? Ты хоть понимаешь, кто ты для меня? Ведь у меня больше никого нет… никаких надежд… никого… А ты… ты…
В груди Алексея сладостно защемило, дышать стало легче. Словно плиту отвалили. Силы возвращались, по телу растекались теплые живительные струи. Потому что прекрасна в этот миг была Лиза, прекрасна в своих бабьих слезах. И плечи ее вздрагивали по-детски трогательно, и длинный свитер скрывал ее колени, и на новом ботике развязался шнурок.
– Ну что? Что ты улыбаешься? – сказала она обиженно. Всхлипывая, встала, шагнула к нему.
Он ощутил слегка покалывающую шерсть ее свитера, ее пальцы в своих волосах, ее мягкие груди. Ее…
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
1
Пустынно было в комнате, где на полу у холодной стены лежал матрас. На матрасе, под одеялом застыл Михаил. Иногда он открывал воспаленные глаза, и в воздухе прыгали миллионы маслянистых капелек. Это густое колышущееся марево Михаил видел все три дня, когда из пульверизатора "задувал" огромный офис.
Раздался телефонный звонок. Рука Михаила, выпроставшись из-под одеяла, потянулась к телефонной трубке.
– Михась, это я. Спишь еще?
– Нет, – буркнул Михаил, пытаясь узнать голос.
– Кажется, плохи дела. Карбюратор ни к черту.
– А-а… – Михаил подтянулся на локте. Узнал голос автомеханика и сквозь марево будто увидел свой "олдсмобиль" в мастерской. (Оставил там машину, чтобы проверили, почему так много расходуется бензина).
– И что же теперь? – спросил он.
– Нужно покупать новый. Сто пятьдесят долларов. Но для тебя – сто двадцать.
Михаил засопел. Вчера понадобилось заменить свечи, сегодня – карбюратор. Что – завтра?
– Ладно, черт с ним, заменяй. Когда будет готово?
– Подходи через пару часов.
Михаил прислонил подушку к стене, включил телевизор, и в комнату ворвался Нью-Йорк, шумный, счастливый Нью-Йорк, озабоченный новогодними покупками: джипами, биржевыми акциями, путевками на Карибы.
Михаил безразлично смотрел на экран. Все-таки правильно он поступил тогда в ресторане, отказавшись от пятисот долларов, предложенных Юрой. Потому что слишком грозно поглядывал из пяти овалов Бенджамин Франклин, словно желая напомнить, что "тюрьма" по-английски – "jail". А тюрьма – хоть, говорят, и комфортная, с сэндвичами и "пепси-колой", с телевизором и видеомагнитофоном – даже такая замечательная тюрьма вовсе не входила в его планы. Поэтому Михаил вернул Юре все пять соток, и мудрый Бенджамин Франклин произнес из овала одобрительное: "O`кей".
...Ангел-хранитель или, может, случайное везение до сих пор спасали Михаила от тюрьмы. Он всегда чувствовал над собою чье-то оберегающее крыло. На волосок от тюрьмы он был, когда вернулся из армии. Гражданская жизнь представлялась тогда жестокой, с такими же волчьими законами, что и в солдатской казарме. Ну и, разумеется, свобода. Долгожданная свобода при очень примитивных представлениях о ней.
...В кабаке они с другом Витькой избили одного мужичка. Точнее, бил Витька, а Михаил помог этого мужика вытащить из зала. Причина была пустяковая: из-за какой-то девки – она сначала танцевала с Витькой, что-то пообещала ему и вдруг закрутила с другим, похожим на упыря. Михаил держал двери пожарного выхода, а Витька безжалостно избивал упыря, применяя еще не забытые, хорошо отработанные в армии приемы десантника. Когда упырь рухнул, Витька зачем-то сорвал с его руки часы "Роллекс" – Витька всегда питал слабость к дорогим вещицам. Они сбежали по лестнице и скрылись в глухом яру, где знали все тропки-дорожки – в детстве там играли в "казаков-разбойников".
Под утро их из дому увезли в отделение милиции. Одиночные камеры. Избиения во время допросов. Опознания с понятыми. Михаила выпустили под расписку, а Витьку отвезли в СИЗО Лукьяновской тюрьмы. Витькина мать поседела за сутки. Если бы отец Михаила не предложил тому упырю и следователю ба-альшие деньги, то их с Витькой осудили бы по статье "Групповое ограбление, с нанесением пострадавшему телесных повреждений". Влепили бы лет по пять тюрьмы. Но пострадавший и следователь деньги взяли, и групповое ограбление превратилось в обычное хулиганство. Витька получил всего два года "химии" – принудительных работ, а Михаил выступал в суде как свидетель пьяной драки.
Нет, намеренно Михаил никогда не выбирал тюремные дороги. Но словно некая сила вела его опасными зигзагами. В паруса жизни дули ветры авантюризма. Ну, и всегда был уверен в том, что все для него благополучно обойдется. Интуиция подскажет. Ангел убережет.
…Он вышел из дома и направился к автомастерской. Сыпал мелкий снежок. Вид часто проезжающих полицейских машин почему-то смущал. "Все-таки ты правильно сделал, отказавшись от пятисот долларов", – шепнул ему в самое ухо Бенджамин Франклин.
