Когда я говорю: "Госпожа Матильда Крингс, сестра генерал-фельдмаршала, тетка моей прежней невесты Зиглинды Крингс, пожертвовала деньги на создание подземной церкви в Кобленце…", я одновременно думаю: "Став главным редактором школьной газеты "Азбука Морзе", мой ученик Филипп Шербаум не сумел напечатать целиком свою первую статью, где сравнивал деятельность национал-социалиста Курта Георга Кизингера в 1942 году с деятельностью борца Сопротивления Гельмута Хюбенера; ему пришлось сократить статью, хотя он предусмотрительно вывел Кизингера под другим именем…"
Когда я говорю: "Во время строительства железобетонного высотного дома разбились стекла" (а камерный певец поет арию из оперетты "Летучая мышь") - и когда Матильда Крингс, обозревающая вместе с нами и духовными лицами высокого сана постройку, спрашивает: "Как ты находишь здешнюю акустику, Фердинанд?", я слышу и Веро Леванд: "Ну давайте, Old Hardy! Или ты уже не можешь?..", а также признание моей коллеги Ирмгард Зайферт: "Я люблю вас, Эберхард" - и даже ее заключительную фразу: "Только не говорите, пожалуйста, что и вы меня любите…"
Пожертвование на церковь и самоцензура, попытка соблазнить и объяснение в любви не противоречат друг другу. Как бы громко Веро Леванд ни называла своего прежнего друга "гнилым оппортунистом", как бы настойчиво ни пытался Шербаум втолковать мне, почему ему пришлось уступить доводам членов редколлегии, как бы самозабвенно ни объяснялась в любви Ирмгард Зайферт во время прогулки вокруг Грюневальдского озера, находя такие слова, как "служа тебе - со скорбью - готовая к отречению", я все равно предоставляю слово Крингсу, который проверяет акустику церкви в бункере вслед за камерным певцом, уже проверившим эту акустику.
Крингс процитировал своего любимого Сенеку: "Давайте приучим наш ум хотеть того, чего требует создавшееся положение".
Потом он повторил свое: "Арктика нам нипочем!" - в помещении объемом в пятьдесят тысяч кубических метров, целиком из железобетона, в помещении, которое когда-то защищало немцев против тех, кто имел абсолютное превосходство в воздухе над территорией рейха.
Слова Крингса, произнесенные не слишком громко, прогремели в железобетонной церкви наподобие победоносной сводки о положении в Сталинграде; можно было подумать, что Крингс сменил Паулюса и принял на себя командование армией. "Военная инициатива опять в наших руках!"
Сегодня мне ничего не стоит поместить своего ученика Шербаума в освященное железобетонное пространство и заставить его публично исповедоваться: "Среброуста пришлось вычеркнуть. Они заявили: для первого номера чересчур полемично. Если нападаешь на Кизингера, надо напасть и на Брандта. Говорят, он тогда дошел до того, что носил норвежский военный мундир. Но тут я им и сказал: Начхать мне на вашего Кизингера. Но все, что написано о Хюбенере, останется, иначе я складываю с себя полномочия…"
(Обозревая подземную церковь, я сказал Линде: "Если мы все же обвенчаемся, то только здесь…")
Пока они снимали со всех шести обточенных зубов мерку с помощью фольги, пока наносили кисточкой на усеченные конусы целительную жидкость "тектор", пока на зубы надевали металлические колпачки, которые должны защищать их от внешнего воздействия, я черпал мужество лишь в зажигательно-веселой "Встрече с Шоком", передаче, стоившей, как я потом подсчитал, сто пятьдесят восемь тысяч марок. Господин Шок получил около десяти тысяч, дирижер по фамилии Айсбреннер положил в карман три тысячи. Грим, включая шиньоны, парики и собственно грим, стоил четыре тысячи триста марок. Главный осветитель и его десять помощников получили за шесть съемочных дней пять тысяч шестьсот девяносто восемь марок. Все это я выстроил в ряд: оформление - веерообразные пальмы (купленные, взятые напрокат старые костюмы, новые костюмы, специально изготовленные костюмы, равно как задники, плюс пожарник); ничего не стоила только операторская тележка радиостанции "Свободный Берлин". Впрочем, все это, вместе взятое, мало что говорило о моем самочувствии, когда мне надевали металлические колпачки. Пока шла передача, и по мере того, как она становилась все более дорогостоящей, меня занимало, в сущности, лишь одно слово - "стушеваться".
