Кинокамера - ведь должна же где-то стоять кинокамера! - приблизилась почти вплотную к деснам пациента; экран заполнили три пальца и передвигающаяся в поисках нужного местечка иголка шприца в онемевшей полости рта. Вот она нашла такой участок десны. Предчувствие последующего настигает настоящее. Я ощущаю (уже ощутил) и на экране, и взаправду. Ой-ой-ой-ой.
- А вы помните, что за этим последует?
Скрытая камера перестает показывать фрагмент, ставший при увеличении прямо-таки лунным ландшафтом, и опять дает изображение пациента в кресле фирмы "Риттер", а по бокам от него дантиста и его помощницу.
- Теперь укол начал действовать…
- Ну хорошо. Хорошо. Мы, стало быть, в курсе дела…
- Скажите, доктор, те инъекции, что мне еще предстоят, ничем не отличаются от прежних? Значит, звуковое сопровождение больше не нужно. Я имею в виду не только телевизор.
- Если я вас правильно понял, вы хотите продолжить штабные игры…
- Моя невеста Зиглинда Крингс…
- Не лучше ли предположить, что у вашего Крингса неслух сын, а не дочь…
- Воздержитесь, пожалуйста, от советов, доктор…
- Как вам угодно…
- Я больше не буду вспоминать о бульдозерах, зато вы не пытайтесь подсунуть Крингсу сына.
- Договорились при свидетелях.
(Правда, как показал экран, договорились, не ударив по рукам.)
- Могу нарисовать вам портрет Линды: цепкая горная коза, которая способна удержаться на самом крутом склоне. Ее план потребовал жертв. Она бросила медицину. (Первоначально ей хотелось стать детским врачом.) А позже дала отставку и своему жениху. Новая идея завладела Линдой всецело. (Мне приходилось доставать ей пухлые тома по стратегии и тактике.) Линду надо показывать склоненной над военными дневниками, историями отдельных дивизий, фотокопиями старых секретных документов и штабными картами. Она похоронила себя в четырех стенах, в комнате, которая все больше и больше теряла особенности, свойственные девичьей комнате, и все сильнее походила на "спартанскую обитель отца". Иногда она в одиночестве сидела в "Сером парке". Часто она казалась измученной и подавленной фактами и противоречивыми сообщениями. Только что Линда - какой ценой, мы знаем - выведала у заводского электрика Шлоттау, что ее отец задумал повторить танковое сражение на Курской дуге и… выиграть его. Крингс также был вынужден прибегнуть к шпионажу, завербовав для этой цели своего будущего зятя. (Я и впрямь передавал ему различные сведения, ведь меня это не касалось.) Вся семья начала действовать, стала агрессивной. Тетку Линды, тоже по очереди, использовали то генерал, то его дочь - ей надлежало распространять ложные слухи. Согласно планам, передвигались фигуры. Изобретались военные хитрости. За ужином на что-то намекали. Я удерживался на поверхности лишь благодаря тому, что стал двойным агентом и снабжал информацией и Линду. Разумеется, не отказываясь от встречных услуг. (Я поступал точь-в-точь как Шлоттау. Вернее, она превратила меня во второго Шлоттау, подпускала к себе только тогда, когда я знал больше его.) Иногда я покупал у него информацию. Наподобие того, как у меня покупал ее Крингс. Только тетя Матильда работала бескорыстно - она не очень-то понимала, что к чему. Зиглинда Крингс систематически посещала военный архив в Кобленце. Заказные письма вручались лично фройляйн Зиглинде Крингс. Да, так ее нарекли, но операцией "Зиглинда" назвали и отвлекающий маневр на фронте под Нарвой в конце сорок четвертого. Успех этого наступления на небольшом участке фронта, который позже приписывался генерал-полковнику Флисснеру, до Крингса командовавшему группой армий "Север", отнюдь не помешал Крингсу, после того как был отвоеван отданный ранее Лаубан, назвать ключевую позицию - ее Держали, несмотря на огромные потери, - "позиция Зиглинды". (Еще будучи в тундре, он намеревался присвоить своей медленно вымерзавшей 6-й горнострелковой дивизии победную руну ϟ и назвать ее дивизией "Зиглинда", однако верховное командование вермахта отклонило это предложение.)
