Они сидели на скамье у стола, тесно прижавшись друг к другу, сначала испытывая смущение и неловкость; она прильнула к нему, когда раздался первый раскат грома, и они виновато отпрянули друг от друга, когда первые крупные капли дождя застучали снаружи, словно шаги по гравию дорожки, - совсем так, как однажды ночью, прежде - двадцать лет назад. Если и раньше было темно, то теперь наступил полный мрак.
Край страшной грозовой тучи стремительно ложился на прежнюю тьму; так лучшая "капельная" чернь, наложенная кистью рядом с дешевой "ламповой" сажей, делает ее по контрасту серой. Потоп продолжался всего четверть часа, но он очистил ночной воздух - и сделал свое дело. Перед ливнем выпал град - величиной с яйцо эму, сказали мальчики, - который лежал толстым слоем в старых шурфах у Пайпклэй еще много дней, - даже недель, как говорили.
Оба - такие же влюбленные этой ночью, как и двадцать лет назад, - смотрели, как утихала гроза; и когда гора Баккару очистилась от туч, они подошли к задней двери, которая была у самого края навеса, и увидели на востоке великолепный свод синего, как сталь, усеянного звездами неба и далекие вершины, казавшиеся голубыми и прозрачными под мерцающими звездами.
Они некоторое время стояли обнявшись, прежде чем она позвала мальчиков, - как это было в такую же ночь двадцать лет назад, когда ее позвала бабушка этих мальчиков.
- Ладно, мама! - крикнули в ответ мальчики независимым и не очень почтительным тоном австралийских юнцов. - Все в порядке. Мы сейчас придем! Ну и барабанило же, мама!
Джонни и Мэри вернулись в комнату и снова сели. Неловкость начала проходить.
- Мы выберемся отсюда, Мэри, - сказал Джонни. - Мэзон хотел купить скот и все остальное, а я пойду работать к Доусону. Пусть у хозяина - все равно! - Невезенье Джонни объяснялось в основном тем, что раньше он был совершенно неспособен "ладить" ни с одним хозяином хоть сколько-нибудь длительное время. - Я смогу и мальчиков устроить. Они здесь только болтаются без толку, а ведь они подрастают. Это несправедливо по отношению к ним, а главное, Мэри, - такая жизнь убивает тебя. Это решает дело! Я был слеп. Пропади она пропадом, эта ферма! Она превращает меня в вола с бельмом на глазу, в негодного старого вола с бельмом на глазу, вроде старого Строуберри Джимми Мьюлетта. А в городе ты будешь жить, как дама, Мэри.
- Кто-то едет! - закричали мальчики. Поспешно сброшенные перекладины загремели под конскими копытами.
- Эй, в доме! Это ты, Джонни?
- Да!
- Я знала, что они приедут за тобой, - сказала миссис Мире, обращаясь к Джонни.
- Придется тебе поехать, Джонни. Ты не отвертишься! Со мной Джим Мэзон, и у нас приказ оглушить и скрутить тебя, если будешь сопротивляться. Проклятый скрипач из Мадджи не явился. Дэйв Риган поломал свою гармонь, так что положение просто безвыходное.
- Но я не могу оставить хозяйку одну.
- Не беспокойся. Мы привели кобылу учительницы с дамским седлом. Учительница говорит, что тебе будет стыдно, Джонни Мире, если ты не привезешь свою жену на новогодний праздник. И правильно.
Джонни не выглядел пристыженным, хотя они не знали почему.
- Мальчики не смогли найти лошадей, - вмешалась миссис Мире. - Джонни только что снова хотел спуститься за ними в овраг.
Джонни бросил на нее благодарный взгляд, и его охватило новое и странное чувство восхищения своей женой.
- И там для тебя приготовлена бутылочка самого первосортного, Джонни, - прибавил Пат Макдэрмер, неправильно истолковав молчание Джонни, - и мы согласны на тридцать шиллингов. - (Мысли Джонни снова потекли медленнее после недавнего стремительного порыва). - Или, скажем, два фунта! Вот что!
- Не надо мне ни двух фунтов, ни одного за то, чтобы повезти мою жену на танцы под Новый год! - сказал Джонни Мире. - Беги, Мэри, принарядись!
И она побежала одеваться так же стремительно и взволнованно и с такой же девичьей улыбкой на лице, как, бывало, в праздничные вечера до той счастливой и светлой новогодней ночи - двадцать лет назад.
