- Огюст, поменьше подробностей, - сказала с улыбкой Ирэн Фурнье. - Не забывай, что здесь дамы.
- Она тоже оказалась дамой, настоящей дамой, сами сейчас увидите. Сперва-то я ее принял за актрису, потому что она очень красивая, а главное, из-за длинных светлых волос, которые покрывали ее плечи. Она ввела меня в комнату. Вы бы посмотрели - сплошные ковры, подушки. Постель была не застелена… А ванная! Я много их повидал на своем веку, но такие встречал очень редко - вся из мрамора! "Странно, больше не течет", - удивленно сказала девушка. А я ответил: "Ясно, ведь я перекрыл воду". Ну, я разложил свои инструменты и принялся за работу. Пустяковый ремонт, просто надо было сменить прокладку. Ну а пока я работал, мы поболтали…
- Ты, кажется, завираешься, - заметил Леон.
- Ни капельки, представь себе. Она начала первая. Спросила, нравится ли мне моя профессия и много ли я зарабатываю. Понимаешь? Ну, а так как она держалась просто, то я осмелел и перед уходом выкладываю ей: "Мадам, меня вызвали к вам в качестве рабочего. Свое дело я сделал, и теперь вы можете быть спокойны. Разрешите обратиться к вам с просьбой?" - "Говорите, в чем дело?" - "У меня с собой воззвание, которое касается всех французов. Эту петицию собираются представить депутатам и предложить им воспротивиться перевооружению Германии. Не можете ли вы поставить под ней свою подпись?" - "А много вас?" - "Миллионы, мадам". - "Впервые об этом слышу, покажите-ка вашу петицию…" - Тут уж я не мог отступить, - сказал Пибаль. - И выложил все свои доводы. "В течение последних семидесяти пяти лет во Францию три раза вторгались вражеские войска… Наши правители забыли времена оккупации… эсэсовцы могут возродиться…" Так вот, вы можете мне не верить, но дамочка, не моргнув, подписала. Должен вам сказать, что ее подпись чего-нибудь да стоит. Эти люди дают подпись, только когда убеждены, что дело правильное. А ее муж или любовник, кем он там ей приходится, не знаю, - депутат.
- Откуда ты взял?
- Так сказала консьержка. Кстати, я воспользовался случаем и у нее тоже получил подпись.
- Герой, - рассмеялась Ирэн Фурнье.
- Ну, как ты к этому относишься?
- Ты предъяви доказательства, - ответил Леон.
Пибаль гордо показал воззвание.
- Вот ее подпись, да еще какая четкая! И свой адрес написала. Сколько ей лет, я, конечно, не осмелился спросить. Да, чуть не забыл: когда я уходил, она мне еще сунула двести франков на чай. Я их внес в фонд "Юма".
Жак расщедрился и оплатил половину общего счета в кафе.
- Симпатичные товарищи, - сказала Жаклина, когда они с Жаком вышли на улицу.
Они до поздней ночи гуляли по улицам, потом вышли на мост Ар и долго целовались, не решаясь еще произнести слова, которые у них готовы были сорваться, а может быть, им и не хотелось ничего говорить…
VI
- Мадемуазель, зажгите свет, ничего не видно.
Профессор Ренгэ сидел за своим письменным столом, заваленным папками. Он сунул вечерние газеты под кусок порфира, заменявший пресс-папье, достал из ящика несколько рукописных листков и взял почту, которую ему протянула секретарша. Кабинет до самого потолка был заставлен книжными полками. Большое окно выходило на узкий двор, и сюда никогда не проникало солнце. Вся мебель состояла из массивного дубового стола, десятка разрозненных стульев, двух огромных потертых кресел и грифельной доски, исписанной алгебраическими формулами. Профессор Ренгэ руководил лабораторией в Коллеж де Франс. Его владения занимали целый флигель, включая подвал. Это был довольно плотный человек с большой головой и седыми густыми волосами, спадавшими на виски. Первое письмо он подписал не читая, но тут же заметил:
- Мадемуазель, "академия" пишется через одно "к", не мешало бы это запомнить.