Да, мне хотелось стушеваться. Стать ниже травы, тише воды. Уменьшиться до полной незаметности. Словно некоторые люди, которые быстро исчезают за углом (закуривая сигарету), а потом их уже никогда не обнаружишь, потому что они по собственной воле (куда же?) стушевались. Стушеваться - это больше, чем испариться. Возьмем, к примеру, школьный ластик, который с радостью стирает и стирается, обнаружив ошибку; так же и я сотрусь на школьном фронте до полной незаметности, останутся одни только крошки; эта пылинка, нет, эта, нет, та, - типичный Штаруш. Он стерся до конца из-за своего ученика. (Теперь Шербаум винит меня в своем поражении.) Штудиенрат, который целиком растворяется в работе, который хотел все сделать одновременно. Но теперь уже не стоит. ("Я разочарован, Филипп, огорчен и разочарован…")
Лечение успешно продолжалось; спустя три дня, когда врач опять снял у меня металлические колпачки и примерил пробные мосты и когда мне опять накидали в рот ложкой розовый гипс, я снова возненавидел своего зубного врача.
(В тот день по телевизору показывали feature "Политическое убийство: Малькольм Икс".)
Когда гипс у меня во рту стал затвердевать, он сказал:
- Закомплексованность, которую вы испытываете по отношению к своей коллеге, объяснима: из-за Шлоттау вы ничего не можете.
Я стал разоблачать его по пунктам: он, который самонадеянно утверждает, будто намерен осчастливить мир глобальной профилактикой, он, который видит себя на переднем крае борьбы против кариеса, он, который громогласно проповедует обязательный осмотр зубов в дошкольном возрасте, он - именно он - в часы приема то и дело куда-то исчезает: прячется в уборной. Я показал ему, что он там делает: быстро, жадно, по-детски, по-звериному набрасывается на липкие сладости и поглощает их в огромном количестве. В этой крохотной каморке он, стоя, лакомится, громко и торопливо жуя, тая от блаженства. А иногда, между приемом одного пациента и другого, садится на стульчак, а потом опять жрет сладости.
- Вы, - сказал я, - вы хотите убедить меня в том, что у меня комплексы, что я, вероятно, чуть ли не импотент, а сами сидите в уборной - вот! - в уборной и, причмокивая, сосете сливочную карамель. С влажным блеском в глазах смакуете шоколадное ассорти, брызгая слюной, похотливо грызете глазированные орехи, потом приходите в неистовство из-за того, что кулек пуст, и хватаетесь - вот, вот! - хватаетесь сразу же после ваших оргий за ирригатор "Аква", чтобы пульсирующей струйкой воды смыть следы обжорства, следы свинства… И вы считаете себя врачом?
Зубной врач попытался оправдаться, говоря, будто безобразие в туалете не что иное, как научный эксперимент для опробования ирригатора "Аква", но тут его помощница захихикала. Потом он заговорил о некоторых навязчивых идеях: при длительном процессе лечения они передаются от пациента к врачу.
- Речь идет о психологическом заражении. Вспомните, что вы делали примерно неделю назад, когда отношения между вашим учеником и вами подверглись болезненным испытаниям на разрыв. Как вы переносили боль?