Ящик с песком дал Крингсу возможность взять реванш: сражение на Курской дуге, кодовое название "Цитадель", его проиграли летом 1943 года Модель, Манштейн и Клюге, Крингс выиграл на песке, окрестив его "наступлением Зиглинды", выиграл потому, что его дочери так и не удалось выведать расположение советских минных полей.
"Перестань, Линда. У тебя ничего не получится. Тут не деньги летят на ветер, тут призраки встают. Спроси себя хоть раз, нет, не раз, а сто раз подряд: что такое генерал? Или произнеси быстро-быстро: генерал, генерал, генерал… Пустой звук. Примерно то же, что и выражение "лёссовый слой", хотя "лёссовый слой" - это все-таки конкретное понятие, а слово "генерал"…"
Когда на Корельсберге я попытался объяснить, что такое генерал, она резко оборвала меня:
"Ты кончил? Генерал генералу рознь. Этот наш не желает признавать себя побежденным".
"А я докажу тебе, что от этого генерала ничего, кроме судебных издержек, не останется. Вели ему освободить барак. Складское помещение нам всегда понадобится. Пусть пишет свои мемуары. Теперь наконец я понял, что такое генерал: особь, которая после пестрой жизни, приносящей людям смерть, пишет свои мемуары. Хорошо. Дай ему возможность побеждать на бумаге…"
Я говорил, глядя на Лаахское озеро, она говорила, глядя на Нидермендиг. (А между тем мы были хорошей парой. Иногда она казалась совсем другой. Здорово нелепой, вовсе не такой закомплексованной. Любила вкусно поесть. И даже не боялась прослыть сентиментальной: читала запоем бульварные романы в иллюстрированных журналах. А в кино ходила на дешевые мелодрамы.
Ее героем был Стюарт Грейнджер. И при том она была неглупой. Взгляды на политику у нас совпадали. Как и я, она считала, что человечество терроризировано перепроизводством ширпотреба и стремлением обогащаться.) То самое, что ныне проповедует моя ученица Веро Леванд - староста 12 "А", Линда говорила лет десять назад, стоя на Корельсберге… "Даешь десять тысяч мощных бульдозеров, чтобы сокрушить весь этот утиль, все это изобилие!" Вот видите, доктор, она плохо кончит.
Моя хитрость - провозгласить необходимость радикальных перемен чужими устами - не удалась. Когда я захотел смягчить сказанное и невинно заметил: "Собственно, перед первой мировой войной Крингс собирался стать учителем…", звук пропал. Правда, на экране осталось изображение комнаты, правда, изо рта у меня шли надписи, но звук как корова языком слизнула. Зато пузыри врача были озвучены.
- Послушайте-ка, любезный, все то время, что я делал вам четыре инъекции, я не перебивал, не возражал. Я сам разрешил во время лечения выдумывать, что хотите. Но сейчас чаша моего терпения переполнилась. Призывов к насилию я не потерплю, даже если вы вкладываете их в уста вашей прежней невесты или в уста несовершеннолетней ученицы, я не дам уничтожить плоды маленького, быть может иногда до смешного маленького, поступательного движения, стало быть, и мою зубоврачебную практику, построенную на принципах профилактики, не дам смешать все это с грязью только потому, что от вас убежала невеста и вы оказались несостоятельным, потому что вы неудачник, который хочет с помощью своих запутанных фантазий объявить весь мир несостоятельным, с тем чтобы уничтожить его на законном основании. Я вижу вас насквозь. Достаточно взглянуть на ваш зубной камень. Уже по рентгеновскому снимку я понял: опять кто-то требует переоценки ценностей, опять кто-то хочет возвыситься над людьми. Опять кто-то намерен ввести одну абсолютную мерку. И при том выдает себя за человека современного. Нет, он не собирается подновлять списанного со счетов сверхчеловека и ловко увертывается от разговоров о новом социалистическом человеке, но он зевает, он воротит нос от всяких, пусть незначительных, но все же полезных усовершенствований; его страсть разрубать узлы быстрыми и вместе с тем беспорядочными взмахами руки, его неодолимое желание увидеть как можно более пышный закат человечества, его старомодное неприятие цивилизации, которое, рядясь в одежду прогресса, не что иное, как тоска по временам немого кино, его неспособность тихо и усидчиво работать во имя блага людей, его педагогика - она всегда готова превратить пустоту в утопию, а этот самый воздушный замок опять низринуть в зияющую пустоту, - его неуемность, его капризный умишко, его злорадство, если что-нибудь не ладится, и его все время повторяющиеся призывы к насилию выдают его. Бульдозеры! Бульдозеры! Ни слова больше. Сейчас же идите в приемную. Только после того, как инъекция подействует, я опять готов разговаривать с вами.
