Зумик – тоже я.
Надо же, тургеневскую фамилию превратить в какого-то Зумика. И почему – Зумик?
– Потому что ты зумик, – говорит Валька и легонько давит мне на нос, как на кнопку. Ну и глупо.
Мы с Валькой учились в параллельных классах. В те времена он здорово за мной приударял. Но я был староста класса и примерная девочка, а он двоечник и хулиган. Валька не унывал и на 8 марта подарил мне пластинку с песнями на стихи Сергея Есенина.
Я пришла домой, сразу поставила пластинку и села слушать. Когда пластинку заело, и строчки:
– Если б знала ты сердцем упорным,
Как умеет любить хулиган,
Как умеет он быть покорным, -
повторило раз тридцать, мама из спальни закричала: "Валентина, ты что, оглохла?" Я всё поняла. Я поняла, что Валька это нарочно подстроил: взял толстую иголку и прочертил именно в этом месте глубокую бороздку.
Ну ладно, дальше о себе рассказываю. Мне 23 года. Не замужем. В комнате, которую я снимаю, я живу не одна. Нас трое: невидимый мышонок, который шебуршится под диваном (я подкладываю ему куски сахара) и большая зеленая муха. Каждый вечер она просыпается и жужжит у лампочки брюзгливо и нудно.
Муху я терпеть не могу. А симпатичному мышонку посвятила стихотворение. Вот оно.
Голодному худенькому Мышонку
Приснился сон.
Как будто в пузатый большой холодильник
Забрался он.
Как будто набит тот большой холодильник
Отменной едой -
Такой,
Что не снилась и в жизни Мышонку -
Вот какой.
Как будто здесь шпику, котлет и паштетов -
Ну, прямо не счесть.
Как будто здесь столько добра, что и за год
Его не съесть.
На полках стоят чередою бутылки
С густым молоком.
И каждая эта бутылка ростом -
С большущий дом.
И горы вокруг ноздреватого сыра лежат,
И этот сыр издает
Божественный аромат.
Мышонок-глупышка, ужасно боясь,
Что проснется вдруг,
Жует и глотает душистый и сочный
Колбасный круг.
Потом он находит три пачки пахучих,
А в них – маргарин,
И пачку за пачкой в мгновение ока
Съедает – один!
Потом он находит тяжелые сладкие глыбы халвы.
Потом уплетает остатки копченой свиной головы.
И лишь когда брюшко его стало круглым,
Как маленький мяч,
Мышонок озяб, испугался, ударился
В жалобный плач.
Бедняжка! Он только теперь,
Озираясь, узнал,
В какую ловушку из снега и льда
Он попал.
А вдруг, превратившись в сосульку, в снежинку,
Мышонок умрет?!
Напрасно костлявые серые лапки
Царапают лед.
И рад бы проснуться, и жалко:
Когда еще он
Досмотрит, чем кончится
Столь фантастический сон?
У меня много подружек, и у всех у них есть мужья – что ни муж, то чистое золото. А у меня есть мышонок и муха. А еще, по секрету, мне недавно по-настоящему сделал предложение один человек. Если я захочу, он пойдет за мной на край света. Я потом о нем вам расскажу.
Итак, в коллективе я считаюсь зумиком и фантазеркой. Надежда Семеновна мне как-то сказала:
– Чем попусту языком трепать, сочини что-нибудь путное и отнеси в журнал. С деньгами будешь. Писатели, они ведь деньги лопатой гребут.
Я так и сделала. Сочинила рассказ. В нем я писала про сторожку, которая стояла в тайге у железной дороги. У лесника была дочка. Она ходила в сарафане и в косы вплетала ромашки. Она у меня в рассказе только и делала, что гуляла по лесу и рвала ромашки. Когда мимо проносились скорые поезда дальнего следования, бородатые парни из окошек кричали ей и махали руками. И девушка испытывала неясную тревогу. И тревога эта все росла.