Девушка закусила губу.
- Простите, профессор, я перепишу письмо.
- Незачем, я уже его подписал, но ошибку исправьте.
От Ренгэ ничего не ускользало. Он был невероятно трудоспособен, аккуратен и педантичен в работе. Он наскоро просмотрел штук пятнадцать-двадцать писем, которые ему подала секретарша, и только на последнем задержался.
- Опять ошибка, профессор?
- Не ваша, а моя… Возьмите блокнот.
Он продиктовал, не задумываясь, довольно сложное письмо, которое посылал одному профессору в Кембридж. Откинувшись на спинку стула, он потер руки и сказал:
- Заполненный день, как всегда.
- А дама все еще в приемной.
- Боже! Я совершенно о ней забыл. Немедленно попросите ее ко мне.
Он встал навстречу посетительнице, предложил ей кресло и сел рядом. Ирэн Фурнье впервые была в кабинете Ренгэ и чувствовала себя неловко, но профессор очень скоро сумел рассеять ее смущение.
- Прежде всего, профессор, я должна у вас попросить прощения за беспокойство.
- Ну что вы, дорогая, это я должен перед вами извиниться. Я ответил на ваше письмо с запозданием и сейчас заставил вас ждать - так с дамами нельзя себя вести… Понимаете, когда вы пришли, я беседовал с учеником и не заметил, как прошло время. Кстати, разговор интересный; толковый парень, он многого добьется…
Профессор рассказал о споре с учеником, о выводах, которые он лично сделал в связи с этим спором по поводу одного своего опыта. Говорил он очень быстро, перескакивая с одного предмета на другой, и Ирэн сперва с трудом следила за его мыслями, но скоро приспособилась к его манере рассуждать.
Эдуар Ренгэ говорил о науке, как о любовнице. Он посвящал себя работе с рвением человека, который, достигнув расцвета своих умственных сил, стремится, пока еще есть время, сделать что-то большое. На смену росло новое многообещающее поколение исследователей. У профессора, к сожалению, не хватало необходимых средств, чтобы довести дело до конца… а время шло…
В этом человеке все резче выступал контраст между удивительно молодым умом и иссякающими физическими силами.
- Ведь нам не дают денег, - сказал профессор. - И мы-то знаем, что бОльшая часть государственного бюджета поглощается военными расходами, уходит в эту бездонную яму.
Ирэн пожалела, что не может записать слова ученого.
- Видите, все очень просто. Так естественно мы с вами подошли к занимающему нас вопросу. Теперь вы понимаете, почему я, Эдуар Ренгэ, в шестьдесят лет согласился стать председателем комитета мира?
- Мы вам за это искренне благодарны, профессор. Я к вам и пришла, чтобы сообщить о результатах нашей кампании.
- Какой кампании?
- Сбора подписей под петицией против перевооружения Германии.
- Ах да, теперь вспомнил! Мне предлагают подписать столько разных воззваний, что я запутался. Кстати, по-моему, их слишком много: против войны в Корее и в Индокитае, за освобождение Анри Мартэна… Так расскажите об этой кампании.
- Мы уже собрали больше двух тысяч подписей под текстом, который обсуждался при вашем участии.
- Покажите воззвание.
Профессор прочел текст петиции и возмущенно вскочил с места.
- Да нет, что вы, это совсем не то!
- Но, профессор… - растерянно начала Ирэн.
- Кто его составлял?
- Аббат Дюбрей и…
- Следовало прийти ко мне, как-никак я председатель!
Ирэн была озадачена.
- Конечно, ничего страшного нет, но этого можно было избежать. Повторяются одни и те же ошибки, одно слово уничтожает все, мелочь, которая придает узкий характер всему движению. "Я возражаю против перевооружения Западной Германии во всех его видах, - читаю я здесь, - и прошу французских депутатов отклонить ратификацию парижского и боннского соглашений". А я бы сказал: "Возражаю против перевооружения Германии…" - не добавляя "Западной".
