- Ты должен меня понять… В моем положении очень трудно одному. Она умеет вести дело, трудолюбива…
В этом он был прав. Анриэтта поступила работать продавщицей, но очень скоро заняла первое место среди служащих. Она была любезна с клиентами, строга с остальными продавщицами, холодна с рабочими - словом, обладала всеми качествами настоящей хозяйки. Ей исполнилось тридцать два года, она была довольно хорошенькая, в самом расцвете сил и любила одеваться. Ко всему этому, она бесподобно упаковывала конфеты и завязывала большие банты на шоколадных и сахарных зверях, которыми искусно украшала витрину.
Женитьба отца нарушила планы Жака. Как только ему исполнилось шестнадцать лет, он решил уйти из коллежа и стать кондитером. Он входил в положение отца, не осуждал его, но ему неприятно было видеть, что женщина, которая, как он и предчувствовал, не признает его, так скоро водворилась в доме, где он в течение шести лет жил вдвоем с матерью и, как маленький мужчина, был хозяином. К тому же Анриэтта полностью оправдала его предчувствия. Она сразу же стала ему говорить "ты", обращалась с ним как с ребенком и не упускала случая сделать замечание: "Жак, ничего не меняй в витрине!", "Жак, ты же видишь, что ты мешаешь…" Отец на все смотрел ее глазами и беспрерывно твердил:
- Сынок, слушайся тетю, она тебе хочет добра.
Так продолжалось до ухода Жака в армию. Юноша все больше восставал против нестерпимой для него опеки. Он научился ремеслу от отца, а также от многочисленных служащих, которые из-за трудного характера хозяйки редко выдерживали больше полугода в этой "дыре", как они называли кондитерскую.
После возвращения Жака из армии отношения с мачехой еще более обострились. Анриэтта расширила сферу своего господства. Теперь она по любому поводу позволяла себе врываться в кухню, требуя ускорить выполнение заказа, отдавая распоряжение или делая замечание.
- Марципан пересушили, - возмущенно заявила она однажды и бросила на стол хорошо подрумяненный торт. - Я отказываюсь это продавать.
- Ну так жрите сами! - и Жак в бешенстве запустил тортом в мачеху, к великой радости учеников. Отец дал ему пощечину. Бледный как смерть, Жак снял халат. - Раз так, я уезжаю.
Анриэтта ледяным голосом требовала, чтобы Жак извинился. Он твердо решил расстаться с отцом, и Филипп Одебер, раздираемый противоречивыми чувствами, пытался образумить сына.
- Я погорячился, но и ты не должен был так поступать.
- Ты тоже.
- Даже если она была неправа, этого нельзя было делать.
- Я ей противен. Она меня ненавидит и все время старается унизить.
- Ты ошибаешься, поверь мне. Она тебя очень любит.
- И ты в это веришь!
И Жак, не выдержав, расплакался. Отец был потрясен до глубины души, хоть и пытался это скрыть. Он понял, что сын очень несчастен. Он сам подыскал для него место, проводил на вокзал и, прощаясь, сказал:
- Не забывай, что у тебя есть отец, мой дом в твоем распоряжении.
Мачеха подставила пасынку щеку, но сама его не поцеловала…
- Она надолго в Аркашоне? - спросил Пораваль.
- До будущей недели. Ее привезет обратно ее брат, зубной врач. Ей надо было отдохнуть.
Филиппу Одеберу было больше пятидесяти. Он приехал в Палисак договориться о вырубке леса на принадлежавшем ему участке.
- Поедем на вашей машине или вывести мою? - спросил Пораваль.
- Если вам не тесно, поедем в моей.
Вскоре они выехали на проселок. На подступах к лесу дорогу окаймляли зеленеющие дубы и кусты терновника, усыпанные желтыми цветочками.
- Десять лет назад немцы не осмеливались сюда захаживать, - проронил Пораваль.
- Только бы не повторилось все снова. Говорят, они собираются вооружаться.
- Тогда мы опять уйдем в макИ, - сказал Пораваль.
- Вы считаете, что будет война?
- Очень возможно, что рано или поздно все равно придется воевать. Все дело испортила политика.
Пораваль был активным участником движения Сопротивления в Перигорском районе. В армии, оставленной по условиям перемирия, он служил лейтенантом и одним из первых ушел в макИ. Пораваль был командиром в Тайной армии и в ФТП, принимал участие во многих операциях и к концу войны получил звание майора ФФИ. После Освобождения он снова занялся своим лесопильным заводом и женился. Сейчас у него было двое детей. Современное оборудование завода, новый прекрасный грузовик, трактор и красивый дом, который он недавно построил у въезда в городок Палисак, свидетельствовали о том, что предприятие Пораваля процветало.