И вот однажды девушка уложила в чемодан сарафан, вплела в косы свежие ромашки и уехала. То есть совсем уехала. И вернулась только через много лет. В очередной отпуск. Она была в джинсах, а стриженые фиолетовые волосы украшала крупная пластмассовая заколка. Бревенчатые стены сторожки сотрясал рэп.
И все, кажется, было хорошо, но девушка горько плакала. Потому что ее отец, лесник, давно был похоронен на сельском кладбище. И когда она выбежала встречать скорый поезд, никто не закричал и не замахал из тамбура рукой. Потому что девушек в джинсах и с заколками бородатые парни видели на каждом шагу в своих городах.
Вот такой написала я печальный рассказ, прямо изревелась вся, пока писала, и отнесла в редакцию. Редактор внимательно прочитал его прямо при мне. Он вздохнул и сказал: "Слишком уж, милая девушка, это банальная вещь". Я, естественно, обиделась. Но рассказ все равно продолжал мне нравиться. И я продолжала его рассказывать девчонкам, только начинала так: "Хотите, я расскажу вам одну банальную вещь?"
Сегодня у нас завоз. И вот в мой отдел среди прочих сувениров поступает бронзовая чеканка – в единственном экземпляре!
Все девчонки бегают смотреть на него и восторгаются: "Ой, какая прелесть. Сразу видно – Запад. Сколько стоит, интересно? Ско-олько?! Ничего себе… чеканочка". В бронзе оттиснут человечек-уродец: с огромной и сплюснутой, как Земной Шар, головой, лысый, с тонкими ручками и ножками. Девчонки сказали, что он походит на заспиртованного младенца, такой жалкенький.
Это Зумик. Я его про себя назвала так не без злорадства. Не мне же одной ходить в зумиках. Теперь нас двое: я зумик большой, он зумик маленький. И чего ты такой худышка страшненький?
Я придвигаю стол к стене, ставлю на него стул, вскарабкиваюсь и вешаю чеканку над служебным входом. Теперь покупатели или вообще не обратят на него внимание, или подумают, что он не продается. И Надежде Семеновне не к чему придраться.
По дороге домой, и дома, и даже ночью я умиленно вспоминаю своего Зумика. Страшнулька мой. Как-то ему одному, без меня в магазине? Когда на следующее утро еду в троллейбусе на работу, снова думаю о Зумике и улыбаюсь.
Напротив меня сидят две девушки-близняшки и подозрительно наблюдают, чего это у меня рот до ушей. Они сидят, грациозно отвернув друг от друга кудрявые головки, как строптивые лошадки в одной упряжи, которым нарочно для красоты так заворачивают головы. Воротники курточек у обеих модно, шалашиком, подняты. Будто их обеих поднимали за загривки и, хорошенько встряхнув, держали в таком положении.
Их насторожила моя улыбка. Они ревниво оглядывают меня. Сравнение явно не в мою пользу, и они мигом успокаиваются. У них в наличии две пары бронзовых ножек, покрытых светлым пухом, они крепенько стоят в крошечных деревянных сабо. Правда, и у меня ноги ничего себе, но они бледные, как у вареной курицы, с большущими ступнями – несчастье мое! Ну и черт с вами! Зато у меня есть Зумик. И еще есть человек, который, если я захочу, пойдет за мной на край света!
Зумик висел, скрючив лапки. При моем появлении он приветливо пошевелил оттопыренными ушами. Я работала и думала о том, что Зумик должен быть моим, только моим. А до зарплаты еще две недели. Занять у кого-нибудь накануне отпусков – немыслимое дело.
Я вспоминаю практикантку Любу из отдела сумок – хорошенькую миниатюрную девушку, похожую на продавщиц из рассказов О. Генри. Она у нас недавно. И Надежда Семеновна попросила меня, чтобы я придумала что-нибудь такое, чтобы Люба почувствовала теплое доверие коллектива. Вот я и доверила Любе своих восемь тысяч рублей.
Я сама была виновата: сказала, что даю деньги на сохранение на два дня. А сама долго не приходила. А потом взяла да и явилась. А Люба потратила их уже на шубу. Но так перепугалась, что сказала, что непременно вернет их вечером.