И тут я признался, что, чувствуя себя несчастным, ибо я и впрямь был несчастен и покинут всеми в моем несчастье, впав в глубокое отчаяние, я за какие-нибудь пять минут сжевал две плитки молочного шоколада.
- Вот видите, - сказал он, - ваше несчастье заразительно. - И вместе с помощницей извлек специальный розовый гипс из полости моего рта.
Теперь мы с зубным врачом опять говорим по телефону как ни в чем не бывало.
- Что новенького у Шербаума?
Он деловито сообщил, как долго надо лечить дистальный прикус, если его не захватить вовремя, и похвалил упорство моего ученика.
- Тяжелая пластина на передних зубах с уродливым валиком спереди - весьма обременительное инородное тело, особенно для юноши, которому скоро минет восемнадцать. При длительном ношении она становится также психологической нагрузкой - не каждый может это вынести.
Я рассказал ему о деятельности Шербаума на посту главного редактора.
- После всех компромиссов он сумел записать в свой актив маленький успех. Не кто иной, как он, добился разрешения на устройство школьной курилки. Теперь они могут дымить на законном основании. Даже Ирмгард Зайферт проголосовала "за". И при этом сам Шербаум - некурящий, убежденный противник курения.
Иногда от него приходит письмо с газетными вырезками. Несколько строк подчеркнуты красным карандашом. Два-три телефонных разговора в неделю. Как-то раз мы вместе были на выставке в Ганзейском квартале. Однажды встретились случайно на Курфюрстендамме и выпили по чашке чая в кафе "Бристоль". Дважды он заходил ко мне, чтобы поглядеть кельтские черепки и римские базальтовые обломки. Но ни разу не пригласил меня к себе.
Мы бережно обходимся друг с другом. Политические волнения в городе, уход в отставку правящего бургомистра и тот факт, что полиция превысила власть, комментируем довольно осторожно:
- Этого давно надо было ожидать.
Далее я слышу в его словах легкий намек:
- Определенного рода комплексы можно излечить теперь на улице.
Только с иронией, и не прямо, а косвенно, мы упоминаем о времени моих визитов к нему, когда мы были чересчур откровенны друг с другом и слишком близко сошлись.
- Признаю, доктор, что первая попытка вступить в интимные отношения с Ирмгард Зайферт окончилась ничем, несмотря на двухчасовые усилия. "И все же, - сказала она, когда мы снова закурили, - это не помешает мне любить тебя. Нам обоим надо проявлять терпение". Терпение мы проявляем. Да, проявляем. Но вся беда в том, что уж очень много перебивок. Она постоянно вторгается, да, именно она. Сообщает разные военностратегические сведения, и тогда я принимаюсь читать лекцию о туфовых цементах и о возможности их использования при строительстве подводных сооружений. Даже убогий пейзаж предгорий Эйфеля, при его живописном уродстве прямо созданный для натурных съемок - равнины, изрезанные карьерами, а посредине две дымящиеся трубы заводов Крингса, - даже это мешает нашим отношениям. К тому же с некоторых пор я встречаю в заброшенных базальтовых карьерах не только свою прежнюю невесту, но и свою ученицу Веронику Леванд. Линда и Веро что-то задумали. Наверно, готовят акцию против меня. Вот видите, доктор?
Мой зубной врач вскользь упомянул о телеочерке "Убийство Малькольма Икс".
- Вероятно, будущее за насилием. - А потом сказал: - Оставим в стороне ваши вполне обычные неполадки в сексуальной сфере и поговорим о цементе. Я навел справки. Заводов Крингса нет и в помине. В Круфте расположены туфоцементные каменоломни "Туб АГ", которые на все сто процентов являются дочерним предприятием фирмы "Диккерхофф". Эта основанная в 1922 году крупная фирма по производству строительных материалов все еще находится в руках семьи Диккерхофф и выпускает ныне продукцию чрезвычайно широкого профиля. Однако по сравнению с однотипной фирмой в Нойвиде количество цемента, поступаемое из "Туб АГ", относительно невелико. Но это я говорю просто так, между прочим, чтобы объяснить соотношение сил в данной отрасли. На запрос, посланный в Андернах, тамошняя биржа труда ответила, что в студенческие каникулы в пятьдесят четвертом и в пятьдесят пятом годах ваше имя значилось в списках персонала фирмы в Андернахе. Вы были студентом-вечерником, выходит, таким образом, что о должности главного инженера не могло быть и речи.
