А он пострадал и согласился. Второй… И мать есть мать… Первый ходил теперь рулевым на "Ястребе", с Сашкой Таранцом, в молодежной бригаде, а он сидел на телефоне и отстукивал телеграммы во все концы о том, что Алена выходит за Кирюху… Сердечный привет!..
На почте было пусто и тихо.
Кузя Второй обиженно отвернулся от Аю, толпящегося у распахнутых дверей почты, и стал смотреть в окно на горы. Удивительное дело: маленькое окно вмещает в себя и горы, и клочок неба, такого высокого, что орлы висят в нем соринками. А глаз человека и вовсе бездонный - он вмещает в себя столько, что ему уж и земли с земным небом мало. Ему всего мало! Давай космос! Получается, что вся вселенная меньше жадной точки человеческого глаза…
Так Кузя отвлекает себя от неприятностей…
Но тут он заметил, что по длинному склону горы к нам петляет большой автобус, осторожно и неловко, как мамонт. Впрочем, никто в Аю, ни Кузя Первый, ни Кузя Второй, ни сам знаменитый и прославленный бригадир дядя Миша Бурый, маяк всего побережья, не видел, как спускаются с гор мамонты. И если Кузя подумал про мамонта, то лишь потому, что сооружение к ним ехало такое же незнакомое, необычное.
Издали было слышно, как оно кряхтит и охает на спуске от страха. Если бы рядом была железная дорога, то его можно было бы принять за вагон, оторвавшийся от состава. Может, это рефрижератор катил за рыбой, а рыбы-то и нет! Хо-хо! Будет выговор "преду".
Вагон без рельсов душераздирающе застонал тормозами около почты и накрылся облаком пыли. Подбежав к дверям, Кузя увидел, как из пыли возникла человеческая фигура и сказала:
- Апчхи!.. Черт побери!
Голос был громкий и свойский.
- Будьте здоровы, - ответил Кузя с крыльца.
Пыль рассеивалась, демаскируя приезжего. Это был мужчина начальственного вида, в широких штанах, и шляпе до ушей.
- Кто такой? - спросил он Кузю, как спрашивают добродушные завоеватели поверженных аборигенов.
- Кузя Второй.
- Что, что?
- Кузя Второй.
- Черт побери! - нахмурясь, повторил приезжий, а из окна автобуса, который совсем открыла осевшая наземь пыль, высунулась молодая голова, тоже в шляпе, но совсем другой, тесненькой, кургузенькой, в темных очках и с маленькими усиками. Голова была - последняя модель, что надо.
- Ван Ваныч, - нетерпеливо поинтересовалась она, - кто там?
- Кузя Второй, - ответил Ван Ваныч, осклабясь. - Какой-то сумасшедший.
- Спросите, как проехать к нормальным людям, - нервно поторопила голова.
Кузя показал, где правление, и спросил:
- А вы зачем?
- Снимать будем, - ответил Ван Ваныч, вскинув руку, как топор для рубки.
- Преда? Горбова? - испугавшись, спросил Кузя Второй, потому что из-за этой непогоды под угрозой было выполнение квартального плана, а по старой привычке кого-то могли снять для оправдания.
- Чудо-юдо! - ухмыляясь, проворчал Ван Ваныч, залезая в брюхо автобуса. - Кино снимать. Понятно?
Из второго окна выглянула еще одна голова, в бакенбардах и бороде, черных, настоящей цыганской затравки, прищурилась на небо и громоподобно порадовалась:
- Солнышко!
- Поехали, поехали! - поторопила голова номер два, в темных очках.
И автобус вздрогнул, качнулся и дернулся, а Кузя Второй, не поверив себе, пронзительно запел:
- Кино-о-о?!
И бросился звонить Илье Захарычу Горбову, потому что как-никак он, Кузя, отвечал за здешние новости, а электромагнитные колебания, превращаемые в звук, согласно заверениям гениального практика-изобретателя Томаса Алвы Эдисона и опыта всего человечества, преодолевали стометровку быстрее, чем толстый автовагон на неправдоподобно узеньких и ломаных аютинских улицах.