(Я жестикулирую. Ему доставляет удовольствие смотреть на пузыри, в которых нет текста. Но я ни в коем случае не хочу туда, где журчит фонтанчик и где лежат иллюстрированные журналы "Штерн", "Квик", "Бунте" и "Нойе"… Никогда больше я не стану читать того, что удосужился вспомнить мой бывший фюрер, фюрер германской молодежи, да и о том, что он так и не вспомнил. Великое сопротивление можно начать в любом месте; чем плохо зубоврачебное кресло фирмы "Риттер"? Я окаменел, всем своим видом показывая, что не хочу уходить. Пускай вызывает полицию!.. Но дантист наказал пациента иначе - проявил терпимость и движением мизинца опять включил звук.)
Зубной врач. Вы хотите что-нибудь сказать?
Пациент. Меня пугает ваша приемная.
Зубной врач. Скорее, в вас говорит страх перед все новыми выдумками, за которыми вы прячетесь. Правда?
Пациент. Вы не хотите понять. Ведь моя потребность при случае сокрушать существующие порядки - впрочем, только на словах - имеет свою предысторию…
Зубной врач.…которая известна: в семнадцать лет, незадолго до конца войны, вы стали главарем одной из молодежных банд, тогда они стихийно возникали повсюду.
Пациент. Мы выступали против всех и вся!
Зубной врач. Но сейчас, будучи сорокалетним штудиенратом…
Пациент. Мой 12 "А" в данное время находится на той же стадии - тоже хочет сам все выяснить. Непрекращающийся диалог с моим учеником Шербаумом не может не касаться и темы насилия.
Зубной врач. При том, что я за поголовную профилактику на базе социального обеспечения, предупреждаю…
Пациент. Вот почему я и прошу вас поверить: мои ученики и я хотим произвести переворот, с тем чтобы установить еще больший порядок, а именно порядок педагогический. После сравнительно короткого периода насилия…
Зубной врач. Придется мне все же настоять на том, чтобы вы посидели некоторое время в приемной.
Пациент. Нет. Прошу вас!
Зубной врач. Вы сильно затрудняете мою задачу по линии социального обеспечения.
Пациент. В сущности, я человек, сочувствующий мирному поступательному развитию, хотя мне трудно поверить в прогресс…
Зубной врач. Вы извлекаете прямую выгоду из прогресса!
Пациент. С этим я охотно соглашусь, если мне не придется сидеть в приемной…
Зубной врач. Зубное протезирование прошло большой путь. Я охотно назвал бы его революционным, хотя, конечно, не в том устаревшем смысле, какой вы в это вкладываете.
Пациент. Согласен. Если только мне не придется…
Зубной врач. Ну хорошо, останьтесь.
Пациент. Спасибо, доктор…
Зубной врач. Но звук я выключаю, иначе вы опять начнете то и дело вставлять это дурацкое слово.
