- Это надо было поставить первой целью, - строго отчитал он себя. - Пусть теперь она будет очередная. А пока не помешает выпить что-нибудь горячее.
На Чаринг-Кросс-роуд он высмотрел маленькое кафе и зашел в него. В большинстве своем посетители расположились на улице у открытой двери, а он заказал у стойки чай и сандвичи и прошел внутрь, где было потише. Там уже сидел один - полноватый, приближавшийся к среднему возрасту, одетый просто, но дорого и куривший с выражением такой праздной беззаботности, что приезжему пришлось для равновесия напустить на себя деловитость. Он сложил "Таймс", подогнав кверху страницу с объявлениями о свободных рабочих местах, и стал внимательно читать, подчеркивая заинтересовавшие его места и методически кусая сандвич и отхлебывая из чашки. Потом он раскрыл записную книжку и переписал в нее названия фирм и адреса. Сбоку прошла девушка с чашкой кофе и села за столик к полноватому. Даже краем глаза она виделась во всех подробностях, потому что расцветкой напоминала дорожный знак: белые туфли, черные джинсы, белая блузка, темные глаза на бледном лице и длинные черные волосы. У нее был ясный, отрывистый и, пожалуй, невыразительный голос, если только скороговорка как раз не была призвана затушевать всякие чувства. Такую дикцию приезжему доводилось слышать в радиоспектаклях Би-би-си. Он упер ручку в нижнюю губу и устремил на нее хмурый раздумчивый взгляд, как бы погруженный в собственные проблемы. У девушки было красивое худощавое лицо, и в эту минуту она говорила:
- Наверно, мне нужно перед тобой извиниться, Майк.
Полноватый раздавил в пепельнице окурок и мягко пробормотал:
- Не обязательно.
- Я очень свински напилась?
- Ты порядочно перебрала.
- Джек, конечно, был плохой помощник?
- Ты лучше меня знаешь Джека. Как он сейчас?
- Еще спит. Ты молодец, что отвез нас домой.
- А для чего еще иметь машину? Как голова?
- Сейчас лучше. Я проснулась чуть свет, и меня вывернуло прямо на стул у постели. - Она хихикнула. - Сразу полегчало.
Приезжий опустил глаза в записную книжку, стесняясь услышать продолжение. Там, откуда он приехал, напивались невоспитанные и отпетые девицы. А по этой не скажешь, что она отпетая. Сейчас она говорила:
- Кстати, не ты меня раздел?
- Боюсь, что нет.
- Слава богу. Значит, сама.
Полноватый взглянул на часы:
- Джек, во всяком случае, на это был неспособен. Ну, мне пора. Ты не забыла про завтрашний вечер?
- Если ты не раздумал нас звать, - сказала она.
Стоя, полноватый сказал:
- Я вас не разлюблю даже насквозь проспиртованных. Значит, около девяти.
- Выпивку приносить, Майк?
- Не надо, если вы на мели.
- Отлично, потому что мы почти на ней.
Полноватый сунул руку за пазуху:
- Взаймы не надо?
- Нет пока. Попрошу, когда дойду до ручки, ладно?
- Обязательно. Ну, не скучай, - сказал он и ушел.
Девушка пригубила кофе и стала со вкусом посасывать большой палец. На приезжего накатила решимость. Он встал, сунул в карманы газету и записную книжку, шагнул к опустевшему стулу Майка, осторожно положил шляпу на стол и сел. Девушка никак не реагировала на это. Он поставил локти на стол, переплел пальцы, прокашлялся и выпалил:
- Вы не возражаете, если я займу вас беседой?
Она улыбнулась и сказала:
- Ради бога. Мы, кажется, вчера вместе поддавали?
Он сурово замотал головой.
- Ну, значит, еще когда-нибудь.
- Нет-нет.
Чуть помолчав, она холодно сказала:
- Понятно. Не имеет значения. Занимайте меня беседой.
Этого позволения он только и ждал. Разом сбросив напряженность, он напористо заговорил как по писаному.