3
Они растолковали Горбову, что будут снимать сюжет для нашего областного телевидения, но если все выйдет по правде, то картина, можете считать, уже на всесоюзном экране. Смекаете, что это такое? Жили мы себе жили, никто о нас и чохом не слыхал, и вдруг: здравствуйте! По всему Союзу! Вот вам скромный, каких много, поселок Аю, вот его герои, тоже каких много - один, второй, третий…
Много-то много, да те, многие, дома сидят, а мы раскатываем в круглых коробках по всем городам и показываемся народу.
- Прекрасно, прекрасно, - приговаривал Илья Захарыч, слушая соблазнительные слова киношников.
Он всегда, пока еще не возьмет по-настоящему в толк, о чем речь, не сообразит, чем это пахнет и как себя вести, тянет резину: "Прекрасно, прекрасно!", а потом обдумает и откажет или, по крайности, примет половинчатое решение. Не от трусости. Уж очень у него выговоров много.
По словам Ван Ваныча выходило, что успех картины зависел целиком от нас. То есть от тех, кого будут снимать.
- Наш режиссер, Альберт Егорян, - представил он самого стройного и колючего на вид модника в тиролечке и непроницаемо-темных очках. - В просторечии Алик. Молодой, способный. Как говорится, обещающий, дерзающий и так далее.
Алик не пошевелился. Он спешил к дерзаниям, эти китайские церемонии с неуместными словами Ван Ваныча его сердили. Между тем Ван Ваныч потрогал по заросшей щеке второго, будто проверял, на месте ли его борода, и пошутил коротко:
- Гениальный оператор Серафим Григорьевич Битюков. Одним словом, Сима.
Сима на глазах "преда" потянулся, как при физзарядке: видно, дорога давала себя знать. Мы-то привыкли. Да и то сказать: мы больше плаваем, чем ездим.
- Прекрасно, прекрасно, - сказал Илья Захарыч, разглядывая не Алика, не Симу, а Ван Ваныча. - А вы кто?
- Администрация, - как родной, ответил тот, приложив пятерню к груди. - Искусство надо обеспечивать. Вот и вам придется засучить рукава… И как следует…
- Прекрасно, прекрасно, - повторял Илья Захарыч. - Но ведь мы не артисты!
- А при чем тут артисты? - воскликнул режиссер и пошевелил усиками, словно они ему мешали. - Сама жизнь!
- Да, - снисходительно успокоил Ван Ваныч, словно перед ним был не наш тертый-перетертый "пред", а дите малое. - Мы готовим праздничную программу, но не в обычной манере, а… Картинка жизни.
- Без ура-ура, - вставил Сима.
- Непринужденно, - ввернул Ван Ваныч.
Алик не снял, а сдернул, снес, сшиб с себя очки: глаза его сияли.
- Это самое что ни на есть трудное. Но вы поможете без дураков воспеть вас? Ваши достойные будни!
Он был слишком темпераментный. Илья Захарыч побаивался таких. Восклицательные фразы он вообще считал легкомыслием.
- Скромненько и достойно, - подчеркнул Ван Ваныч.
Смахивая на районное начальство, он и этим видом своим, и манерой держаться как дома (уже курил, отмахивая дым от лица), даже простым, демократичным голосом при хитроватой, намекающей на взаимопонимание улыбке действовал на Горбова в этот невероятный момент успокаивающе, как человек среди марсиан.
- Что же вам надо? - спросил его Илья Захарыч. - Конкретно.
- Море… Сейнер… И немножко трудового героизма, - Ван Ваныч машинально придавил окурок о нижнюю сторону настольной крышки, смял и спрятал его в спичечный коробок, продемонстрировав уважение к чистоте и порядку, а Горбов вынул из письменного стола и поставил перед гостями пепельницу, которую держал для начальства, не разрешая остальным курить у себя в кабинете для их же пользы.
- Море есть… Сейнер найдётся, - продолжал Ван Ваныч, - а героев у вас хоть отбавляй!..
- Кто это вам сказал? - поинтересовался наш председатель.
- Когда страна быть прикажет героем, - вместо ответа засмеялся Ван Ваныч, так что спорить уже не приходилось.
- Я вам объясню! - опять воскликнул Алик Егорян, и его нетерпеливые глаза наполнились библейской тоской в ожидании понимания и сочувствия.
Замысел у них был действительно простой. Заехать в любой рыбацкий колхоз и без претензий схватить на пленку кусочек жизни. Какой? Она сама подскажет. Импровизация. Но, конечно, трудовой процесс должен быть обязательной и главной частью этого кусочка.