(И вот я сижу, немой как рыба, в зубоврачебном кресле фирмы "Риттер" и вижу, как я сижу, немой как рыба, в зубоврачебном кресле фирмы "Риттер". Правда, мне казалось, что проводниковая и инфильтрационная анестезия нижней челюсти привела к тому, что язык и обе щеки у меня распухли. Я вытянул губы трубочкой и надул щеки, вроде они у меня отекли, но телеэкран знал свое дело: лицо не раздулось и щеки были как щеки, я показал язык - он был такой же, как всегда: узкий, длинный, подвижный, любопытный и восприимчивый. Да, я высунул язык. То, что могла позволить себе моя ученица Веро Леванд в семнадцать, я делаю и в сорок. Мой язык манил: "Иди сюда, Линда. Иди…")
В модном костюмчике, с модной прической (начес), она заговорила, подчеркивая в нужных местах слова:
"Дорогие телезрители, друзья, любители наших викторин! В нашей сегодняшней передаче "Помните ли вы еще?" речь пойдет о военных сражениях, которые определили судьбу Германии, Европы и, пожалуй, всего мира…"
Начав серьезным тоном, она потом быстро перешла в оптимистический регистр:
"А теперь позвольте мне представить наших гостей. Сегодня они пришли в студию из западноберлинской гимназии. Потрясающе молодая дама - фройляйн Вероника Леванд…"
Пока публика аплодировала, камера показала средним планом: три старших класса нашей гимназии, а в первых двух рядах - родительский совет и педсовет.
"А теперь, фройляйн Леванд, разрешите, я буду называть вас просто Веро, почему вы интересуетесь историей?"
"Я считаю, что для формирования нашего сознания история чрезвычайно важна, особенно если дело касается недавнего прошлого. Мой друг того же мнения…"
"А сейчас, дорогие любители викторин, я представлю вам друга Веро, юного Филиппа Шербаума, которого его школьные товарищи зовут просто Флип. Сколько вам лет, Флип?"
Ответ Шербаума: "Семнадцать с половиной" - потонул в веселом смехе. Доверительное обращение "Флип" помогло создать непринужденную атмосферу, но Линда тут же перешла к делу:
"А кто пробудил в вас интерес к истории?"
"История всегда была моим хобби. Но наш учитель истории, штудиенрат Штаруш…"
"Стало быть, учитель… А теперь вторая команда. Она состоит из одного участника. Я приветствую бывшего генерал-фельдмаршала Фердинанда Крингса".
После вежливых хлопков Линда отбросила генеральский титул.
"Господин Крингс, в конце войны вы командовали группой армий, Центр"".
"Так точно. Мне удалось удержать фронт на Одере. Конев, его армии стояли тогда против моих, сказал: Если бы не Крингс, я продвинулся бы до Рейна…"
"Итак, мы с вами в гуще сражений. В связи с этим и мой первый вопрос. Вернемся на два тысячелетия назад: после какой битвы Цезарь обнаружил письма противника и что он с ними сделал? Ну, Филипп? Тридцать секунд…"
"Это произошло во время сражения при Ларисе в Фессалии. Цезарь, победив Помпея, обнаружил в лагере его письма и сжег их, не читая".
"Может быть, господин Крингс расскажет, кто поведал нам об этом воистину благородном поступке?"
Ответ бывшего генерал-фельдмаршала: "Краткое упоминание о письмах Помпея есть у Сенеки" - вызвал такие же аплодисменты, как и разъяснения Шербаума.
Линда записала очки, а потом сказала:
"А теперь вернемся к этому сражению. Как построил свои войска Цезарь, фройляйн Леванд? Тридцать секунд".
Моя невеста - она прекрасно выглядела, - обращаясь к очередному участнику викторины, ловко вставляла ободряющее словечко и переходила от одного сражения к другому.
Сознаюсь, каждый правильный ответ Филиппа преисполнял меня гордостью. (Почему он здесь такой раскованный, а на уроках из него слова не вытянешь: "Какое дело нам до ваших Клаузевица, Людендорфа и Шёрнера?")