Мой зубной врач подготавливал металлические колпачки на столике для инструментов и, видимо, ждал, осмелюсь ли я возражать. Но мне ничего не пришло в голову, кроме довольно беспомощного иронического замечания:
- Вам следовало бы работать в уголовной полиции. Правда, вам следовало бы работать в полиции.
Он улыбнулся. (А может, он и впрямь служит в полиции?)
- Раздобыть эти документы было относительно легко. Сами видите, я сделал фотокопии. Мы, зубные врачи, поддерживаем между собой довольно тесные связи. И коллега в Андернахе, доктор Линдрат, признался, что одна из его дочерей - сейчас она замужем, детский врач в Кобленце, - помнит, хоть и смутно, студента с такой фамилией. Но это может быть просто совпадение. К тому же ее имя Моника. Ну? Вам это что-нибудь говорит? Моника Линдрат? Вот ее фото в профиль. Вот - анфас. Здесь она снята с подругами в Андернахе, на рейнском променаде. Так и не вспомнили?.. Красивая девушка.
Я не шелохнулся, и он прекратил допрос, ухватив пинцетом первый металлический колпачок.
- На нет и суда нет. Охотно верю, что если не в Андернахе, то в Майене жила девица по имени Зиглинда. Все мы были когда-то помолвлены. В мои намерения отнюдь не входит ограничить полет вашей фантазии. Не расскажете ли вы, пока я буду надевать защитные колпачки, о грандиозной военной игре "Сталинградская битва", о том, как дочка Крингс выступала против папаши Крингса?
"Как потускло золото…"…Мне бы следовало предложить моему 12 "А" написать сочинение, взяв в качестве темы эту строчку из плача Иеремии или хотя бы одно словечко "как". Сочинение о выражениях: как так, как-никак, вот как. Или о "какбожемой", или о значении "как" в жалобных причитаниях. Сочинение о "как", которые произносятся с удивлением - чуть слышно - сердито. О "как" у Клейста и об ироническом "как" у Томаса Манна. О "как" у детей и "как" у дряхлых стариков. О том, чем отличается "как", которым встречают особо красивый закат - как прекрасно! - и "как", которое произносят при виде моря. Сочинение на тему "как" в песне: "Как я потерял тебя…" - и "как" в политике: "Как, дорогой коллега Барцель…" Разумеется, "как" играет свою роль и в рекламе: "Как так, вы не полощете рот нашим "Прилем"?.." И еще: "как" в жизни женщины: как-как-как-как. Это "как" Шербаум уже слышал. (Не забыть бы "как" перед именами собственными: "Как, Ирмгард, разве мы должны были бы…", "Как, Веро, разве мне не хотелось бы…", "как Линдалиндалиндалиндалинда…")
Пока он надевал металлические колпачки, я описывал генеральную репетицию "Сталинградской битвы" и мою акцию перед кафе Кемпинского. В цементном бараке "Д" Крингс победил Линду на ящике с песком. На углу Курфюрстендамма и Фазаненштрассе после обеда наступили часы пик. Линда казалась безучастной. Я держал белого шпица на коротком поводке. Линда велела разыграть на ящике с песком "метель" - терраса кафе была переполнена, - горючего в окруженной армии не хватало, так что ни о каких наступательных операциях не могло быть и речи. Шпиц вел себя тихо, и я смог вылить ему на мохнатую спину бутылочку бензина. Электромеханическая система переключения Шлоттау действовала безотказно - впечатляющее зрелище. Предварительно я накачал шпица валиумом, поэтому он не проявлял признаков беспокойства. Особо впечатляюще это выглядело при одновременных контратаках обеих