- Импровизация - это прекрасно, - сказал Илья Захарыч. - А в районе вы были?
- Были, были, - опять успокоил его Ван Ваныч.
- И что вам сказали?
- Сказали, а езжайте хоть к Горбову. Это вы?
- Я.
- Ну вот мы и приехали.
- Так ведь погоды нет, - наконец сокрушенно вздохнул Горбов.
- Как нет?!! - вскрикнул Алик таким голосом, что пяти восклицательных знаков не хватит, чтобы передать его удивление. - Как нет?! - И щипнул себя за усики, после чего из него посыпались слова, как крупа из прорванного пакета.
Такая погода, что только и снимать. Удача, которой ждут то неделями, а то и месяцами. Солнце!
Солнце во все небо! Солнце среди осени. Праздник кино. Поездка началась с удачи. Снимай, не зевай.
- Сима! - крикнул он. - Сима! Говорят, погоды нет. Скажи ты.
- Есть, - прокурорски пробасил Сима, строго поглядывая на Горбова из неаккуратной рамы собственной бороды.
Выходило, что солнце - это все.
- Послушайте, ребята, что я вам скажу, - заговорил с ними по-свойски наш Горбов. - Солнце - это, конечно, хорошо. Для кино. Прекрасно. Но рыба не ловится. Солнце есть, рыбы нет. А без рыбы какой у нас героизм? Никакого героизма. Рыба нужна.
И ему была нужна рыба. Ох, как ему была нужна рыба, чтобы доложить в район о ходе лова и спокойно уснуть хотя бы на одну ночь.
Режиссер и оператор озадаченно переглядывались, как немые. Они не ждали такого поворота. Ван Ваныч вынул новую папиросу и основательно придвинул к себе пепельницу. Среди приехавших он был старше всех, и его закаленный административный ум чуял, что председатель на всякий случай увиливает от почетной возможности показаться миру. Но вместе с тем как же быть без рыбы?
- Без рыбы невозможно, - обронил и он вслух.
Ум его что-то искал, но еще не нашел. Все они сидели и беспомощно и напряженно молчали.
Я вам еще не описал кабинета нашего председателя, теперь могу потратить на это три строки, пока они молчат. Вот уж действительно кабинет, как все кабинеты. Стол так, стол так, телефон, портреты, табель с выполнением плана каждым сейнером от "Нырка" до "Ястреба", горшки с цветами на подоконнике, куда нарушители порядка потихоньку закапывали окурки, и - чего в сухопутном хозяйстве не встретишь - барометр на стене, над головой самого "преда". Крупная стрелка показывала сейчас на "ясно". Держалась устойчиво, без колыханья, как на испорченном приборе.
- Нет, это какое-то недоразумение! - первым горько воскликнул Алик.
- Худо, - промычал Сима.
Горбов согласно покивал круглой головой.
Голова у него как бомба, как ядро: вся гладкая. И нос на ней широкий, округлым пупышком, чтобы не очень выдаваться, и глазки маленькие, сивобровые, почти не видать ни бровей, ни ресниц, и глаз было бы не видно, но они воспаленные, красноватые от усталости. Ведь когда рыба давит на психику, Горбов не спит, провожает, встречает сейнеры. Провожает до рассвета, а встречает тоже, можно сказать, до рассвета. Выспаться бы ему сейчас, так нет, нате вам - кино. Обеспечивай! Гнать, гнать! Ну их к шуту! Втравят в историю, чует опытное сердце. С некоторых пор он более всего полюбил тихую жизнь, когда не хвалят, не ругают, когда ты не на виду занимаешься своим делом, имея время и на беды и на победы или, как пишут, на горе и радости, из которых диалектически строится жизнь.
- Ваше предложение? - обращаясь к Горбову, спросил Ван Ваныч.
Сам он так ничего и не придумал.