Черный Джо
Перевод Р. Бобровой
Нас обоих звали Джо, и, чтобы не путаться, его хозяин (мой дядя), моя тетка и мать называли его "Черный Джо", а меня - "Белый Джо"; поэтому, когда мы слышали, как вдалеке кто-нибудь из женщин кричит: "Че-е-е-рный Джо" (звук "ё" растягивался и к концу переходил в пронзительный вопль, а "Джо" произносилось резко и отрывисто), Джо уже знал, что хозяйка ищет его, чтобы послать за водой, или за дровами, или приставить смотреть за ребенком, и прятался подальше; на зов дяди он шел сразу. Когда же мы слышали: "Бе-е-е лый Джо!" - этот крик наши уши почему-то улавливали с трудом и не сразу (хотя у Джо был необыкновенно острый слух), - мы вспоминали, что мне давно уже пора быть дома или что я ушел без спросу и мне, по всей вероятности, собираются "всыпать горячих", как выражаются взрослые. Иногда я откладывал "согревание" до тех пор, пока меня не загоняли домой требования желудка, а это с наступлением сезона дикой вишни или ямса случалось не так-то скоро, однако от отсрочки "горячие" прохладнее не делались.
Иной раз Джо случалось ослышаться или он притворялся, что ослышался, - и я целый день пребывал в заблуждении, что домой требовали моего чернокожего приятеля, тогда как на самом деле звали меня; и чем дольше я не шел, тем больше распалялось материнское сердце.
Но Джо знал, что моя совесть была не так эластична, как его, и… что ж тут поделаешь? Чего не бывает между друзьями!
Я познакомился с Джо, когда приехал погостить на ферму к дяде. Ему было тогда лет девять - двенадцать, и мне тоже около этого. Кожа у него была очень черная еще и потому, что в свободное время (которого у него в общем хватало) он предавался увлекательному, хотя и не вполне определенному занятию - "выжиганию валежника". Кроме "выжигания", он пас овец, охотился на опоссумов и кенгуру, ловил раков, спал и ухитрялся делать массу всяких прочих дел. У меня кожа была очень белая - я был болезненным городским мальчиком, - но так как я проявил живейший интерес к выжиганию, а кроме того, не слишком-то жаловал холодную воду - дело было зимой, - разница в цвете нашей кожи по временам не очень бросалась в глаза.
Отец Джо - Черный Джимми - жил в лачуге за овчарнями, на склоне холма, и пас дядиных овец. Это был мягкий, добрый, покладистый старик с приятной улыбкой, - впрочем, то же самое, на мой взгляд, можно сказать о большинстве старых туземцев, живущих среди белых. Мне Черный Джимми страшно нравился, и мы с ним были большие приятели. При первой возможности я ускользал из дома, являлся к нему и часами сидел на корточках у костра вместе с его черномазыми ребятишками, задумавшись или рассуждая с ним на разные темы. Я многое отдал бы, чтобы вспомнить сейчас, о чем мы разговаривали. Иногда, если я пропадал там слишком долго, за мной присылали кого-нибудь из дома, и Черный Джимми говорил:
- С ребятишка на опоссума одеяло.
Где меня и находили, - я сладко спал в одной куче с другими юными австралийцами.
Я очень любил Черного Джимми и с радостью пошел бы к нему в сыновья. Я охотно стал бы жить жизнью дикаря с ее нехитрыми радостями, проводя дни в зарослях, а ночи - "на опоссума одеяло"; но мои родители представляли себе мое будущее несколько иначе.
Когда Черный Джимми задумал жениться - лет за двенадцать до того, как я с ним познакомился, - ему пришлось биться за невесту с чернокожим соперником в поединке, происходившем по всем туземным правилам. В округе это был последний поединок такого рода. Брат моего дяди, уверявший, что он при сем присутствовал, следующим образом описал мне эту церемонию. Они бросили жребий, и Черный Джимми встал, упираясь руками в колени, и нагнул голову. Его соперник изо всех сил огрел его по голове дубиной. Затем противники и зрители выпили (Черный Джимми, наверно, нуждался в подкреплении сил, так как дубина была тяжелая и суковатая - какой ей и полагалось быть по традиции). Затем его соперник нагнул голову, а Джимми взял дубину и вернул ему долг с процентами. Затем соперник треснул Джимми во второй раз и получил соответствующую сдачу. Затем они опять выпили и продолжали в том же духе до тех пор, пока соперник Джимми не потерял всякий интерес к этому делу. А впрочем, не всему тому, что рассказывает дядин брат, можно верить.
Черная Мэри по праву рождения была принцессой; она считалась самой чистоплотной туземкой в округе и пользовалась большой популярностью среди жен фермеров. Быть может, она надеялась исправить Джимми: в его жилах тоже текла королевская кровь, но он придерживался весьма свободных взглядов на религию и условности цивилизованной жизни. Мэри настояла на том, чтобы их венчал священник, заставила Джимми построить приличную хижину, окрестила всех своих детей и до самой смерти содержала их и мужа в чистоте и порядке.