……….……………………………………………………………………….
– Плохи дела. Движок полетел, – сказал механик, бросил на Михаила быстрый взгляд.
В мастерской на полу лежали шины, домкраты, со стальных реек подъемников свисали цепи.
– Что значит – "движок полетел"? – недоуменно переспросил Михаил и посмотрел на свой "олдсмобиль".
У машины вид, конечно, допотопный. Зато в просторный салон умещались все инструменты и материалы. Не на горбу же их носить! К тому же за столь короткий срок Михаил успел прочувствовать эту громоздкую по нынешним меркам машину, свыкнуться с ее капризами.
– Как же так? Движок вроде работал нормально, только много расходовал бензина. Ты сказал, что нужно лишь отрегулировать зажигание и заменить свечи. Потом – поменял карбюратор. Теперь вот…
– Можешь сам проверить.
Михаил сел в машину. Двигатель завелся мгновенно, но вскоре заглох. И так – несколько раз.
– Говорю тебе, движок накрылся.
– А если поставить новый?
Механик отрицательно покачал головой:
– Овчинка выделки не стоит. Ты почем эту колымагу купил? За двести долларов. А заменить движок стоит тысячу. Лучше ее выбросить и купить новую… Кстати, могу тебе помочь выгодно избавиться от этого железа.
...Приблизительно через час они возвращались с "джанк-ярда" (место, где принимают негодные автомобили на запчасти и металлолом). На коленях у Михаила лежали две металлические пластинки – снятые номера, а в кармане куртки – пятьдесят долларов, деньги за сданную машину. Он хмуро смотрел перед собой в лобовое стекло. Не нравилась, ох, не нравилась ему эта сделка: неожиданно сломался отличный двигатель, а когда машину подтащили к "джанк-ярду" и завели, двигатель почему-то заработал. И почему-то слишком быстро владелец "джанка" согласился заплатить ему пятьдесят долларов. Н-да, надули его, как пить дать – надули. Жулье.
– Тебя подвезти домой? – спросил повеселевший механик.
– Да.
Снег валил крупными хлопьями.
– Видишь, что нынче творится в Нью-Йорке, – говорил механик. – Понаехали сюда рэкетиры из России, свои порядки хотят завести. Уже и на журналистов покушаются.
– На каких журналистов? – спросил Михаил.
– Ты что, парень, русских газет не читаешь? Недавно бегали за одним, ночью по кладбищу. Даже стреляли в него. Теперь этим делом ФБР занимается… Кстати, ты новую тачку думаешь покупать? У меня для тебя есть отличный "форд".
Впереди у светофора остановилась полицейская машина.
Позвонки Михаила – все, до одного – покрылись инеем. Во рту пересохло.
…Его выволокли за шиворот. Стальные наручники впились в запястья…
– Восемьдесят тысяч миль пробега, колеса новые… Тюрьма по-английски – jail…
...С лязгом захлопнулась дверь камеры. С нар поднялись и двинулись на него сокамерники в тюремных робах – негры, латиноамериканцы, итальянцы. И ни одного русского!..
Светофор загорелся зеленым. Полицейская машина проехала один заснеженный квартал и свернула. Вытянув шею, Михаил смотрел ей вслед.
Так. От своей машины он избавился. Тот несчастный журналист его не видел. Юра куда-то пропал. Улик – почти никаких. Ангел-хранитель, помоги еще раз! В последний раз…
2
Полдень 31 декабря выдался сказочным! Синоптики не обманули. Снег, выпавший ночью, не растаял, а затвердел на легком морозце. Солнечные лучи пробивались между небоскребами.
Засунув руки в карманы кожаной куртки, Михаил брел по Бродвею, разглядывая вывески банков и финансовых корпораций.
В даунтаун Манхэттена, где бьется финансовое сердце США, в последний день уходящего года вливались тысячи людей: жителей Нью-Йорка и туристов.
На небольшой площадке, вымощенной булыжником, стоял бронзовый бык – символ Уолл-стрит. Уперев передние ноги в брусчатку, разъяренный бычина, казалось, готов поддеть рогами любого. Словно оводы, быка облепили туристы. Хлопали его по бронзовым бокам, кто-то пытался взобраться ему на голову. Многие подходили сзади к крупу и запускали руки между бычьих ног, трогали блестящую от частых поглаживаний мошонку.
Михаил наблюдал за этой забавой. Он кое-что знал о биржевых торгах, о "черных" днях, когда миллионеры враз становятся нищими. Он даже знал кое-что о таких тонкостях, как биржевая игра на "взлетах" и "падениях", и, если верно помнил, бык символизировал "взлет".
– Парень, ты можешь меня сфотографировать? – обратилась к нему какая-то девушка в полушубке. Дала фотоаппарат и решительно запустила свою ручку быку между ног.
Американская доярка, подумал Михаил, нажимая кнопку.
– Теперь мое будущее обеспечено, – весело сказала девушка.
– Почему?
– Ты разве не знаешь нью-йоркскую примету? Погладишь этому быку (тут она произнесла какое-то незнакомое английское слово) – разбогатеешь.