Вечером на звонок дверь не открылась. Я видела, как пресекался свет в "глазке" и как Люба, точно мой мышонок, шебуршалась и тревожно металась за дверью. Я все, все поняла. Я съездила домой, запаслась термосом с чаем и бутербродами и плотно оккупировала территорию, включающую Любину дверь и примыкающую к ней лестницу с лестничной площадкой. Возможность Любиного спуска с балкона на простынях исключалась – Люба жила на девятом этаже.
Люба не выдержала осады и сдалась на милость победителя. С тех пор она потихоньку возвращает долг и выплатила уже сто восемь рублей. Когда я заговариваю о Зумике, у Любы лицо идет пятнами. Мне становится мучительно жаль ее, и я отхожу от нее, не менее пятнистая.
До обеда все шло нормально. На Зумика никто не покушался. Но вот в моем отделе вырисовалась дама. Она остановилась напротив служебного входа, водрузила на нос очки и уставилась прямо на моего Зумика. Зумик притаился, перестал дышать.
Этот сорт покупательниц я хорошо знала. Если они увидят на самой верхней полке вазу с пыльными цветами, то обязательно спросят, продается ли ваза, какова ее цена, что за завод-изготовитель, каков срок гарантии и почему срок такой возмутительно короткий. Непременно попросят снять вазу, выложить цветы, тщательно осмотрят ее, дунут внутрь – но ни в коем случае, просто ни в коем случае не купят.
Дама царственным жестом сложенными очками указала на притихшего Зумика. Я послушной обезьяной вскарабкалась на стол. Дама изобразила на лице негодование и брезгливость при виде уродливого, гримасничающего личика. Торопливо вернула мне Зумика и с видом оскорбленной добродетели удалилась в отдел теплого нижнего белья. Вот, вот, самое тебе там место.
В перерыв мы расселись, кто куда, со своими обедами. Я вспомнила двух ревнивых лошадок из троллейбуса и стала рассказывать, что вот жила-была на свете одна хорошенькая, ну просто невообразимо хорошенькая девушка. И были у нее бронзовые ножки, ну просто невообразимо хорошенькие ножки. Но была та девушка невообразимо глупая. Да чего там, скажем прямо, тупица была отменная. И постоянно ей казалось, что в профиль слева ее лицо не такое хорошенькое, как если бы смотреть на него справа. Поэтому, переходя через улицу, она предпочитала смотреть только вправо. И вот только что сегодня утром она попала под автобус… Бедная, бедная глупая девушка!
– Зимина, ты опять? – кричит Надежда Семеновна, отлично подкрепившаяся в кафе. – Марш, марш по рабочим местам. Посетитель нервничает.
Действительно, раздаются далекие удары крепких кулаков по стеклу. К витрине приникают расплющенные лица. Покупатели выразительно стучат по часам, складывают ладони у глаз наподобие биноклей, тщетно ищут взглядами притаившихся продавцов.
Борясь в социалистическом соревновании за право "Лучший коллектив года", мы заканчиваем обед на пять минут раньше. Психологи объясняют, что в эти последние пять минут продавец чувствует себя напряженнее и несчастнее, чем во время самой напряженной работы. Но даже сейчас часы посетителей спешат.
– Чики-чики-чикалочки, – начинаю считать я. – Ехал кот на палочке…
Девчонки фыркают. Галя из "парфюмерии", на которой останавливается мой палец, вздыхая идет открывать дверь, трещащую под могучим напором "посетителя". Надежда Семеновна смотрит на меня как на конченого человека. "Клоун", – шепчет она под нос.
Когда рабочий день мирно подходил к концу и ничто, казалось, не угрожало нам с Зумиком, в отдел вошли мои утренние знакомки, те самые строптивые лошадки из троллейбуса. Тесен этот мир.
– Понимаете, нам нужен подарок однокурснику на день рождения. Что-нибудь сверхоригинальное, прикольное, понимаете?
И не успела я отвлечь их внимание, как они уже впились взглядами в моего Зумика. Они даже дыхание затаили.