- Спасибо. Позвольте с самого начала быть с вами откровенным. Я тут новый человек. Сегодня в восемь утра я в первый раз приехал в Лондон, у меня никого нет в городе, и, если говорить совсем начистоту…
- У вас нет денег, - сказала она.
Он опешил:
- Почему вы так считаете?
- Обычно приезжие, заговорив откровенно и начистоту, просят потом взаймы.
Он поразился.
- Правда? Очень хорошо, что сказали. Очень ценное сведение. Только, - он просветлел лицом, - на самом деле у меня очень много денег. - Он вынул из внутреннего кармана бумажник, положил его между ними и постучал по нему пальцем. - Вы бы удивились, сколько у меня денег в этом бумажнике.
Она дважды кивнула и сказала:
- Понятно. И вы решили, что подвернулась девушка, с которой можно весело провести время.
Он помолчал озадаченно и вдруг залился краской. Схватив бумажник, он встал и заговорил бурно, чуть не со слезами в голосе:
- Я… Видимо, я насильно навязываю свое общество и этот разговор. Надеюсь, вы все же поверите, что я… что ничего оскорбительного для вас я не имел в виду. Я самым искренним образом прошу извинить мою грубость.
На свой лад огорчилась и девушка. Она сказала:
- Фу ты, черт! Да сядьте же. Сядьте, пожалуйста.
- Но…
- Сядьте, я вас прошу. Я только сейчас поняла, до какой степени вы новый человек. Я не прощу себе, если вы сейчас уйдете.
- Вы правду говорите?
- Правду. Я вас не поняла.
Совершенно успокоенный, он сел и с прежним дотошливым напором продолжал:
- На чем мы остановились?
- Вы что-то хотели сказать начистоту.
- Ага. Так вот, после автовокзала я совершил долгую прогулку по центру города, чтобы получить понятие о нем, и набрел на это кафе. Я отметил, что те люди, у двери, пусть не красавцы, но определенно артистичны. Тогда я вошел и нечаянно услышал ваш разговор с мужчиной, он ушел несколько минут назад, и из вашего разговора мне стало ясно, что вы тот человек, ради которого я приехал в Лондон. Сам я из Глейка. Слышали о таком?
- Нет. Расскажите о нем. Это маленький городок?
- Нет, большой. Мы производим рыбий клей, свитера и много плавленого сыра. Некоторые считают, что первыми стали делать плавленый сыр американцы. В известном смысле это так, но он был уроженцем Глейка, Мёрдок Стэрз, который придумал технологию. Еще один наш уроженец - Гектор Маккеллар, он готовит телепередачи, так что, как видите, в географическом смысле Глейк будет побольше, чем просто точка на карте. Зато в культурном смысле масштаб совсем не тот. Из-за этого я и уехал. Вы читали Ницше?
- Кого?
- Фридриха Ницше. Немецкий мыслитель.
- Не читала.
- Но хоть слышали о нем?
- Может быть. Не уверена.
Он покачал головой, не в силах поверить в это. Он сказал:
- Странно. По вашему разговору я мог бы поклясться, что вы читали Ницше. В вашем разговоре сквозил ницшеанский дух - я бы так сказал. С вами, во всяком случае, мне легко говорить о нем. А в Глейке - без преувеличения - мне было буквально не с кем потолковать о Ницше. Не с кем.
Она из сочувствия спросила:
- А что вообще обсуждают в Глейке?
- Спорт. Спорт и религию. Собственно, даже не обсуждают: дерутся за них. Мыслителей в Глейке нет, художников тоже. Вы сами не художница?
- Боюсь, что нет.
- Забавно. А похожи на художницу. Знакомых художников у вас нет?
- Есть, мой приятель художник.
Он пришел в восторг:
- Я так и знал, что вы связаны с искусством! Он - хороший художник?
- Не могу судить. Я не очень разбираюсь в живописи. Его друзья считают, что никудышный. А что, вы сами художник?
Его глубоко задел этот вопрос.