- А какое у меня может быть предложение'? - развел руками Горбов, наслаждаясь растерянностью приезжих. Гнать их сразу было неловко и даже забавно на них посмотреть, таких вот. - Поживите недельку-другую, может, обойдется, - и он покосился через плечо на барометр. - Не знаю, сколько эта благодать будет нас грабить, держать без рыбы, план ломать. - Он тяжко вздохнул и взял себя за горло: - Нас ведь это "ясно" вот как держит. Так держит! Во! Дышать нечем. Больше недели постоит такая радость - каюк! - Вены на его шее и даже на висках напряглись, а щеки побагровели. - Будем ждать у моря погоды… А вы пока окунитесь в жизнь, изучите, что к чему, впитайте.
Все поведение приехавших, весь настрой их речей показывали, что они закусили удила, и "пред" вежливо издевался, называя невозможный для них и безопасный для себя срок…
- Неделю-другую? - не сдержался Ван Ваныч. - Ха-ха! У нас зарез. Праздничный материал, вы слышали? Героические будни, - закончил он уныло.
- Ван Ваныч! - воскликнул Алик, хватая его, как тонущего.
Ван Ваныч не имел на это права. Он сам был их спасательным кругом, их соломинкой. Ван Ваныч поднял голову, и на лице его Горбов прочел сбой приговор.
- Ждать у моря погоды нельзя, - заговорил Ван Ваныч. - Вам без рыбы снимут голову.
- Ну?
- Нам тоже. Значит, надо поймать немного рыбы. Любой ценой. Вас покажут по областному телевидению, а может, и на весь Союз, и, если вы больше ничего не поймаете даже до весны, ни один волос с вашей головы не упадет.
Хотя падать с головы Ильи Захарыча давно было нечему, он не улыбнулся, а нахмурился. Мысль задела его больное сердце.
- Прекрасно, прекрасно, - пробормотал он.
- Дело, - пробасил Сима.
- А нам ведь все равно, сколько вы поймаете рыбы, - закончил Ван Ваныч. - Мы не райсовет…
- Для кино важен факт! - обрадованно вспыхнул Алик, как будто в перегоревшей электросети починили пробку.
- А ну закрой дверь, - приказным тоном попросил Илья Захарыч, увидев за порогом - кого бы вы думали? - конечно, Кузю Второго.
Кузя послушно закрыл дверь. Минут десять они сидели там, как заговорщики. А чего сидеть-то? Сколько им и правда же надо рыбы? Полный трюм, что ли? Одну-две хватки. И уже можно для кино такой водопад устроить! Честное мое слово. Две хватки (хватка, которой перегружают рыбу из невода в трюм, не больше мешка, она и похожа на мешок из сети) можно на лодочках по бережку насобирать. Не очень удобно, впрочем, но ведь киношники - люди сознательные, поймут. Так думал Кузя Второй. А что скажет сам Горбов, было неизвестно. Нет, по бережку не получится… Им нужен вид… Как, догнав рыбу, кидают в волны аломан, как спешат свести концы с концами, растягивая по воде цепочку поплавков, как бурлит в кольце невода вода, точно газированная, - это рыба бьется, много взяли. Им нужно море, ширь. Море, которое ходит ходуном, а не водоплеск…
Но море, спокойное, плоское, блестело, как поднос, и на завтра обещая светлый день. Да, будет солнце - не будет рыбы. А не будет рыбы - не будет и кино.
Грохнула, открывшись с размаху, дверь, и Горбов сказал с порога:
- А ну, Кузя, свисти сюда бригадиров. Нога здесь - нога там.
А зачем Кузе нога - у него мотоцикл. Он затрещал, как пулемет, по всему Аю.
Бригадиры - народ серьезный.
Даже Сашка Таранец, хоть и первый год верховодит на "Ястребе", изменился. Случалось, раньше фасонил тем, что лишнюю рюмку запросто мог кинуть в нашей ресторации под названием "Буфет", случалось, подкарауливал девчат за бочками и подхватывал под бока так, что от визга вздрагивали и мелко тряслись над головой аютинские звезды, случалось, с общего собрания вылазил из клуба в окно и шел к радисту Марконе послушать современную музыку на магнитофоне "Сборная солянка", пока бедного Марконю не осудили за эту самодеятельность на комсомольском собрании, все случалось, что полагалось, а сейчас Сашка Таранец пришел, как все, неторопливым шагом, бросил под каблук недокуренную сигаретку на улице, переступил через порог, без слова пожал руки другим бригадирам и слегка кивнул издали гостям.