Я чуть не рыдала, когда лезла за Зумиком. Завертывая Зумика в толстую серую бумагу, я мысленно просила у него прощения за предательство. Мордочка у него страдальчески кривилась и морщилась. Они унесли его под мышкой… Ну, ничего, ведь у меня остался человек, который сделал мне предложение и готов пойти за мной на край света.
Я плелась после работы по улицам и поглядывала на свое грустное отражение в окнах домов и витринах. Чтобы себя успокоить, я говорила себе, что фетишизмом страдают начинающие старые девы. Пора, двадцать четыре на днях стукнет.
– Лапки скрестивши, бредет горемыка…
А, Валька… Оказывается, он все это время следовал за мной.
– Ты что, Зумик, какая-то… на себя не похожая. Мороженого хочешь?
Я кивнула. Когда с мороженым было покончено, он спросил неуверенно:
– Давай в кино?
В кино так в кино. Валька изумлялся все больше. Чтобы доконать его, я сказала:
– Валь, помнишь, в позапрошлом году ты делал мне предложение? И обещал пойти за мной на край света? Так вот, я согласна.
Валька не вскрикнул, не заплакал от счастья и не бросился обнимать мои колени. Он странновато передернул плечами, будто ему стало холодно, и сказал:
– Знаешь, позавчера у Любы из отдела сумок была вечеринка. Я нечаянно уснул у нее на диване. А вчера мы с ней подали заявление в ЗАГС. Как честный человек, я просто обязан…
Так. Зумика купили, Вальку женили. Ну и ревела же я дома. Я завывала, то обнимая, то награждая подушку тумаками. А, свалившись с койки, продолжала реветь на полу. Потом силы реветь кончились, и я просто поскуливала, безмерно жалея себя. Я стала от слез такая распухшая и страшненькая, что пришлось срочно принимать меры: умыться, поколотить по щекам, намазаться кремом. Потом вышла подышать перед сном. Спускаясь по лестнице, я вспомнила, как Валька по четыре часа слонялся у подъезда, а я наблюдала за ним и хихикала, зажимая рот шторкой.
У подъезда меня окликнула незнакомая старушка. Она в растерянности стояла у лужи, натекшей под водосточной трубой.
– Внученька, – пискляво кричала она. – Помоги, внуча, а то упаду!
Она была крючконосая, горбатенькая, в потертом плюшевом жакете и с клюкой. Она изо всех сил цеплялась за мой локоть и семенила рядом, заискивающе заглядывая в лицо и расспрашивая, где я живу и с кем живу, и хорошо ли живу… Когда я уже подвела ее к подъезду, она попросила меня нагнуться и шепнула в самое ухо:
– А теперь скажи, добрая, славная девушка, самое заветное из заветных своих желаний.
Я прямо задохнулась. Неужели чудо возможно? Неужели это происходит со мной?!
– Хочу, – сказала я. – Хочу, чтобы…
– Зимина, опять создаешь нерабочую обстановку, горе мое?
Девушки расходятся, вслух размышляя, какое желание загадали бы они, попади в такую же ситуацию.
Рабочий день магазина "Ландыш" можно считать начавшимся.
КРИВОЕ ЗЕРКАЛО
Насколько себя помню, я всегда отличалась от окружающих. Всегда выглядела на фоне других белой вороной. А всё потому, что родилась раньше своего времени. Опередила его лет так на тридцать пять.
Возьмём, к примеру, модные нынче проколы. Когда-то пирсинг (такого слова в Советском Союзе не знали) подразумевал исключительно две крошечные дырочки в дамских ушах для серёжек. Или одно отверстие для цыганской (в ухе) или африканской (в носу) серьги.
А я загорелась желанием проколоть уголок рта. И вставить золотую палочку с шариком на конце. Дочка нашей преподавательницы ездила в Индию и именно таким образом себя украсила. И такая она была прехорошенькая! Так восхитительно поблёскивал и двигался шарик, когда она смеялась, говорила или ела.
Всё. Ни жить, ни быть, хочу дырочку, палочку и шарик. Это так клёво. Слова "клёво" тогда ещё тоже не было. "Здоровско" – было. Ещё: "обалдеть!"