- Я?! Ни в коем случае! У меня, слава богу, совсем нет художественного таланта. Но в художественной среде люди обычно восприимчивы к новым идеям, особенно - к ницшеанским, а через них я и намерен преуспеть.
- В чем преуспеть?
- Не важно в чем. Мне все равно, с чего начать. - Он постучал указательным пальцем себе в висок и со значением объявил: - Я тут все вычислил.
- Что вы вычислили? - озадаченно спросила она.
Неожиданно он во весь рот улыбнулся.
- Наш разговор, - сказал он повеселевшим голосом, - увлекает нас на опасную глубину. Вы позволите узнать ваше имя?
- Конечно. Джил.
- А фамилия?
- Не надо об этом. Противно.
- Как может быть фамилия противной?
Вздохнув, Джил безразличной скороговоркой сообщила, как мать после развода вернула себе девичью фамилию и велела Джил взять ее же, потому что не хотела даже слышать фамилию отца. Потом мать снова вышла замуж и теперь заставила Джил взять фамилию отчима, чтобы у девочки была семья. Но Джил невзлюбила отчима, и поэтому друзья продолжали звать ее просто Джил. От этих сведений незнакомец только шире раскрыл глаза и рот. Казалось, он снова зальется краской смущения, но вместо этого, потрясенный открытием, он сказал:
- Как это грустно!
- Да ничего особенного, - сказала она. - Теперь уже ничего особенного. А вас как зовут?
Он постучал пальцем по ее запястью и важно объявил:
- Келвин Уокер. Вы не откажетесь, Джил, сделать мне громадное и исключительное одолжение? Которое только вам по силам оказать?
Она улыбнулась и сказала:
- Если смогу.
- Не откажите отвести меня в самую дорогую ресторацию в Лондоне и заказать нам обоим самый дорогой обед. За мой счет.
Растрогавшись, она ответственно сказала:
- Очень мило с вашей стороны, но вы в самом деле можете себе позволить?..
- Сегодня я всё могу себе позволить.
Она сказала:
- В самый дорогой ресторан я не могу вас отвести, а в довольно дорогой - поведу, если вам так хочется.
Он расплатился с официанткой, и они вышли на улицу. Он сказал:
- Вы скажите, если я что-нибудь делаю неправильно. Манеры у меня приличные, но лоска еще маловато.
Она велела ему просто держаться естественно.
Ужин с местной уроженкой
Они ужинали во вращающемся ресторане на самом верху высочайшего здания во всей Британии. За широкими зеркальными окнами уползала вбок панорама городских крыш и простертого над ними неба - ясного, усеянного редкими облаками, раскроенного темными громадами деловых кварталов на полосы кричаще красивого заката: желто-оранжевый запад, сине-зеленый, с парой звездных точек восток. Мало-помалу небо погасло, и засверкал город. Среди крыш, подсвеченные прожекторами, обозначились собор св. Павла, Вестминстерское аббатство, Бекингемский дворец. Теплый воздух был приправлен венской музыкой. Келвин и Джил сидели лицом к лицу за столом, покрытым камчатой скатертью. Официант убрал остатки трапезы, и сейчас они покуривали, не очень затягиваясь, сигары, заказанные Джил, и время от времени пригубливали вино.
Тогда только Келвин достаточно осмелел, чтобы окинуть рассеянным взглядом гулявшую рядом компанию. Собственный коричневый пиджак и брюки гольф из твида, а также рубашка и джинсы Джил своей пристойностью не вызывали у него сомнений, однако те, другие, были одеты вызывающе элегантно. Он повел сигарой в их сторону и спросил:
- Среди этой публики есть кто-нибудь влиятельный?
Джил сказала:
- Мужчина, который кивнул мне, когда мы входили, - это Карадок Смит.
- Карадок Смит?
- Актер. Очень известный.
- Известный не значит влиятельный.
- Вас не затруднит объяснить разницу?
- Нисколько. Влиятельные люди заправляют делами. Известные попадают на страницы газет. Актеры, писатели, королевская семья - это известные люди, но они не влиятельны.
- А политики? - спросила Джил. - В газетах о них только и пишут.
