Недавно мы слушали у нее грегорианские хоралы. После "Аллилуйи" она сказала: "Это словно сияние святого Грааля. Не здесь ли скрывается глубочайшее таинство пасхи? Как вы считаете, Эберхард? Кровь агнца могла бы расцвести и принести нам избавление…" Когда я снял ее долгоиграющую пластинку и исцарапал открывалкой для пива, ее удивлению и обиде не было предела. "Рассказывайте это своим декоративным рыбкам, перед тем как они подохнут". - "Да, - сказала она, - пора переменить воду"…
Шербаум созвал первое собрание редколлегии. Было решено не помещать в газете объявлений, чтобы сохранить самостоятельность. Кроме того, листок надо было переименовать.
- Ну, Филипп? Как же будет называться ваша газета?
- Я предложил назвать ее "Азбука Морзе".
- Понимаю.
- Моя первая статья будет о группе Сопротивления Гельмута Хюбенера. Я хочу сравнить деятельность Хюбенера с деятельностью Кизингера в тысяча девятьсот сорок втором году.
- А как поживает Макс?
- Спасибо, уже лучше. Видимо, сожрал какую-то гадость. И это ему навредило. Но теперь он опять стал жрать.
- А ваш дистальный прикус?
- Мне вставят специальную пластинку. Довольно сложная штуковина. Но я это вытерплю. Наверняка.
- Ну конечно, Филипп… С завтрашнего дня и я опять начну у него лечиться. Он намерен обточить мне шесть зубов. Пойдем по второму кругу.
- Желаю приятно провести время.
(Мы попытались дружно засмеяться. И нам это удалось.)
При чем здесь бетон! Построить из глубоко эшелонированных книг неприступный бастион. Взять за образец идеальную крепость Вобана. Снова начать работу над рукописью или опять заняться историей Форстера. (Между Нассенхубеном и Майнцем…) Книги и прочие западни.
Почему я не купил оба тома в Фриденау? Почему, несмотря на холодную и сырую погоду, потащился в центр, чтобы приобрести книги на Курфюрстендамме? (В наличии был только один том, другой пришлось заказывать.) У Вольфа я купил бы оба.
Выйдя из магазина и преодолев некоторое внутреннее сопротивление, я двинулся к Кемпинскому. Сухой мороз держался долго, но теперь моросил дождь. На площадке перед кафе почти не было народа, а те, что проходили по ней, не задерживались. Какая-то сила, которую я счел сентиментальностью, но с которой не мог сладить, заставила меня остановиться, выжидая, на том участке мостовой, который Филипп выбрал в качестве места действия. (Неизвестный в твидовом пальто.) Подняв воротник пальто и поглядывая на часы, я делал вид - перед кем? - будто у меня здесь назначено свидание. Оттепель и моросящий дождь разрушили-продырявили-зачернили сугробы, обрамляющие площадку. На мостовой ничего не было. Только сырость, которая проникала сквозь подошвы. Неужели я надеялся обнаружить следы? Здесь в январе 1967 года семнадцатилетнего гимназиста Филиппа Шербаума стошнило при виде дам, объедавшихся пирожными.
На террасе сидело не так уж много людей. Ничего похожего на тот день: несколько пожилых женщин, два-три одиноких господина, на заднем плане за сдвинутыми столиками стайка медицинских сестер, а впереди, как истинная приманка для глаз, - индиец с дамой в экзотических шелковых одеяниях. Они пили чай, но пирожных не ели. Зато Веро Леванд ела пирожное.
Она сидела в своем пальтишке с капюшоном, вытянув ядовито-зеленые ноги, и быстро, ложка да ложкой, заглатывала ореховый торт со взбитыми сливками. Наши взгляды встретились; я увидел, как она ест… и она увидела, что я вижу, как она ест. Веро не прекратила орудовать ложечкой, хотя я наблюдал за тем, как она орудовала ложечкой. И движения ее не стали ни более быстрыми, ни менее равномерными. А я не снял очки, не стал дышать на стекла, протирать их. Она ела из протеста. Я понимал, что она ест ореховый торт со взбитыми сливками из протеста. Пожилые дамы за соседним столиком пили кофе и не ели пирожные. Ни у одной из дам не было собаки.