сторон. (Кто-то из зевак спросил: "Это против блох?") Выиграв генеральную репетицию, Крингс разослал приглашения; и пока читался вслух список приглашенных и читалась вслух моя листовка "Пожар!", я вводил наплывом то сцену прибытия первых гостей к Крингсу, то вспышку моей зажигалки. Приехали высокие правительственные чиновники из Майнца, офицеры бундесвера, ушедший на пенсию обер-штудиенрат, журналисты и, как всегда, генеральные директора. Язычок пламени обжег мне левую ладонь и опалил твидовое пальто; на собачьем поводке теперь крутился огненный шар. В бетонном бараке люди, стоя, непринужденно болтали, словно на приеме. (Надо подуть на ладонь.) По обрывкам разговоров нельзя было догадаться о предстоящем спектакле на ящике с песком, да и прохожие перед террасой кафе Кемпинского сначала ничего не понимали. (Человек предусмотрительный непременно захватил бы с собой мазь от ожогов.) Гости говорили на профессиональные темы - об экономических прогнозах, кадровых вопросах, острили насчет ведомства Бланка и вспоминали об отпуске. Сначала даже раздался смех: "Очевидно, это опять хэппенинг". В бетонном бараке царило веселье, но, разумеется, сдержанное. Мне пришлось отпустить поводок из-за обожженной ладони. (Кто-то с юмором изображал федерального президента.) Шпиц катался, вскакивал на столики с пирожными. Один столик опрокинулся. Кроме Линды в бежевом вечернем платье и тети Матильды в черном шелковом, дам не было. Отдельные возгласы: "Вот он! Я его видел. Тот, в очках…" Специально приглашенный официант обносил гостей напитками. Кто-то набросил скатерть на тлеющего шпица; он уже только слабо вздрагивал. Линда наливала слишком полные рюмки. Меня толкали, и (когда я начал разбрасывать листовки) меня стали бить. Шлоттау проверял исправность лампочек. Я потерял очки. Как и во время репетиции, премьера крингсовского наступления проходила планомерно и успешно. Они били меня зонтиками-кулаками-портфелями. Он соединился с Готом и создал плацдарм для прорыва на Астрахань. (Пузырь от ожога на моей ладони все раздувался.) Незадолго до полуночи отбыли последние гости. Я кричал: "Прочтите сначала мою листовку!.." Тетя Матильда тоже удалилась. На Курфюрстендамме я оказался весь в крови. (Моя правая бровь была рассечена.) А в бетонном бараке "Д" мы со Шлоттау стали свидетелями того, как Линда разбила отца на ящике с песком в пух и прах… "Это бензин, а не напалм!" - кричал я. Линда уличила Крингса в том, что он хотел поставить во главе атакующих войск части, которые уже были перемолоты во время операции "Удар грома": "Теперь ты капитулируешь?" Я попытался прорваться к Фазаненштрассе, но тут меня сбили с ног. "Никогда!" (Мне стало страшно.) Крингс повторил слово "Никогда!". На мостовой (я все еще кричал) я вдруг нашел свои очки. Они не разбились. Зиглинда положила на барьер ящика с песком, где стоял отец, немецкий армейский револьвер ("ноль восемь"): "Тогда будь последователен". На площадке перед террасой кафе Кемпинского я обрадовался, заслышав полицейскую сирену. (Иначе мне бы несдобровать.) В бетонном бараке "Д" стояли мы со Шлоттау - два столпа. Парни из полиции тоже дали волю рукам. (Хотя я не оказал ни малейшего сопротивления.) Трансформаторы электромеханической установки для ящика с песком равномерно гудели. Кто-то закричал: "Его надо было прикончить на месте!.."