- Но ведь перевооружается именно Западная Германия, а не Восточная.
- Я могу вам ответить, что об этом мне ничего не известно. Во всяком случае, написав "возражаю против перевооружения Западной Германии", вы даете право предположить, что вы восстаете против перевооружения одной только части Германии. Вероятно, некоторые ваши друзья так и считают, но, во всяком случае, не все с этим согласны. Я уверен, что именно из-за этого некоторые отказались дать свою подпись.
Профессор был прав. Хотя таких случаев было мало, но о двух из них Ирэн знала сама. И все же она не сдавалась.
- Заметьте, профессор, что дальше мы требуем сорвать ратификацию боннского и парижского соглашений. Вы сами знаете, что эти соглашения относятся к Западной Германии.
- Я все заметил. Но это не снимает моего возражения. По-моему, это его еще усиливает. Ваши друзья из Восточной Германии, если они искренни в своих намерениях, не могут считать, что требование отмены соглашений, которых они не подписывали, имеет к ним отношение. Зачем же тогда подчеркивать, что вы заинтересованы вопросом перевооружения только одной части Германии? Повторяю, это ничего не дает и сужает круг наших единомышленников.
Ирэн, убитая этим неожиданным для нее доводом, думала теперь только о том, как выйти из создавшегося положения. Профессор, заметив ее растерянность, перешел на примирительный тон.
- Поймите меня правильно, все это я говорю не из духа противоречия. Я так думаю. Раз я ставлю свое имя под воззванием, я не хочу, чтобы в нем были двусмысленности. У меня есть друзья во всех партиях, и своим авторитетом я обязан в первую очередь своим научным работам, а затем и искренности убеждений. Этим нельзя бросаться. Я уверен, что мой друг Жолио-Кюри сказал бы вам то же самое. Я примкнул к движению, которое он возглавляет, считая, что на этой почве возможно сотрудничество всех французов, но я по-прежнему не разделяю во многом его политических взглядов.
- Я не хочу от вас скрывать, профессор, что это слово прибавила я.
- Вот, детка, этого признания я от вас и добивался.
- А как теперь исправить?
- Конечно, начинать все сначала невозможно. По-моему, надо продолжать собирать подписи под новым, исправленным текстом, чтобы мог подписать его и я.
После этого Ренгэ пустился в пространное рассуждение о германском вопросе. Он считал, что Германия должна воссоединиться, но опасался, что если ее вооружат, то она, вне зависимости от существующего там строя, рано или поздно начнет новую войну в Европе. Выхода он пока не видел… Но, во всяком случае, Франция должна сказать свое слово. Вот почему он не возражал против сбора подписей, хотя, по его мнению, больших надежд на петицию возлагать нельзя…
Ирэн посматривала на часы.
- У меня к вам еще одна просьба, профессор.
- Скоренько изложите ее, мы и так с вами заболтались.
- У нас назначено собрание комитета, и мы хотели знать, подходит ли вам день.
Он записал себе в книжечку число и проводил Ирэн до самого выхода.
- Знаете, у меня довольно ворчливый характер, есть причуды, но в общем-то я неплохой. Приходите ко мне почаще, - сказал он ей на прощание.
Ирэн сияла, предвкушая, как удивит мужа рассказом о свидании с профессором. Больше всего ее поразила простота ученого. Проходя мимо театра "Одеон", она увидела Жака Одебера. На этот раз это была непреднамеренная встреча. Он был не один, и Ирэн поздоровалась, не останавливаясь. "С ним другая девушка, - отметила Ирэн. - Жаль, та выглядела очень милой".
Жак шел с Лорой. Он не был у них со дня ее рождения, и Брисак держался с ним теперь суше, чем обычно. Проходя мимо раздаточного стола кондитерского цеха, он даже не смотрел на Жака.
- Вы что-то очень мрачный, - заметила Лора.
Они встретились совершенно случайно и, так как им было по дороге, пошли вместе.
- Почему?
- Не знаю почему, но вы молчите. И шли-то вы опустив голову, с озабоченным видом. Любовные огорчения?