- Ну как, Вероника, вкусно?
- Все дорогое вкусно.
- Разве это может быть вкусным?
- Хотите тоже кусок?
- Придется, видно.
- Я угощаю.
Я выбрал шварцвальдский вишневый торт. Веро Леванд заказала еще и для себя:
- Безе со взбитыми сливками.
Мы молчали, глядя в разные стороны.
Когда принесли торт и безе, мы молча принялись за еду. Честно говоря, торт оказался вкусным. На ее пальто с капюшоном уже ничего не было видно. Индийцы рассчитались и ушли. Медицинские сестры, что сидели за нами, время от времени смеялись - через разные промежутки времени, но зато одновременно. Группы гостей из Западной Германии в прозрачных облегающих дождевиках замедляли шаг на площадке перед кафе, но потом шли дальше - жалели деньги. Электрорадиаторы под потолком террасы не переключили, они работали, как будто все еще стоит мороз. Слева, через три стола от нас, сел негр в верблюжьем пальто - он сел прямо под раскаленными радиаторами. Его знаний немецкого хватило на то, чтобы сказать:
- Порцию шварцвальдского вишневого торта.
- Ну как, Веро? Заказать еще?
- Достаточно.
- Может, что-нибудь полегче? Песочное печенье?
И опять мне не осталось ничего другого, как угостить Веро сигаретой "рот-хэндл". Она курила, не глядя на меня. Я курил, не глядя на нее. В паузах вверх поднимались пузыри, в которых могли бы уместиться диалоги на продуваемом ветром рейнском променаде по дороге в Андернах. (Вероятно, моя прежняя невеста имеет право участвовать во всем этом на равных; кто сосчитает, сколько раз я сидел у нее за столом незваный.)
- Скажите, Веро, вы были когда-нибудь в Андернахе на Рейне?
- А вы были когда-нибудь в Хапарандо, господин штудиенрат Штаруш?
(Она всегда так говорит, погода здесь ни при чем - это не от насморка.)
- Скажите, Веро, почему вы, собственно, не удаляете полипы в носу?
- А почему вы их не выращиваете?
(Теперь она вертит в руках серебряную ложечку; сейчас ложечка исчезнет.)
- Между прочим, госпожа Зайферт обратила мое внимание на то, что мой ковер лезет.
- Раньше вы этого не знали?
(Позже, много позже, она подарила мне эту ложечку.)
- А теперь я заплачу. Согласны?
На столе лежала листовка: "Пожар!" Мы вышли из кафе, ноги у нас окоченели, а во рту была приторная сладость.
3
Остались рожки да ножки. Пустые промежутки, которые легко заполнить. Позже стали торговать воспоминаниями. Что-то должно было случиться и частично произошло, но не у нас. Позже стали приходить неоплаченные счета. Никто не признавался. Позже продолжали проводить профилактику. В каждом Раньше заключено Позже.
Курс лечения верхней челюсти мало чем отличался от курса лечения нижней. Даже сейчас, когда это ушло в область предания и оплачено сполна, мой зубной врач отвечает на все вопросы. Вчера я сказал, что он должен признать: при всем его дружелюбии он был со мной резок, иногда обрывал, и тут он излил на меня целый поток красноречия:
- Относительно неважно, что именно было сказано. Главное - не играть в прятки. Я говорил не то, что вам хотелось бы услышать. И старался, чтобы вы говорили то, что я нахожу правильным, то, на что я наталкивал вас. Даже поправки, внесенные вами позднее - вы любите исправлять ошибки, - это мои не понятые вами вначале идеи. Вот видите, вы смеетесь!
Я сказал, что при том множестве пациентов, с которыми он должен беседовать и на вопросы которых он дает ответы, наверняка возникает путаница, память может подвести.