Уши тогда прокалывали обыкновенными штопальными иглами в парикмахерских. Мочки ушей – пожалуйста, а остальную часть лица мне проколоть наотрез отказались.
– Вы что, с ума сошли? А если будет заражение крови? Это же носогубный треугольник – треугольник жизни! И что за странные фантазии: губы дырявить? Ах, в Индии? Вот в Индию и езжайте.
Цыгане – выходцы из Индии. Обычно они охотятся на граждан, а тут я объявила охоту на цыган. И вечно так бывает: когда они не нужны – вертятся, галдят, назойливо пристают. А когда надо – не сыщешь. Но вот у ЦУМа, наконец, я попала в настоящий пёстрый цыганский малинник.
– ДевАчки, пАмада, кофтАчки берём! Заколки, пАмада, девАчки!
Под предлогом рассмотреть пластмассовые заколки поближе, я увлекла самую голосистую носатую черногривую даму на скамейку. И принялась уговаривать проколоть мне щёку, обещая заплатить столько, сколько она попросит.
Сначала она в страхе меня рассматривала, чуть не клюя своим носом, и отодвигалась всё дальше. Потом заплевала, вскочила и дала дёру. Только свистела тяжёлыми юбками и кричала что-то на своём языке. Наверно, по-цыгански это было: "Караул!" и "Ратуйте, люди добрые!" За ней, в страхе на меня озираясь, ринулись её товарки.
Потом мне сказали, что все цыганки страшно суеверны. И страшно боятся, что какая-нибудь конкурентка высосет у них колдовской дар, переданный ещё бабками, или нашлёт страшную хворобу. А может, цыганка решила, что перед ней умалишённая.
Да, вот ещё что. Золота для палочки у меня тоже не было. Была стёртая серебряная монета с профилем Екатерины II. Во всех ювелирных мастерских мне отказались её переплавлять.
– Мы работаем только с золотом не ниже 583-й пробы. Микроскопической крошки чужеродного металла не должно остаться на инструментах. Что вы, это подсудное дело. Нет, нет и нет!
В общем, для любителей пирсинга в те годы жизнь была невыносимой.
Ещё нынче повальная мода на похудение. Все с ума сходят из-за лишнего килограмма, лихорадочно подсчитывают съеденные калории. В той или иной стадии анорексии пребывают почти все современные девушки.
Я же с полным правом могу назвать себя пионером, первопроходцем в области экстремального похудения. Хотя в 70-80-ые годы худышки не то, что не пользовались спросом – наоборот, на них смотрели с сочувствием и брезгливостью: больная, что ли?
"Ущипнуть нечего". "Подержаться не за что". "Видела соседскую Таньку: какая девочка красивая, толстая". Ценились тугие щёчки, крепкие полные ножки и наливные попки, на которых тогдашние мини-юбки топорщились, как балетные пачки.
Помню, 1 сентября после торжественной линейки мы, шестиклассницы, в школьном девчоночьем туалете ревниво мерились ногами. У меня оказались всех длиннее – мой рост вообще за лето прямо-таки "выстрелил".
– У, Нинка, кобыла, вымахала! – вынесла завистливый и беспощадный вердикт одноклассница.
У меня всю жизнь широкая кость – я пошла в бабушку-староверку. Мучительно завидовала миниатюрным, хрупким одноклассницам. Носила тапочки – чтобы не выглядеть дылдой. Глубоко в душу запала вычитанная фраза: "Женщина должна быть статуэткой, а не Эйфелевой башней".
Ещё в какой-то книжке, не помню названия, вычитала про дореволюционных барышень, которые "уксус с мелом кушали, чтобы интереснее выглядеть".
Я спросила химичку, какая реакция происходит в организме при поглощении уксуса и мела? Сейчас бы сказали: сжигаются ли при этом жиры?
Химичка недоумённо пожала плечами: "Уксус нейтрализует мел (карбонат кальция), гасит его, с выделением углекислого газа… Впервые слышу, чтобы от этого человек худел".