Он посидел, скрестив на груди руки и сосредоточенно нахмурившись, потом вынул газеты и записную книжку и занялся переписыванием адресов. Официант принес два кофе, и Келвин велел включить их в счет. Вернулась Джил и положила перед ним комок смятых денег. Он вынул из бумажника пачечку банкнот и расплатился, предупредив:
- Попрошу вас расписаться на счете и вернуть всю сдачу. - На чай он не дал. Джил сидела с каменным лицом. Он сказал: - Джил, я отдам вам этот долг гораздо раньше, чем вы думаете. - Она словно не слышала его.
Они спустились в лифте, не обменявшись ни словом, ни взглядом. Только и связывало их, что они стояли бок о бок. И так же вместе пройдя вестибюль, они вышли в удушливо-теплый, гудящий машинами вечер и в нерешительности стали и взглянули друг на друга. Келвин с вызовом сказал:
- Повторяю: эти деньги будут возвращены скорее, чем вы ожидаете.
- А где вы намерены ночевать?
- Я полагаю, полиция не гоняет отдыхающих со скамеек на берегах Темзы.
Джил устало ответила:
- Конечно, не гоняет. Пойдемте ко мне. Джек вас приютит.
Она немного прошла и оглянулась: он хмуро смотрел себе под ноги.
- Идемте же, Келвин.
Он подошел и хмуро сказал:
- Я бы с еще большей радостью откликнулся на ваше предложение, если бы вы сделали его без этого пренебрежительного оттенка.
- Слушайте, я немного не в себе от выпивки и от позора, ясно? Мало удовольствия - занимать у материных друзей.
В вестибюле метро она тревожно спросила:
- Сколько у вас осталось?
Он порылся в карманах и набрал шесть шиллингов и два пенса.
Она слабо улыбнулась и сказала:
- Я чуть не умерла, когда вы спросили сдачу, а сейчас рада.
- Нет добродетели в безрассудстве, я теперь знаю это по горькому опыту.
- Вы меня, что ли, вините? Если да…
Она не кончила, потому что он мертвенно побледнел и она поняла, что на ногах он держится с трудом. Она забрала у него чемодан, взяла под руку и бережно повлекла к кассе, выговаривая:
- Не надо было допивать последнюю бутылку.
- Нет добродетели в безрассудстве.
- Вы не боитесь, что вас вырвет?
- Наказание мое не больше, нежели снести можно.
Спуск в метро привел его в смятение. Сорокапятиградусным уклоном уходившие вглубь, сменяя один другой, эскалаторы, развратная рекламная вакханалия нелбарденских купальников, толпы народа, ползшие по кишкообразным коридорам, ураганный гул, вдруг окатывавший его из каких-то страшных дыр, - все это кошмаром легло в голову, уже дурную от усталости, впечатлений и вина. Единственной отрадой была теплая направляющая рука Джил, и он берег это чувство, стараясь не отвлекаться на постороннее. Ему это вполне удалось, и когда они сели в вагоне, он тут же заснул рядом с ней. Скрестив на груди руки, она покоила на плече его свесившуюся набок голову и взгляды окружающих встречала с равнодушием почти искренним. Ее мало волновало мнение незнакомых, безразличных ей людей.
База
Когда она растрясла его через двадцать минут, он был способен передвигаться и забрал у нее свой чемодан. Они поднялись наверх и прошли несколько темных улиц. Наконец Джил сказала: "Пришли" - и по крутой лестнице подвела его к пузырчатой от краски двери. За нею обнаружилась тесная, плохо освещенная прихожая, оклеенная обоями с бутонами защитного цвета на шоколадном фоне. Они одолели еще два марша голой лестницы и стали на площадке, где Джил открыла дверь и шагнула в темень, сказав: "Погодите".
Помедлив, Келвин ступил на треугольник света, упавший в темноту с площадки. Он расслышал тихую возню, чирканье спички, увидел, как Джил прилаживает вспыхнувший огонек к фитилю масляной лампы, стоящей на сушилке над раковиной. Надев колпак и выпустив побольше фитиль, она сказала: "Электричество на разовом счетчике. Лампа дешевле. Закройте, пожалуйста, дверь".