Он чуть было не ответил "да", но вовремя удержался. На Лоре было весеннее платьице, которое очень ей шло. Она казалась счастливой.
- Семейные неприятности, - сказал Жак.
- Не поладили с отцом? Но все равно я уверена, что с ним легче, чем с моим. Представляете себе, на днях он разозлился из-за вас. То он вас превозносит, а уже на другой день не хочет слышать вашего имени. Знай он, что я разговариваю с вами, он бы мне устроил скандал.
- Не понимаю почему.
- Он уверяет, что вы в ресторане занимаетесь политикой.
- Во-первых, это неправда. Но если б я и занимался, то это его не касается.
- Не сердитесь, конечно, это ваше дело. Но я бы на вашем месте вела себя осторожнее.
- Не будь он вашим отцом, я бы сказал, что я о нем думаю.
- Скажите.
- Его не любят служащие, и он делает все, чтобы его не любили.
- Не может быть, ведь он такой хороший! Если б вы его узнали поближе, вы бы так не говорили. Он только кажется строгим, а на самом деле он очень отзывчивый.
- С вами.
- Нет, не только. Ну взять хотя бы, как он относится к своему заместителю, вы, наверное, его знаете. Так вот, в ресторан устроил этого парня отец, и он уже десять лет работает в "Лютеции", достиг обеспеченного положения, но папа не хочет уходить на пенсию, пока не будет уверен, что его место достанется тому.
- А в то же время на прошлой неделе по его настоянию из-за пустяка уволили человека, у которого семья.
- Я знаю - выгнали вора.
- Не будем преувеличивать. Пропала бутылка портвейна, а он не хотел выдать товарища.
- Папа несет ответственность за погреб и не может допускать, чтобы его расхищали.
Жак улыбнулся, у него было свое мнение по этому вопросу. Все великолепно знали, что Брисак распоряжался винным погребом по своему произволу. Но если он обнаруживал, что служащий выпил не то вино, которое полагалось персоналу, или обменял с поварами бутылку вина на еду, Брисак его немедленно выгонял. Клюзо поступал более честно. От него нечего было ждать защиты служащему, у которого при выходе обнаружили кусок мяса или банку консервов, но на кухне он разрешал есть сколько угодно и смотрел сквозь пальцы, когда повар или даже поваренок во время обеда поджаривал себе бифштекс или тушил свежие овощи.
- Видите ли, Лора, отец рассказывает вам обо всем со своей точки зрения.
- Но он тоже был простым служащим, как и вы.
- Совершенно верно, как и я.
Жак замолчал, спрашивая себя, что она называет "простым служащим", но Лора прервала его размышления:
- Так вы поэтому и перестали у нас бывать?
- Я был у вас совсем недавно.
- Да, почти месяц назад! Может быть, вы на отца рассердились за то, что он отказался поставить свою подпись под каким-то воззванием? Если дело в этом и если вам это может доставить удовольствие, я подпишу за него.
- Не стоит подписывать только ради моего удовольствия.
- Да? Разве есть определенные условия?
- Надо верить в то, что подписываешь, мадемуазель Лора.
- Не думайте, что я ничего не понимаю. Я уже слышала обо всех этих вещах, когда училась в лицее.
- Они вас интересуют?
- До сих пор они мне были совершенно безразличны.
- А теперь?
- Теперь я подумаю. Ведь вы, мсье Жак, насколько я вижу, интересуетесь этими делами гораздо больше, чем своими друзьями.
Они расстались довольно холодно. Жак почувствовал облегчение. Во время всего разговора он непрестанно думал о Жаклине - вечером она уезжает в Бордо. Утром она получила телеграмму от отца: "Мать ложится в больницу, немедленно приезжай". Жаклина тут же представила себе создавшееся положение. Мать давно жаловалась на боли в позвоночнике, возможно, придется делать операцию. Один брат Жаклины работает на заводе, второй ходит в школу, младшей сестре Мирей всего одиннадцать лет, отец не в состоянии оплачивать прислугу… И Жаклина немедленно попросила у своего начальника отпуск.