Он просто-таки замечательно умел отвечать по существу. Много раз меня подмывало прервать зубного врача, который делал записи в историях болезни, и сказать ему: "Вот видите, доктор, мой ученик кладет Крингса на обе лопатки. От его сообщения о метеорологических условиях во время битвы при Кёниггреце старик лишился дара речи…" Но, согласно договоренности, звук был выключен, и я взял себя в руки. Тем более что Шербаум потерял немало очков после того, как моя невеста спросила его о двенадцатом сражении на Изонцо. Зато Крингс с мельчайшими подробностями описал все этапы захвата высоты 1114. Публика вежливо наградила его аплодисментами - даже Ирмгард Зайферт слегка похлопала генералу. Счетчики неохотно выдали предварительные результаты: генерал набрал двадцать четыре, а класс - двадцать одно очко.
На сей раз моя невеста начала с шутки:
"Есть одно могучее животное, которое в наши дни водится лишь в зоопарках или в заповедниках. Но поскольку мы собрались сегодня не ради викторины "В мире животных", я сама открою секрет: речь идет о буйволе… Итак, какая операция получила в марте сорок третьего это условное обозначение?"
Крингс улыбнулся с высоты своей генерал-фельдмаршальской эрудиции:
"Речь шла об отводе 9-й армии и половины 4-й армии на выдвинутый вперед наступательный плацдарм под Ржевом".
Дополнительный вопрос Линды показал, что она сомневается в правильности ответа:
"Генерал-фельдмаршал упомянул об операции "Буйвол", на которую пошли для того, чтобы создать плацдарм для наступления. Как вы, Филипп, расцениваете ржевскую операцию?"
"Сама формулировка: Ржев - фланговая опора Восточного фронта - кажется мне неправильной. Ржев точно так же, как и Демянск, всегда находился под угрозой окружения и, когда Цейтцлер, тогдашний начальник генерального штаба…"
Крингс нарушил правила игры, вскочил и частично вылез из плоскости экрана:
"Трус проклятый, тыловая крыса! Цейтцлер, Модель - все они предатели! Разжаловать и послать на передовую! Нам не пришлось бы оставить предмостное укрепление на Волге, если бы не они, ни в коем случае. Мобилизовав все имеющиеся резервы, я бы…"
Я восхитился элегантностью, с какой моя невеста остановила разбушевавшегося генерала и утихомирила молодежь, которая дружно зашикала. В следующем раунде Веро Леванд доказала, что Крингс намеревался бросить в бой дивизии, которые либо растаяли, фактически сравнявшись с батальонами, либо вообще были в то время вне пределов досягаемости.
"По-моему, вы черпаете свои сведения из рапортов о потерях".
А Шербаум сказал: "Вы не учли, что еще в середине февраля наступила оттепель и, кроме того, бросили на фронт авиадивизию, предназначенную для борьбы с партизанами в лесистых местах западнее Сычевки".
Наконец, когда Веро Леванд объяснила, что движение по шоссе Вязьма - Ржев было прервано уже со второго марта, Линда - ведущая викторины - стукнула молотком по столу, как это делают на аукционах перед объявлением о том, что вещь продана, и дала понять, что атаки Крингса захлебнулись, несмотря на огромные потери, которые он нес. "Мы уже получили конечный результат, вот он перед нами. Гимназисты победили с убедительным счетом. Позвольте вас поздравить".
Конечно, я радовался успеху Шербаума в этой передаче. Ему и его приятельнице присудили премию - экскурсию по Рейну с заездом в Кобленц, чтобы посетить военный архив.
Линда изобразила полуулыбку: "Не будем, однако, забывать и второго участника. - И ободряюще продолжала: - Все это случилось в далеком прошлом, господин генерал-фельдмаршал". С этими словами она вручила Крингсу в качестве утешения карманное издание "Писем к Луцилию" на рисовой бумаге. Не раскрывая книги, он сразу стал цитировать, и у телеоператоров хватило вежливости не прерывать передачу до тех пор, пока генерал не закончил: "Не надеясь на пощаду, мы вступаем в жизнь".