Большой эта комната не была, но из-за низкого света тени удлинялись, и она казалась большой. Келвин разглядел стол, а на столе примус, грязную посуду, яичную скорлупу, нейлоновый чулок, консервные банки (в основном пустые) и романы в мягких, отливающих глянцем обложках. На другом столе, побольше, лежал матрац, заваленный постельным бельем, одеждой, полотенцами и туалетными принадлежностями. За столами у стен стояла плохонькая мебелишка и художнический реквизит. Келвин приметил мольберт с холстом, на котором страшно стыли черные кляксы. И черными же покосившимися печатными буквами были выписаны на грубо побеленных стенах изречения: "Остановись и тогда думай", "Действуя, готовишь себе погибель", "Посмотрите на полевые лилии", "Бог = Любовь = Деньги = Дерьмо". Келвин все это внимательно прочел и уже потом углядел две репродукции, прикнопленные над камином. На одной дюжий старик с какого-то летающего матраца тянулся ухватить за палец голого дюжего молодца, прилегшего на пригорке. На другой худенькая голая блондинка плыла на огромной раковине. Джил поставила лампу на каминную доску, и обе картины зажглись, словно окна в светлый и прекрасный мир. Вторую лампу она пристроила рядом с кучей тряпья на большом столе и сказала:
- Поразительно, как тебе это удается.
Послышалось приглушенное ворчание.
- Ты можешь спать целую вечность, - сказала она.
Куча раскрылась с краю, и выглянуло энергичное настороженное лицо. Лицо сказало:
- Время?
- Скоро одиннадцать.
Оказавшись так близко к незнакомому человеку, Келвин вскинул голову и уставился прямо перед собой. Джек посмотрел на него и сказал:
- Я его знаю?
Джил сказала:
- Нет. Шотландский паренек, приехал в Лондон всех нас завоевать. Денег нет, друзей тоже, остановиться негде.
- И голодный тоже?
- Нет, мы хорошо перекусили.
- Завидую, - сказал Джек, сверля ее взглядом. Она пожала плечами, отошла к столу с примусом и стала открывать банку. Еще поглядев на Келвина, Джек сказал:
- Что вы не садитесь? Отдыхайте. Снимите… шляпу.
Рядом стояло кресло, на сиденье лежали газеты. Келвин осторожно сел на краешек и опустил на пол шляпу и чемодан. Откашлявшись, он заговорил обдуманно официальным тоном:
- Благодарю. Позвольте прежде всего поблагодарить за честь приветствовать вас в мой первый лондонский вечер.
- С какой стати?
- По-моему, это подходящие слова для начала знакомства.
- Нет, а честь-то с какой стати?
- Потому что вы первый художник, которого я вижу. Вы, конечно, откажете мне в понимании искусства - и будете правы, однако художники принадлежат к интеллектуальной элите, а я ценю интеллект. И ценю элиту.
Джек выпростал из-под одеяла руку и подпер ею голову, чтобы лучше видеть Келвина. Тот сурово обозревал изречение "Бог = Любовь = Деньги = Дерьмо".
Джек сказал:
- Вы цените интеллект?
- Да, и поэтому, надеюсь, вы не сочтете бестактным мой вопрос: что это означает?
Джек сказал:
- По-моему, что-то вроде уравнения. Видите, оно распадается на три пары.
- Вижу.
- Какая вас больше всего озадачивает?
Подумав, Келвин сказал:
- "Бог равняется Любви".
- Странно. Многих озадачивает "Любовь равняется Деньгам".
- Ну, это-то понятно. Это очевидно. Мы любим то, на что тратимся, и чем больше тратимся, тем больше любим. Если один тратит все свободные деньги на одежду, а книг не покупает, значит, он любит хорошо выглядеть и ни во что не ставит знания. А другой, например, держит любовницу - так ему всего-навсего надо выплачивать ей недельное или месячное содержание, потому что его любовь временная. Зато если он женится, то возьмет на себя обязательства до конца жизни. Такая любовь - настоящая. Скажу больше: без денег ничего и никого не полюбишь как следует.
Джек вздохнул и сказал:
- В чем-то, боюсь, вы правы. А как насчет "Деньги равняются Дерьму"?
- У меня есть свое мнение, но вы можете обидеться.
- Обижайте.
- Так может глумиться человек, которому не грозит разбогатеть.
Джек взорвался лающим смехом и лег навзничь, закрыв глаза и заведя руки под голову.
Джил поставила на шипящий примус кастрюльку с супом и, оттопырив нижнюю губу, села на край стола с книгой, где на обложке кто-то палил из ружья и прыгал в окно. Келвин поизучал холст на мольберте и сказал:
- Что, если я еще раз рискну обидеть вас?
Джек открыл глаза.
- Рискните.
Келвин ткнул пальцем в картины на стене.
- Я не могу понять, как с такими способностями можно тратить время на это.
Он перевел палец на мольберт.
- Те две - репродукции. А мое на мольберте.
Непритворная печаль омрачила лицо Келвина. Он склонился над ложем, воздев руку на манер священника у одра больного.
- Что мне сказать в оправдание? Только - что невежество причина моей бестактности. Мне очень стыдно.
Он покаянно затряс головой. Джек уступчиво сказал:
- Да бросьте переживать. Чуть не каждый считает мою живопись пустой тратой времени.
- Скажите, о чем ваша картина?
- О черном и белом цвете.
- Это я понимаю.
- Это вы из вежливости говорите.