- Вы забываете о картотеке. Передо мной ваша карточка: после долгого перерыва и после того, как трудности с вашим учеником удалось ликвидировать, - давайте будем точны: с седьмого по тринадцатое февраля мы лечили вашу верхнюю челюсть и если не полностью выправили, то все же ослабили прогению. Тогда же я начал заниматься дистальным прикусом вашего ученика Шербаума и, обтачивая вам коренной зуб, сказал: Милый мой штудиенрат Штаруш, после того, как вы немного успокоились - ведь ваш ученик заколебался… Кстати, мальчик сумел даже меня кое в чем убедить. Итак, после всего этого вам пора проститься и с вашими путаными россказнями. Этот Крингс - как бы там ни звали его на самом деле - по всему тянет лишь на полковника, обойденного по службе. Он, как и многие другие военные, не получившие настоящей профессии, попытался внедриться в промышленность. Подобные случаи нам известны. С этими крингсами мы совсем закрингсовались. Но вашему Крингсу было мало успехов на гражданке, поэтому он в кругу семьи за столом старался выиграть те сражения, которые его начальники проиграли. (Мой парикмахер, в прошлом капитан, предается похожим победным фантазиям, стоя перед зеркалом.) И вот из-за этих хвастливых бредней между полковником и его дочерью иногда возникали ссоры. Дочь вы теперь хотите изобразить в виде эдакого монстра, но лично я представляю себе вашу невесту хоть и трезвой девушкой, но отнюдь не сухарем, просто ее все больше и больше раздражали бесконечные любовные похождения жениха…
(Он обточил мне шесть зубов конусом - можно было надевать колпачки. Когда экран не занимали картины, нарисованные моим дантистом, я смотрел по телевизору передаваемый западноберлинской радиостанцией фильм-концерт "Встреча с Рудольфом Шоком". Камерный певец разевал рот, пел, но мне казалось, что он шепчет.)
- Припомните, вы водили тогда "мерседес", привлекавший в предгорьях Эйфеля всеобщее внимание, "мерседес" с откидным верхом, год выпуска 1932-й. Будучи истинным пижоном, вы часто оставляли этот свой шикарный старый драндулет на солнце - мол, глядите, - а сами располагались рядом, демонстрируя свой прогенический профиль. Кому придет в голову упрекнуть глупенькую госпожу Шлоттау за то, что она втюрилась в драндулет вкупе с его водителем в замшевых перчатках и подбородком, как у самого дуче? (Тогда в вас еще что-то было.)
И вот случилось так, что однажды в ясное апрельское утро вы поехали через Крец и припарковали ваш чудо-автомобиль перед еще не оштукатуренным домишком супругов Шлоттау. Резко затормозили, так что брызги полетели во все стороны и куры захлопали крыльями. (Ни одно облачко не омрачало глянец машины.) Глава семьи, бравый водитель самосвала Шлоттау, возил бетонную смесь андернахской строительной фирмы, тесно связанной с близлежащими цементными заводами, он возил бетонную смесь на большую стройку в Нидермендиге и был в дороге, когда вы заявились к Лотте Шлоттау; и если бы водитель самосвала в то апрельское утро не забыл дома свои водительские права, вам и на этот раз удалось бы самоутвердиться. Однако, едва миновав Круфт, Шлоттау хватился своих прав, развернулся и, доехав до населенного пункта Крец, увидел чудо-автомобиль среди своих кур перед неоштукатуренным домишком; он тоже затормозил (но не так резко) и не стал тщательно, профессиональным оком обозревать "мерседес"; вместо этого он быстро шмыгнул в дом и обнаружил свое супружеское ложе занятым, но не умер от удара, не стал бить посуду, хрипеть, реветь как разъяренный бык, вообще беситься, он молча повернулся на каблуках, оставив парочку лежать в оскверненной постели; распугав кур, вскочил в свой тяжело нагруженный самосвал, завел сильный мотор, проехал немного вперед, свернул вправо, переключил скорости и, подав назад, поставил машину так, чтобы с наибольшей вероятностью вывалить полторы тонны бетонной смеси прямо в открытый "мерседес", в черно-серебристый чудо-автомобиль, в эту быструю, известную каждому жителю от Майена до Андернаха козлиную колесницу, гордость инженера Эберхарда Штаруша.