Правда, хозяин лесопилки был очень трудолюбив. Он почти никогда не расставался со своим рабочим костюмом и трудился в поте лица вместе с тремя рабочими. Пораваля много раз просили баллотироваться в члены муниципального совета, но он упорно отказывался. Он поддерживал дружескую связь с депутатом Анри Вильнуаром и был в хороших отношениях со всеми.
Пораваль и Одебер въехали в лес и остановились у холма, по которому стекали ручьи.
- Дальше, пожалуй, не проедем, - сказал Одебер. Он боялся застрять в какой-нибудь выбоине.
- Попробуем дотащиться хотя бы до фермы.
Они выехали на обсаженную яблонями аллею и увидели внизу перед собой крышу фермы. Какой-то крестьянин пахал вместе с парнем лет двадцати. Он остановил волов, вытер пот со лба и окликнул проезжающих:
- Вы кого-нибудь ищете? Ах, это вы!
Крестьянин подошел к машине и протянул руку Поравалю.
- Как поживаете, господин майор? Я вас не узнал.
- Рожэ Беро, бывший боец моего батальона, - представил крестьянина Пораваль.
- Мы знакомы, - сказал крестьянин. - Он у меня покупал вино. Пожалуйста, заходите.
Беро пошел в погреб налить бутылку вина, а его жена, крепкая, полная крестьянка, развернула пачку печенья и ополоснула большие стаканы.
- Вы по-прежнему торгуете монбазияком? - спросил Одебер.
- Да, но теперь вино ничего не стоит.
- Неужели?
- В прошлом году я продавал бочку за сорок две тысячи франков, словом, за литр я получал меньше пятидесяти франков. А в Париже, оказывается, монбазияк перепродается по триста франков бутылка и даже дороже.
- К тому же он хуже этого, - заметил Пораваль, попивая вино маленькими глотками.
- Вдобавок ко всему государство заставляет нас уничтожать лозы, - сказал крестьянин. - Теперь нам разрешено давить красное вино только для собственного потребления. Если так будет продолжаться, то лично я начну разводить спаржу.
- Вы думаете, это выгодно?
- Послушайте, на один купорос у меня уходит около ста тысяч в год; к этому прибавьте серу, известь, удобрение, а уж труда я не считаю. В среднем у меня получается восемь-десять бочек вина. А когда от града погибает половина урожая, сами понимаете, что у меня остается. Спаржа почти не дает потерь, ее хорошо покупают, и я по крайней мере оправдаю свой труд.
Крестьянин проводил приезжих до сосняка, принадлежащего Одеберу, и, как бы между прочим, спросил:
- Вы не продадите мне ваш участок? У вас здесь меньше гектара.
- Вам он нужен?
- После того как вы вырубите деревья, вам эта земля уже ни к чему, а я мог бы ее обработать, и она прилегает к моему винограднику.
- Подумаю, - ответил Одебер. - Этот участок принадлежал еще моему деду, у него здесь был когда-то виноградник. Вон видите, одичавшие лозы вьются по стволам деревьев…
- Да, виноград живуч, - проговорил крестьянин.
Пораваль обследовал лесок во всех направлениях, оценил качество деревьев, исследовал подъездные пути и нацарапал в записной книжке какие-то данные.
- О цене поговорим дома, - сказал он, - но рабочую силу я должен достать на месте. Вы не знаете, Беро, кто бы согласился?
- Мой сын не прочь подработать.
- Высокий молодой человек, который пахал вместе с вами?
- Конечно, а кто же это еще мог быть? Дядя ушел от нас, а на рабочего у меня нет денег.
- До чего же время летит! Мне казалось, что ваш Милу все еще бегает в коротких штанишках.
- В этом году он уходит в армию. Хоть бы его не услали в Индокитай!
- Кстати, о детях, - сказал Одебер на обратном пути. - Мой сын доставляет мне немало хлопот.
- Балуется? - спросил Пораваль.
- Мне сообщили, что он ударился в политику. Это мне передали по просьбе заведующего винным погребом в "Лютеции". Говорят, будто он вступил в какой-то комитет, куда входят коммунисты.
- Не стоит расстраиваться, это пройдет. Да и среди них есть неплохие люди…
* * *
- Кто эта женщина? - спросила Жаклина.
- Какая женщина?
- Которая тебя поджидала вчера вечером.
Жак знал, о чем его спрашивает Жаклина. Вчера, когда он возвращался с работы, он встретил на улице хорошо одетую молодую женщину, она ему улыбнулась.
- Кого я вижу! Добрый вечер, мсье!
Жак неловко протянул ей руку и покраснел. На Ирэн Фурнье была серая плиссированная юбка, плотная желтая куртка с поднятым воротником и широкий белый пояс, подчеркивающий ее тонкую талию. Она носила довольно длинные волосы на прямой пробор. Ее милое лицо обращало на себя внимание. По-видимому, ей еще не было тридцати.