- Вы имеете право на неделю оплаченного отпуска, но деньги получите, только когда проработаете год.
- Как же мне поступить?
- Возьмите за свой счет, в таких случаях аванс не полагается. Я могу только добиться, чтобы вы сегодня получили свою зарплату.
- А место сохранится за мной?
- Возвращайтесь, и сразу приступите к работе.
- А если я задержусь?
- Ничего не могу вам обещать.
Она пошла к представителю профсоюза Анатолю.
- Уезжай, не волнуйся, мы тебя не дадим в обиду, - сказал тот.
Жак спросил ее:
- Ты скоро вернешься?
- Если вернусь, то скоро.
- Значит, может случиться, что ты останешься там?
- А вдруг мама надолго выйдет из строя, я же не могу бросить отца!
Жак был расстроен, но всячески старался утешить Жаклину.
- Сегодня вечером зайдешь за мной в гостиницу и понесешь мой чемодан, - сказала Жаклина, когда он предложил ей свои услуги.
После работы Жак поехал на вокзал Аустерлиц и взял Жаклине билет на ночной поезд. Возвращаясь домой, он и встретил Лору. За Жаклиной он должен был зайти ровно через час, и решил повторить тот путь, который они проделали во время их первого свидания; Жак постоял на мосту Ар, сожалея, что не высказал своих чувств в тот вечер, когда они, поглощенные своим счастьем, обнимались здесь, не думая о завтрашнем дне.
Что же он сулит им? Завтра они собирались провести вместе весь день. Жак уговорил Жюля поменяться с ним выходным и условился с Жаклиной поехать в Версаль, где она еще ни разу не была. Утром они осмотрели бы дворец, потом пообедали бы на террасе в ресторане… Днем погуляли бы по королевскому саду - сейчас, наверное, уже цветет сирень… А вечером он мог благодаря переводу от отца повести ее опять в ресторан, пойти с нею в театр… Сколько радостей он ждал от этого дня, и вот теперь из-за ее отъезда все рухнуло и, возможно, навсегда…
В коридоре гостиницы Жака окликнула какая-то пожилая дама:
- Вы к кому?
- Я пришел за вещами мадмуазель Жаклины Леру.
- Седьмой этаж налево, в глубине. Она вас ждет.
Он отдышался, прежде чем постучаться.
- Кто там? - спросила Жаклина.
- Я, Жак.
- Минутку, - и она тут же открыла ему дверь. Она была в юбке и белой блузке. Волосы у нее были гладко причесаны.
Они нежно поцеловались.
- Подожди, я тебя вымазала губной помадой.
Жаклина крошечным носовым платочком вытерла ему рот, и они уселись рядышком на край кровати. Жаклина взяла его руку.
- Послушай, как у меня бьется сердце…
Он крепко прижал ее к себе, и они опять поцеловались. Она тихонько отстранила его.
- Не сейчас, Жак. Позже, я даю тебе слово…
У нее покраснели веки. Она принялась собирать оставшиеся мелочи. Картонный чемодан, аккуратно уложенный, но набитый до предела, стоял открытым на стуле. Жак закурил и оглядел комнату. Не больше его комнатушки, мансардное окно выходит во двор, Жаклина подвесила на окно два горшка с комнатными растениями.
- Они цветут?
- Нет, солнца не бывает. Но они и так хороши, правда? Хозяйка обещала поливать их.
- Значит, ты думаешь вернуться?
- Во всяком случае, очень хочу.
Жак заметил свой портрет. Он был вставлен в рамку и стоял на ночном столике, у изголовья железной кровати.
- Это я возьму с собой, - сказала Жаклина, кладя фотографию в сумку. Она осмотрела шкаф и все ящики, чтобы ничего не забыть, сложила мохнатое полотенце, висевшее рядом с туалетным столиком, постелила на кровать покрывало, взяла с камина полуувядший букетик фиалок и тоже положила его в сумку. Тот самый букетик, который подарил ей Жак…