Сказано было коротко: кто поймает рыбу, того и будут снимать. Никаких привилегий. Сюжет непринужденный, и старые заслуги не в счет. Людям это вроде бы понравилось, все улыбнулись. Ведь охота, хоть сухопутная, хоть морская, она всегда будит в человеке желание показать себя. Свою ловкость, свою сноровку, свой ум. Два рыбака с удочками сидят на одном бережку, а поглядывают - кто кого перещеголяет. Здесь же нежданно-негаданно затевался большой бой на равных. И уж конечно как кому повезет. В жизни, хоть наука в принципе и отрицает случайность, я думаю, еще немалую роль играет этот самый треклятый случай. Везенье, словом. А на море как без везенья?.. Заранее нельзя было сказать - кто отыщет в пустом море рыбу, кто сумеет ее взять, реденькую, как весенний снежок, прославленный Михаил Бурый или Сашка Таранец, у которого по сравнению с ним молоко на губах не обсохло. Алик подогрел: счастливца, вернувшегося с уловом, по обычаю, будут встречать на берегу жены, дочери, невесты рыбаков. Женская половина населения всего Аю.
Илья Захарыч покашлял в ладонь и стесненно возразил, что такого обычая у нас давно нет. Но, так и быть, для кино можно сделать исключение. Женщины соберутся. Они сниматься любят. Не говоря о девчатах. Значит, и у них пойдет борьба за право попасть на союзный экран. Что ж, пускай, подхлестнут своих муженьков да кавалеров. Не беда!
- Завтра в море, - закончил "пред".
- А как же свадьба, Илья Захарыч?
Это упавшим голосом спросил Кирюха, который проник за дверь. Рыбаки, начавшие уже расходиться, остановились.
- Какая такая свадьба? - спросил Ван Ваныч и, не дослушав Кирюху, на полуслове оборвал его взмахом руки. - Свадьба не похороны. Подождет. Перенесите.
- Так ведь гости завтра пожалуют к вечеру. Из Песчаного, из Камушкина… Отовсюду. Суббота. У меня свадьба. Между прочим, первая. Во всяком случае, Илья Захарыч, от выхода в море меня прошу освободить.
- Не валяй дурака, Кирюха, - заговорил Сашка Таранец, рывком головы откинув со лба на ухо крыло мягких смоляных волос. - Без тебя "Ястреб" не "Ястреб". Хочешь бросить друзей в беде?
- Какая беда? - взмолился Кирюха. - У вас или у меня беда?
- В общем, сами договаривайтесь, - с охотой ускользнул от спора Горбов. - Мероприятия срывать не будем.
- Мне свадьбу срывают! - загремел Кирюха. - Какая у меня без вас свадьба? Весь дом в пирогах. Два ящика водки! Что вы?! Товарищи!
Понимаете, он запаниковал, как будто давал сигнал "SOS".
- А снимите свадьбу в кино, - подсказал Алику Кузя Второй, догадавшись, что это утешит Кирю. - Сама жизнь.
- А что, идея! - воскликнул Алик и похлопал Кирюху по плечу: - Мы вас вклиним в сюжет. Сима, посмотри, какой жених, какая фактура!
- Блеск, - одобрил Сима.
- Ван Ваныч! - возбуждался Алик. - Разбудите Кайранского, разбудите Гену, что это за безобразие! Пусть он быстренько подумает, как связать рыбу со свадьбой. Поинтересней.
- Что это за Кайранский еще? - осторожно спросил наш "пред", опасавшийся новых людей.
- Это наш сценарист.
Он, оказывается, прошлую ночь работал, душа вон, сдавал какой-то телевизионный очерк до отъезда, плохо перенес дорогу и поэтому пока еще спал в автобусе сном не ведающего ни о чем праведника.
- Гена! Гена! - донеслись оттуда призывы Ван Ваныча. - Кайранский! Гена, черт побери!
Парень спал крепко.
Когда он вошел в комнату, виноватые глаза его мягко улыбались, как у близорукого. Лицо, сильно примятое, не расправилось. Это был молодой человек, очень высокий и грустный, ну прямо как живой Дон-Кихот в малиновом свитере. Он стал со всеми здороваться за руку, просить извинения и говорить, что ему очень приятно. Дойдя до Алика, он сказал ему то же, что и всем, и рассмеялся, и все поняли, что парень все еще не проснулся, и тоже рассмеялись.