Когда гидравлическая установка, опрокидывавшая платформу самосвала, поставила ее в нужное наклонное положение, Шлоттау вылез из кабины и стал смотреть, как медленно выползающая смесь заполняет и переполняет "мерседес", как она заливает радиатор с его звездочкой и хоронит под серой массой изящно изогнутые грязезащитные крылья, откидной верх и багажник с прикрепленной к нему запаской. А потом за бетонным покрывалом скрылись и четыре быстрых колеса. Бетона хватило и на то, чтобы заполнить пространство между автомобильной ямой и участком Шлоттау. Куры склонили головы набок. Шлоттау все еще не произнес ни слова, только прикусил нижнюю губу.
Вот это глыба так глыба! Местные газеты с издевкой требовали, чтобы сию причудливую окаменелость установили в краеведческом музее в Майене. Пусть это чудище красуется в музейном дворике, где всегда был наплыв посетителей, пусть красуется между римским и раннехристианским базальтовым хламом. Школьники целыми классами приходили и глазели на памятник вашего поражения до тех пор, пока пневматические молоты не расколошматили его и не вывезли наконец (за ваш счет). (Даже ваши замшевые перчатки лежавшие в ящичке для перчаток, оказались навек замурованными в бетон Шлоттау.)
И вдобавок - правда, за это никто не поручится - ваше козлиное дело вы, увы, не завершили. Так по крайней мере рассказывали в предгорьях Эйфеля. Совершенно недоказуемый слух. Конечно. Но факт остается фактом: вас уволили. Ваша помолвка расстроилась. И только потому, что у вас хватило наглости угрожать судом по трудовым конфликтам, фирма, боясь за свое реноме, решила выплатить вам компенсацию, хотя цементные заводы наверняка выиграли бы процесс; отец невесты участвовал в выплате - от вас хотели избавиться быстро и, поелику это еще было возможно, без особого шума. Чего бы это ни стоило. Вот как становятся штудиенратами. Ну, а теперь полощите…
Даже если тебе смешно, не очень посмеешься, когда у тебя разинут рот, когда ты обвешан слюноотсосами и когда у тебя обтачивают зубы. (Пускай болтает вздор!)
Я терпеливо сносил россказни своего зубного врача, возразил только против некоторых деталей.
- Замечательная выдумка. Но не я, а Крингс ездил в открытом "мерседесе". (Мне достался "боргвард".) И не мою машину, а машину старого Крингса превратили в бетонную глыбу. Не из-за каких-то там амурных дел (хотя не поручусь, что старикан был на них не способен), а из мести; да, бывшие фронтовики из мести использовали бетонную смесь не по назначению. Я все еще полагаю, что Шлоттау не имел к этому отношения. (Старик его окончательно приручил.) Произошло это на большой стройке в Кобленце. (Одной из тех стеклянных коробок, что воздвигали в середине пятидесятых.) Итак, праздник по случаю окончания строительства. Мы, как поставщики бетона и других строительных материалов, были почетными гостями. Даже тетя Матильда обрядилась в свое черное шелковое. Линда и ее приятельницы были в полосатых летних платьях, хотя на дворе уже стоял сентябрь. И Шлоттау, который привез старика - он водил "мерседес", - мог сойти в своем темно-синем однобортном костюме за гостя. По плоской крыше - дом был двенадцатиэтажный - гулял ветер. Традиционный праздничный венок пришлось хорошенько закрепить. Разносили пиво в бутылках. Девушки мерзли в прозрачных платьицах. Один раз мы со Шлоттау оказались в сторонке. Речь артельного старосты каменщиков тянулась бесконечно. И Шлоттау, этот вонючий козел, сказал мне: "Ваша невеста - дамочка что надо, она мне нравится. Честно, господин инженер. Прошла хорошую школу, этого у вас не отнимешь".