- Ну, два-три премьер-министра были влиятельные люди, - неохотно отозвался Келвин, - хотя сейчас я не могу вспомнить их имена. А в большинстве своем политики - рядовая публика, сколько бы о них ни трезвонили.
- А ученые?
- Марионетки. Орудие в руках бизнесменов и политиков. В ницшеанском смысле никакой наемный работник не может быть влиятельным человеком.
- А Иисус?
Он дернулся, как от тока, и спросил, не католичка ли она.
- Нет, с какой стати?
Успокоенный, он объяснил, что в Шотландии только католики и детвора величают Христа запанибрата.
Она сказала:
- Да зовите его как угодно, но не будете же вы отрицать его влиятельность.
- Буду. У него был шанс стать влиятельным, когда дьявол предложил ему царствовать над всеми народами. А он отказался и, по-моему, сделал глупость. Был бы прекрасным царем. Провел бы реформы, сделал много добра людям. Так нет, отказался - и уступил место таким молодчикам, как Нерон и Аттила, Наполеон и Гитлер. Он, конечно, стал известной личностью, снискал популярность своими идеями, только нам-то какой прок от его идей? Какой влиятельный человек исповедовал их?
Джил сказала:
- А как насчет того немца, на которого вы молитесь?
- Ницше?
- Он был влиятельным человеком?
- Только не при жизни! - хрипло выдохнул Келвин. - При жизни это был глас, вопиявший в пустыне. Он носил в себе великие мысли. Высказал их. Не довел их до практического результата. Сошел с ума и умер. Зато теперь, он влиятелен! Не тот, всеми пренебрегаемый и умерший безумцем, а новый, деятельный Ницше, который через меня восторжествует!
Его голос взмыл ввысь. Соседи за ближайшими столиками оцепенело застыли, по обычаю англичан, испытывающих неловкость. Откровенно глазели официанты. Келвин подозвал ближайшего и тихо велел принести юной леди еще бутылку того же вина, что она заказывала. Официант ушел. Келвин заметил, как Джил склонилась над скатертью и прикрыла рукой рот. Ее плечи дрожали. Он сказал:
- Вам весело со мной, я вижу.
Открыто улыбаясь ему, она сказала:
- Извините, но вы производите впечатление абсолютно ненормального человека.
- Это ошибочное впечатление.
- Твою мать! Опять, что ли, я вас обидела?
Поморщившись от ругательства, он сухо сказал:
- Ничуть. В подобной ситуации нет для меня новизны. В Глейке, в общедоступном литературно-дискуссионном клубе, среди членов были женщины, и когда мы все собирались в ближайшем кафе, мне не раз и не два довелось беседовать с ними. Вообще говоря, лясы точил, но случалось обронить и важную мысль. И вот она уже возражает, и вроде бы я ей нравлюсь, нам хорошо и весело, и какой-то мостик перекидывается. Но тут она что-нибудь ляпнет, и становится ясно, что забавляет ее не разговор, а я как таковой. Я для нее вроде придурка. Мне хотелось надеяться, что в Англии все по-другому.
Джил смешалась. Она сказала:
- Не берите в голову. И нас с Джеком часто называют ненормальными.
Вернулся официант, вынул пробку и плеснул Джил на донышко. Она пригубила и одобрила. Он долил ей доверху, потом налил Келвину и удалился. Келвин спросил подозрительно:
- Надеюсь, это самое дорогое вино в меню?
- Нет, просто я люблю именно это. Оно, впрочем, не из дешевых.
- Кто вас обучил всему этому - сигары, вино? Ваш приятель?
- Джек? Господь с вами. Он пьет только пиво и курит всякий вырви глаз, когда ему позволяют финансы. А нахваталась я этих замашек у отчима. Мать лежала в больнице три месяца - выкидыш или еще что-то, - и куда только он не водил меня тогда.
Насколько можно деликатно Келвин сказал:
- Это тот отчим, который вам не особенно нравится?
- Он самый. Только тогда он мне очень даже нравился.