Бедная принцесса Мэри была честолюбива. Она стала учить своих детей грамоте, а когда выучила их всему, что сама знала, - то есть когда они постигли премудрость азбуки, - она прибегла к помощи белых соседей - тех, кто был подобрей. Она решила устроить своего старшего сына в конную полицию, и насчет устройства остальных детей у нее тоже были планы, для осуществления которых она трудилась не покладая рук. Джимми ей не мешал, но ничем не помогал, только отдавал ей паек и жалованье, которые он получал у дяди, - и чего еще, собственно, можно было от него требовать?
Он поступал, как все мужья, дорожащие "миром и спокойствием" в доме, - разрешал жене верховодить собой и старался, насколько это позволяли ее преобразовательные и воспитательные идеи, поменьше себя утруждать.
Мэри умерла, не прожив положенного ей срока, уважаемая всеми, кто ее знал или слышал о ней. Ближайшая соседка-фермерша прислала две простыни на саван, с указаниями, как обрядить покойницу, и сообщила - по туземному телеграфу, - что приедет на следующее утро со своей золовкой и еще двумя белыми соседками, чтобы похоронить Мэри как следует.
Но соплеменники Джимми опередили их. Они разорвали простыни на узкие полосы и связали Мери в узел, притянув ей колени к подбородку. Приготовив ее таким образом к погребению по туземному обычаю, они разрисовали себя известью, обсыпали пеплом и оплакивали ее всю ночь, - по крайней мере женщины оплакивали. Белые соседки увидели, что нет никакой надежды распутать все эти бесчисленные узлы и петли, даже если бы и было возможно положить ее после этого в гроб. Им пришлось смириться, и Мэри так и похоронили, как она была, с соблюдением и туземных и христианских обрядов. И у нас нет никаких оснований утверждать, что она давно уже не "живет в белой женщине".
Дядя и его брат взяли к себе двух старших мальчиков. Черный Джимми с остальным семейством немедленно покинул свою хижину - в ней теперь обитал "злой дух", - а упоминание имени Мэри, согласно (туземному этикету, стало "табу".
Джимми перебрался поближе к могилам своих предков, забрав с собой стадо овец, уменьшавшееся день за днем (дядины дела пошатнулись под натиском засухи, эпидемий среди овец, кризиса, спекулянтов шерстью и из-за несговорчивости правления банка), и все свое хозяйство; несколько кусков коры, тлеющую головню, закопченную трубку, несколько одеял и засаленных ковриков из шкур опоссумов, связку хвостов кенгуру и т. д., четырех безнадзорных ребятишек и полдюжины паршивых собачонок, изредка согреваясь глотком "чуть-чуть рому".
Четыре маленьких австралийца зарастали грязью и дичали, питались недожаренным мясом кенгуру, опоссумов и сумчатых медведей, изредка лакомясь личинками и варанами, - и умирали один за другим, как это случается с туземцами, когда их захватывает волна цивилизации. После смерти каждого ребенка Джимми незамедлительно переезжал на новое место, оставляя прежнюю лачугу во владении "злого духа", и строил себе новую, каждый раз все с меньшими претензиями.
Наконец он остался один - последний из своего рода, и ему осталось лишь оплакивать свою участь в одиночестве. Но вот однажды ночью злой дух пришел и сел рядом с королем Джимми, - и он тоже переселился в страну своих отцов, а его лачуга сгнила и сравнялась с землей, и место ее поросло травой.
Я восхищался Джо. Я считал, что ни один белый мальчишка не знает и не умеет столько, сколько он. Джо безошибочно отыскивал опоссумов по запаху, и я твердо верил, что он видел на много метров сквозь самую мутную воду; когда у меня однажды затонул кораблик и я не знал точно где, он достал его со дна с первого же раза. Из катушек, палочек и кусочков коры он мастерил игрушечные фермы с жилым домом, бойней, овчарнями и всем прочим, со своими собственными добавлениями и усовершенствованиями, которые не без успеха можно было бы использовать на практике. Он чрезвычайно оригинально и вдохновенно врал, когда разговор касался предметов, о которых он не имел ни малейшего представления. Чрезвычайно интересно описал он мне визит своего отца к королеве Виктории, между прочим упомянув, что его отец перешел Темзу, не замочив ног.
Он также рассказывал мне, как однажды он, Джо, привязал к столбу веранды полицейского из конного отряда и отхлестал его пучком сосновых веток, прекратив экзекуцию лишь тогда, когда ветки истрепались и сам он устал. Я пробовал расспрашивать Джимми об этих событиях, но, по-видимому, старый король позабыл о них.