…Мне удалось недолго постоять и бок о бок с Линдой, которая перегнулась через перила. (Внизу лежали наши пемзобетонные перекрытия, армированные железобетонные балки, кессонные плиты.) Но я только подумал, а сделать - не сделал. Хотя свидетелей не было, все слушали речь Крингса; хорошая видимость с крыши новостройки развязала ему язык. Глядя в направлении Эренбрайтштайна и перекрикивая ветер, он одерживал очередные победы. Заговорил о предательстве под Курском. О неласковой Арктике. О "красном потоке", на пути которого стоики должны возвести дамбу. А под конец дошел до Сталинграда. Его слова, подкрепленные цитатой из Сенеки, прозвучали бодро и прямо победоносно: "Исход этой борьбы еще не решен!" Аплодисментов не последовало, и я услышал шипенье Линды: "Я из тебя сделаю Паулюса, Паулюса!"
Внизу, рядом со штабелями наших типовых строительных блоков, мы нашли "мерседес", погребенный под быстро застывавшим бетоном. ("Поглядите-ка, доктор! Крингс хохочет".) Его не проймешь. "Великолепно! Великолепно! Ну что, Шлоттау? Ваша постановка, не правда ли? Маленькая порция мести поутру. Но теперь мы в расчете? Да?" ("И глядите-ка, доктор, глядите-ка!") Не только Шлоттау, который, возможно, все же являлся зачинщиком этой акции, но и другие ее участники, бывшие солдаты в спецодежде каменщиков, громко и дружно ответили: "Так точно, господин генерал-фельдмаршал!"
Вот и вся история забетонированного "мерседеса". Но быть может, пока я буду полоскать рот, вам придет в голову еще один, третий вариант? Как он вам нравится? Линда сидит за рулем "мерседеса", который остановился за самосвалом с бетонной смесью, ибо перед моим самосвалом и ее "мерседесом" закрылся шлагбаум…
Первый день лечения, можно сказать, окончился вничью. От зуба к зубу и в промежутках между зубами врач и пациент нанизывали свои противоречащие друг другу версии и теории. Иногда они отдыхали, занимаясь рассуждениями общего характера: о педагогике или о зубоврачебной профилактике среди детей дошкольного возраста. Речь зашла и о Шербауме.
- Представьте себе, доктор, с недавнего времени он стал говорить о себе во множественном числе: "Мы единогласно решили…", а набросок его первой статьи "Что натворил Король Среброуст" начинается примерно так: "Мы - ученики. Мы учимся в школе совсем неплохо. На нас стоит возлагать надежды. Иногда мы хотим забежать вперед. Это можно понять. На то мы и ученики. Но иногда мы вообще ничего не хотим, потому что уж очень много дряни вокруг. И это тоже можно понять, потому что дряни вокруг и впрямь много, а мы всего-навсего ученики. И ученикам разрешено ставить точку, если вокруг много дряни. Жил да был на свете король, которого ученики прозвали Король Среброуст…"
Но мой зубной врач хотел говорить только о дистальном прикусе Шербаума. Я попытался было заинтересовать его ученицей Веро Леванд, но он махнул рукой:
- Этот случай для специалиста по уху-горлу-носу…
Камерный певец Рудольф Шок пел: "Искать любви любовь велит…"
В первой статье Шербаума (ее так и не напечатали) было написано: "Мы хороший выпуск. Говорят, мы кем-то станем. Но иногда мы хотим стать никем. И это понятно. Ученики, которые хотят стать никем, наверняка кем-то станут. И Король Среброуст не хотел стать никем, а потом стал очень даже кем…"
Сейчас мне трудно четко и ясно рассказать о создании церкви в бомбоубежище. Уж очень много всего вклинилось (отнюдь не только камерный певец Рудольф Шок и мой зубной врач). Шербаум наступает на меня, потому что он сам отступил. Ирмгард Зайферт зачастила ко мне. Одна ученица катается по моему берберскому ковру, заставляя меня снимать очки, дышать на стекла, протирать их.