Отпив, она задумчиво поглядела в глубь бокала и добавила:
- Но он стал приставать, и пришлось уйти из дома.
Келвин обомлел. Он сказал:
- Так оскорбить вашу маму!
- Она не знает.
- Вы ей не сказали?
Джил вспылила:
- С какой стати? Она же любила этого гада!
У Келвина увлажнились глаза. Он потянулся через стол, забрал руки Джил в свои ладони и горячо вскричал:
- Давайте поженимся!
Расплескивая вино, она рывком поставила бокал на стол. Он между тем тихо, напористо и совершенно трезвым голосом частил:
- У меня нет работы, нет дома, но через пару недель будет и то и другое. Я не хочу оскорблять вас обсуждением материальной стороны дела, но искренне заверяю вас, что у меня есть все необходимые качества для прочного и счастливого супружества.
Она освободила руку и кивком позвала официанта, рассеянно пробормотав:
- Какие же это качества?
- Деловитость, способности и честность.
- Похоже на девиз страховой компании. Счет, пожалуйста. - И Келвину: - Мне пора домой.
Он зло посмотрел на бутылку. Там еще оставалась половина. Он схватил ее за горлышко и наполнил свой бокал, выпил, снова наполнил и пил, пока не прикончил всю. Подперев кулаком подбородок, Джил задумчиво разглядывала потолок. С последним глотком он куражисто сказал:
- Прошу прощения.
- Не надо.
- От вина и сочувствия я потерял голову.
- Я так и поняла. А вообще все было очень мило - ужин и ваше общество. Спасибо.
Он мгновенно ожил.
- Нет, это вам спасибо! Мне бы в жизни самому не заказать такой ужин. Свой первый вечер в Лондоне я провел с удовольствием и с пользой.
Официант подал Джил счет, и она передала его Келвину. Взяв его, он другой рукой потянул из кармана бумажник, но тут его глаз выхватил итоговую цифру, и он поджал губы, затолкал бумажник обратно и сказал официанту:
- Вы не оставите нас на минуту? - Тот ушел. Келвин вник в счет и сказал: - У меня нет желания сомневаться в людской честности, но на сей раз я, кажется, в ней усомнюсь.
- Вы сами просили меня заказать самый дорогой ужин!
- Да, просил и рассчитывал на вас, но двадцать шесть фунтов четырнадцать шиллингов и шесть пенсов - это сверх всякого вероятия. Они насчитали нам семь фунтов пятнадцать шиллингов за устрицы!
- Они любому это насчитают, кто съест столько же.
- В таком случае, - бурно начал Келвин, тут же переходя на официальный тон, - я очень рад нашему знакомству. У меня к вам одна-единственная просьба. Я хочу спокойно, в одиночестве посидеть с чашечкой кофе. Не ждите меня, пожалуйста.
Она в ужасе уставилась на него.
- Вы что, не можете расплатиться?
- Это моя забота. До свидания.
- Я думала, вы богатый человек!
- Я тоже так думал, но, похоже, это относительное понятие. Официант!
Официант подошел. Келвин для начала пообещал быть откровенным с ним, но Джил пресекла это намерение, спросив еще две чашки черного кофе, после чего стала грызть ноготь, бешено соображая. Келвин раздраженно зашипел:
- Я же велел вам уйти.
- Заткнитесь и не мешайте думать.
- Моя совесть чиста. Я спокойно объясню администрации положение вещей и отчего произошло недоразумение. Ничего преступного я не совершал. Я отказываюсь испытывать чувство вины.
- Заткните, ради бога, свою говорилку. Дело дрянь, а он еще хорохорится.
Келвин выбросил кулак с наставительно оттопыренным указательным пальцем и гневно распялил рот, но Джил спросила, сколько у него всего денег, и, сникнув, он холодно ответил:
- Двадцать четыре фунта.
- Надо еще три. Может, у Карадока Смита стрельнуть? Он за мамой ухлестывал. А нет - кому-нибудь позвоню, принесут. - Со словами: - Только, ради бога, сидите как ни в чем не бывало, - она поднялась и ушла, обходя столики.