- Очень рада, что встретила вас. Мы подготовляем еще одно собрание, значит, мне не надо будет посылать вам приглашение.
- В прошлый раз я не смог прийти. Каждую вторую неделю я кончаю работу в четверть десятого, - оправдывался Жак.
- Мы понимаем. Но если в следующий раз вы опоздаете, не смущайтесь, вам никто ничего не скажет. А вам понравилось?
- Да. Особенно ваше выступление. Вы хорошо говорили.
Теперь слегка покраснела Ирэн. Но Жак этого не заметил.
- Я уже начал собирать подписи.
- Великолепно!
На самом же деле его не за что было хвалить - прошло уже три недели, а количество подписей у Жака не увеличилось. Но на следующий день после встречи с Ирэн главный мойщик Анатоль подозвал в гардеробе Жака и спросил его:
- Скажи-ка, у тебя с собой воззвание, которое ты нам давал на подпись?
- Да.
- А на кухне ты его показывал?
- Нет еще.
- Дай мне, я знаю, кому можно предложить.
Вскоре Анатоль вернул Жаку лист с таким количеством подписей, что старик Жюль едва нашел место, где расписаться. Но он все равно попробовал сопротивляться. В тот день Жак с ним дежурил.
- Знаете, он заполнен, - проговорил Жак.
- Кто? - спросил старик.
- Лист с воззванием.
- Потом дашь его мне.
- Вот он.
- Не здесь, ты с ума сошел! Разве ты не видел Бекера? Он же бродит вокруг буфетной.
Старик Жюль отправился выяснять, что делает надзиратель; для этого он продел тряпку в ручку огромной кастрюли и, волоча ее за собой, прошел по коридору, обогнув раздаточный стол, пересек кухню, повертелся у кладовой и таким, обычным для поваров, способом, дотащил тяжелый котел до мойки.
- Бекер поднялся наверх, - сообщил он Жаку, - покажи твою бумажку.
Нацепив очки, старик вчитывался в каждую фамилию и всякий раз покачивал головой, словно приговаривая: так и знал. Дойдя до последней подписи он подскочил:
- Как, он тоже подписал?
- Кто именно?
- Шеф-мясник.
- Как видите.
- Ну, под его фамилией я свою не поставлю!
- Почему?
- Непутевый человек. Он целуется со всеми девушками, не пропускает ни одной юбки и всем предлагает с ним переспать.
- Жозеф такой же. А вы против него ничего не сказали.
- Это другое дело. Жозеф не женат. А у того пятнадцатилетняя дочь… Просто позор.
- Можно любить женщин и быть против войны.
- Кто неискренен в чувствах, не может быть честным в своих убеждениях. Подожди-ка, ты мне раньше показывал другой лист?
- Тот еще почти чистый.
- Тем лучше.
Старик уже взял карандаш, чтобы подписать.
- А ты и этот еще будешь давать подписывать?
- Да, я хочу предложить шефу.
- Веберу? Ладно, я подпишу после него.
Жак потерял терпение.
- Ну и ладно, обойдусь без вашей подписи, раз вы боитесь.
- Ты думаешь, я трус?
И старик решительно, крупными и четкими буквами написал под фамилией мясника: "Жюль Легран, воевавший добровольцем во время первой мировой войны".
- Если бы здесь было больше места, я бы тебе показал, какой я трус. Я воевал, понял?
- Ты чего кипятишься? - спросил старика шеф-кондитер.
Он пришел на работу раньше времени и на ходу завязывал фартук.
- Сопляки… еще учат нас… Никакого уважения к старикам… В мое время все было по-другому…
Вебер был добродушный человек и с давних пор привык к ворчливому характеру Жюля. В ответ он только пожал плечами. Жак решил воспользоваться случаем.
- Я попросил его подписать протест против перевооружения Германии, а он меня ругает.
- Дай-ка твое воззвание.
Вебер подписал без всяких рассуждений, добавив только:
- Надо, чтобы другие тоже подписали.
В конце этого дня у Жака состоялось объяснение с Жаклиной, начало которого польстило его мужскому самолюбию. Собственно говоря, это было их первое объяснение. До сих пор, после вечера, проведенного в кафе с Сюзанной, они два раза были в кино. В первый раз Жак, попросив прощения за то, что не смог прийти на свидание, назначенное на мосту, спросил:
- Тебе было весело на танцах?
- Безумно. У меня был очаровательный кавалер.
Ему очень захотелось дать ей пощечину.
- Сегодня ты снова пойдешь танцевать?
- Возможно.
- А я иду в кино. Ты не хочешь?
- Подумаю.