Джо умел складывать большие кучи из малого количества валежника лучше любого из местных черных и белых бродяг и бездельников. У него были задатки прирожденного архитектора. Он вкладывал в свои поленницы массу труда - они у него были в форме полумесяца, полые изнутри и стояли выпуклой стороной к дому - для успокоения хозяйского ока. Джо не любил неприятностей, ибо он унаследовал от отца любовь к миру и спокойствию. Дядя обычно возвращался домой после наступления темноты, и к этому времени Джо разводил в разных местах, на безопасном расстоянии от дома, множество маленьких костров, чтобы создать впечатление, что "выжигание" протекает удовлетворительно.
Как-то, уже весной, мы с Джо повздорили с одной старой ведьмой, которой не понравилось, что мы купаемся перед ее лачугой. В наказание она реквизировала часть нашего гардероба. Мы не много потеряли бы, даже если бы она забрала его целиком, но нас глубоко возмутили ее действия, тем более что они сопровождались нелитературными выражениями по нашему адресу.
Заняв безопасную позицию на другой стороне пруда, Джо обратился к ней со следующей речью.
- Эй ты! Печеная рожа, сахарные глаза, мученый мешок - вот ты кто!
"Мученый мешок" должно было означать "мешок с мукой", а сахар, который выдавался туземцам в пайке, был грязноват. Вооружившись подпоркой для белья, она ринулась на нашу сторону и показала неплохое время; но мы переплыли заводь, и только она нас и видела вместе с нашей одеждой.
Это мелкое происшествие чуть было не изменило всей моей жизни. Примерно через час после нашего столкновения дядя проезжал мимо дома "мученого мешка", и она нажаловалась ему на нас; в тот же вечер одна из поленниц Джо - его последнее и наиболее тщательно выполненное сооружение - рухнула, когда тетка в темноте попыталась вытащить из нее ветку; тетка страшно напугалась, что могло иметь очень серьезные последствия.
За все это вместе взятое дядя выдрал нас обоих без всякой расовой дискриминации и отправил спать без ужина.
В поисках утешения мы явились к Джимми, но у отца Джо не нашел ни сочувствия, ни ужина, а меня Джимми отправил домой с отеческим наставлением "не ходить с этим мальчишка", то есть с Джо.
На другой день мы с Джо ушли вниз по речке и у заводи, расправляясь с котелком вареных раков и куском овсяной лепешки, обсудили создавшееся положение. Мы пришли к выводу, что жизнь стала невыносимой, и решили удалиться за пределы цивилизованных районов. Джо сказал, что он знает одно место, миль за пятьсот, где есть лагуны и заводи по десять миль шириной, кишащие утками и рыбой, и где черные какаду, кенгуру и вомбаты только того и дожидаются, чтобы их сшибли палкой.
Я решил немедленно превратиться в туземца; мы достали заржавленную сковородку без ручки и зажарили на ней пригоршню жирных желтых личинок, но только было я собрался отведать этого блюда, как мы были обнаружены, и для пресечения наших замыслов была приведена в действие вся семейная машина принуждения. Выковыривая личинок из-под коры дубов, мы сломали новые ножницы для стрижки овец и решили взять по лезвию, считая, что больше нам ничего не оставалось делать. Дяде эти ножницы были очень нужны, и он встретил нас дома с кнутом в руках и задал обоим порку, опять не принимая во внимание разницу в цвете кожи. Всю ночь и весь следующий день я сожалел об этом беспристрастии. Меня отправили домой, а Джо дядя вскоре взял с собой перегонять скот. Если бы обстоятельства сложились иначе, я, быть может, прожил бы вольную и беспечную жизнь и мирно умер бы вместе с последними из моих названных соплеменников.
Джо умер от чахотки на одном из перегонов. Когда он умирал, дядя спросил его:
- Может, тебе чего-нибудь хочется?
- Чуть-чуть рому, хозяин, - ответил Джо.
Это были его последние слова. Он выпил ром и тихо скончался.
Дома я первый узнал о его смерти. Я тогда был еще мальчишкой и кинулся в дом с криком:
- Мама! Мама! Тетин Джо умер!
В доме в это время были гости, и так как старшего сына моей тетки по матери тоже звали Джо, в честь деда - главы племени (нашего, а не племени Черного Джо), - все были как громом поражены, услышав эту весть. Однако, после того как меня с пристрастием допросили, ошибка выяснилась и мне как следует влетело; вконец расстроенный, я удалился в укромный уголок за свиным хлевом, куда я всегда уходил в тяжелые минуты жизни.
Встречи со старыми друзьями
Перевод Н. Высоцкой