Келвин рассмеялся.
- Верно. Вот же, в этих репродукциях много коричневого и голубого, но они совсем не про это.
- Вы чертовски правы: не про это. Тут Бог создает человека, там рождается Венера, богиня любви. Микеланджело верил в реальность Бога и в мужскую красоту. Боттичелли верил в реальность любви и в женскую красоту. А сегодня образованный человек если и верит маленько, то только во что-то свое. Лично я могу предложить людям только одну реальность: вот эти пятна на холсте. Их я и малюю.
Келвин жадно и встревоженно подался вперед. Он сказал:
- Вы не верите в реальность бога? Другими словами, не веруете в него?
- Этого я не стану утверждать. Но я практически не вспоминаю про него. А религию вообще не признаю.
- Не будет ли ошибкой заключить, что такое отношение типично для англичан?
- Весьма типично. А в Шотландии с этим делом иначе?
- Про Глазго и города покрупнее не скажу, а в Глейке, откуда я родом, одни за бога, другие - против.
- Вы с кем?
Помолчав, Келвин сказал:
- Я против. Я вообще считаю, что бог умер.
- Вроде бы Ницше это сказал?
Келвин пришел в возбуждение.
- Вы читали Ницше?!
- Господь с вами! Просто слышал, будто он так сказал.
Келвин внушительно покивал.
- Он действительно так сказал. Не скажи он этих слов, меня бы тут не было.
На соседнем столе убежал суп, и залитый примус напустил чаду. Джил бросила книгу, схватила кастрюльку, обожглась и выронила ее на пол. Джек рывком сел и страшно закричал:
- Твою мать! Сколько раз говорить: если делаешь дело - не отвлекайся! Не отвлекайся!
Джил вынула изо рта обожженные пальцы и виновато сказала:
- Больше не буду.
- Попробуй только! - Он не спускал с нее свирепого взгляда, пока она возилась с примусом, потом опустился на локоть и сказал потерянно смотревшему на свою шляпу Келвину: - Бабы! А какое отношение имеет Ницше к вашему приезду в Лондон?
- Самое прямое. Вы не станете возражать, если я вкратце поведаю вам мою историю?
- Постараюсь не возражать.
- Мой отец - христианин, - пожевав губами, объявил Келвин, - в сущности говоря, больше чем христианин: он старейшина. Старейшина свободных вероблюстителей пресвитерианской шотландской церкви, уличан Джона Нокса…
- Старейшина - это кто? Вроде епископа?
Келвин улыбнулся.
- Да что вы! Он даже не священнослужитель. Он глава комитета, который конгрегация избирает для надзора за священником, дабы тот в проповедях не уклонялся от истинного учения. Так вот, сколько я себя помню, у нас - это мой отец, пятеро братьев и я - было заведено по двадцать-тридцать минут, став на колени, молиться на ночь в гостиной над лавкой.
- А мать?
- Она, к несчастью, умерла, когда мне не было и четырех лет. Впрочем, я сохранил два-три очень приятных воспоминания о ней.
- А как вы совершали эту свою молитву? Я практически ничего не знаю о шотландской религии.
- Кто-нибудь один, что называется, направляет верующих, вслух обращаясь к Всемогущему, а остальные вторят ему в сердце своем. Обычно направлял отец, а когда братья стали учиться на священников, то доверяли кому-нибудь из них.
Джек продолжал интересоваться:
- А сами молитвы читались по какой-нибудь, книге?
Келвин возмутился:
- Разумеется, нет! Как можно молитву вычитать в книге? Это не правило какое-нибудь и не стишок. Но я толкую о другом: доведись вам услышать молитву из уст моего отца или братьев, вы бы ни секунды не сомневались в том, что их бесплотный собеседник находится тут же, в комнате, что он витает над нашими головами и пристально внимает. А комната маленькая, не скроешься, когда такой караульщик осуждает тебя. Я, понятно, никому не признавался. Мне уже и так не повезло: как самый младший, я в пятнадцать лет оставил школу и помогал в лавке. Я рос в смятении и тревоге. Сколько я дорог исходил, неотступно думая, - и все напрасно. Существо, которому они молились, трепыхало над моей головой, словно невидимый ястреб. И вот однажды дождь загнал меня в публичную библиотеку и там я открыл…
- Ницше? - сказал Джек.
- Для Ницше я тогда еще не созрел. Я открыл великого Ингерсола.
Джил подала Джеку тарелку с яичницей, кое-как намазанный хлеб, солонку и вилку. Забравшись на матрац, она привалилась к его ногам, а он стал проворно закусывать.
- Ничего не знаю про Ингерсола, - сказал он с полным ртом.