Она задержалась на работе, и они сели в метро, чтобы не опоздать в кино "Рекс", где шла новая цветная картина, которая оказалась довольно скучной. Когда они вышли из кино, лил дождь. Жаклина устала, и Жак предложил отвезти ее домой на такси. У гостиницы она мило поблагодарила его и побежала в подъезд, спасаясь от дождя.
- А меня везите на улицу Ассас, - сказал Жак шоферу.
Второй вечер начался более удачно. Жаклина, не задумываясь, взяла Жака под руку, и они сами не заметили, как оказались у маленького кино.
- Чудесно, идет картина с Жераром Филиппом!
Как только погас свет, Жак поцеловал Жаклину.
- Это еще что за номер?
Прошло немного времени и она сама прижалась к Жаку и положила голову ему на плечо. Оба потеряли представление о времени…
* * *
- О какой женщине ты говоришь? - снова переспросил Жак, делая вид, будто старается припомнить.
- Не прикидывайся дурачком.
- Сядем, я тебе все объясню.
Они вошли в скверик, где у них было назначено свидание, и сели на свободную скамейку.
- Это длинная история.
Жак рассказал о собрании комитета и о том, как он туда попал… Жаклина слушала его внимательно, улыбаясь некоторым подробностям.
- Тебе скучно слушать?
- Наоборот, меня это гораздо больше интересует, чем ты думаешь. Продолжай.
Когда он кончил, она ласково посмотрела на него и, видя его нерешительность, поцеловала его в губы.
- Жаклина…
- Скажи, а когда назначено следующее собрание? - спросила она, отстраняя его.
- Какое собрание?
- То, на которое тебя пригласили.
- Собрание комитета? Кажется, на завтра.
- Я тоже пойду.
- Ты?
- Да, я.
- Ты не веришь тому, что я тебе рассказал?
- Наоборот, начинаю верить.
- А тебя не отпугивают такие вещи?
- Мне это знакомо. Мой отец тоже сражается…
"По-видимому, она ничего не поняла; ее отец - военный, - пришло в голову Жаку, когда он расстался с Жаклиной, но он не стал над этим раздумывать и, шагая по темной улице, тихо напевал песенку Ива Монтана:
Я тебя люблю, люблю, люблю,
Безумно я тебя люблю…
* * *
- Ребята, послушайте меня. Потрясающее событие!
- Во-первых, что тебе заказать?
- Как обычно, кока-колу.
Хозяин кабачка налил Пибалю стакан божоле и поставил его на стойку.
- Товарищу то же самое.
- Нет, нет, я не пью вина, - отказался алжирец.
- Ну, так закажи что-нибудь другое.
- Сколько стоит фруктовый сок?
- Пусть цена тебя не заботит, я угощаю.
Огюст Пибаль с сияющим лицом обернулся к собравшимся:
- Сногсшибательно, уверяю вас…
Это происходило после собрания комитета. Человек десять остались поболтать и, чтобы вознаградить хозяина за предоставленное им помещение, заказали себе вина. Жаклина разговаривала с Ирэн Фурнье, и Жак, гордясь своей любимой девушкой, не сводил с нее глаз. Мадам Томасен и мадам Флери сели за столик, им принесли по стакану кофе.
- В общем невероятная история, - продолжал Пибаль. - Я ведь водопроводчик и хожу по разным квартирам, бываю у бедняков и у богачей, но, пожалуй, чаще у богачей - ясно, рабочие редко имеют ванну, но все же случается, что меня и туда вызывают. На днях вот я ремонтировал канализацию в одном доме в пятнадцатом районе, так там за водой спускаются во двор, даже нет крана на площадке каждого этажа…
- Огюст, ближе к делу, - прервал его молодой человек, которого, как слышал Жак, звали Леоном.
- Так на чем я остановился? - спросил Пибаль. - Ах да, я говорил, что водопроводчик бывает в самых различных местах. Позавчера, сразу же после начала работы, хозяин влетает в мастерскую и говорит: "Скорее, хватай сумку с инструментами и мчись в такси по этому адресу". Такие случаи у нас частенько бывают. Приехал я в богатый дом, рядом с Люксембургским садом, по лестнице навстречу мне бежит обалдевшая от ужаса консьержка и вопит: "Наконец-то вы пришли, садитесь в лифт, поднимайтесь на пятый, первая дверь направо, - уже протекло в нижние этажи". Я спокойненько попросил ее показать, где у них подвал. Прежде всего перекрыл воду - в таких вот больших домах они всегда забывают это сделать, - после чего со всем своим барахлом поднялся в квартиру. Мне открыла дверь девушка, похожая на кинозвезду. Она была в шелковом халате, под которым, по-видимому, ничего больше не было. Она мне сказала, что все произошло, когда она купалась…