- Полковник Ингерсол - это американский атеист, к сожалению, уже умерший. Он доказал, что, когда мой отец молился, он ни с кем не беседовал и никто не слышал его. Не могу передать, какое я испытал облегчение. Хоть я и не чувствовал никогда, что бог меня слышит, но я постоянно чувствовал его рядом - как он следит за мной, судит меня и проклинает. Словно со мной всегда и всюду был отец. Не жизнь, а сущий ад. Ингерсол избавил меня от него. Впервые в жизни я почувствовал себя один на один с собою.
Он улыбнулся своим мыслям:
- Я надоел вам.
- Нет-нет, говорите, - запротестовал, прожевывая, Джек, - очень интересно.
- Я зачастил в библиотеку. Даже записался и тайком приносил книги домой. Я открыл для себя Ницше. Он ясно объяснил, что, коль скоро бога нет и некому придать жизни смысл и цель, это должны сделать осознавшие свою ответственность одиночки. Поэтому вчера, никому не сказавшись, я забрал свои сбережения и приехал сюда.
Джек удивился.
- Я чего-то не уловил, - сказал он. - Почему вы приехали сюда?
Теперь удивился Келвин.
- Я же сказал.
- Нет, что вы конкретно собираетесь делать? - сказала Джил.
- Сначала найду работу. Я рассчитывал снять комнату и потом искать работу, но, поскольку денег у меня нет, сначала нужно найти работу.
- Можете пожить у нас, если хотите, - сказал Джек.
- Огромное вам спасибо!
- Не за что. Нам самим тут осталось несколько дней. Мы задолжали за квартиру. Если Джил не перехватит у какого-нибудь богатого поклонника, хозяйка выбросит нас на улицу.
Джил, вскинувшись, сорвалась на крик:
- Слушай, мне осточертело занимать деньги, которые мы никогда не отдадим! Осточертело!
- А я без намеков, - остужающе сказал Джек, - я просто констатирую факты.
Он повернулся к Келвину и участливо спросил:
- А какую работу вы ищете?
Келвин извлек свою газету, развернул на исчерканной странице и передал Джеку.
- Завтра я справлюсь насчет этих вакансий, - сказал он. - Я, как видите, не стал отмечать такие, где администрация располагается не в центральном Лондоне или начальная ставка ниже пяти тысяч в год.
Джек пробежал глазами колонку объявлений. Лондонский университет искал заведующего на кафедру эргономики. Национальному обществу защиты детей от жестокого обращения требовался руководитель отдела связи с публикой. Международной Корпорации урегулированного либидо был нужен директор Британского посреднического филиала. Джек поднял глаза от газеты:
- Вы только что сказали, что в пятнадцать лет оставили школу и помогали отцу в лавке.
- Совершенно верно.
- Какая у вас лавка?
- Бакалейная - маленькая, но доходная.
- А где вы еще работали?
- Нигде. А вчера днем распрощался и с лавкой, когда в последний раз открыл ставни.
- Какие же у вас основания рассчитывать на эти вакансии?
- Воля к победе.
Джек и Джил переглянулись. Келвин улыбнулся и сказал:
- Вы считаете меня ненормальным?
- Или дико наивным, - сказал Джек.
Джил сказала:
- Нельзя за здорово живешь получить ответственное место. Нужно начать с нижней ступеньки - и подниматься выше по лестнице.
- Это неверно! - жарко вскричал Келвин. - Сегодня эти лестницы такие высокие, что не успеешь добраться до середины, как пора на пенсию. Те, кто наверху, обычно начинали на ступеньку-другую ниже. Больше того, чем ближе к вершине, тем меньше значения имеет специальность. Прошло то время, когда управляющие химических корпораций должно были хорошо знать химию. Министр путей сообщения понятия не имеет о расписании поездов. Для командной должности потребны такие качества: полнейшая уверенность в себе и умение проследить, чтобы подчиненные занимались своим делом, а это обычно написано у них на лице.
Джек сказал:
- Пусть так, Келвин, но для начала надо пройти собеседование. Для этого вы пишете ходатайство, ссылаясь на квалификацию и опыт. Без нужной квалификации вас не допустят к собеседованию; без собеседования не дадут работы.
Помолчав немного, Келвин сказал:
- Вам доводилось слышать о Гекторе Маккелларе?
- Нет. Да. Минутку… Есть такие имена - они на слуху, но не припомнишь, в связи с чем. Он был журналистом. Сейчас он вроде на Би-би-си?
- Он еще секретарь Общества герцога Эдинбургского по сохранению местной культуры. Он тоже из Глейка, только он уехал, когда я еще на свет не родился. Так вот, я собираюсь позаимствовать его имя.
- В каком смысле?
Келвин забрал газету и сунул ее в карман:
- Когда я буду завтра обзванивать эти конторы, я назовусь Гектором Маккелларом и застолблю побольше собеседований.
- А когда вас пригласят?
- Признаюсь в обмане и объясню причины.
- Так вас выставят.