- Иди сюда!
Тоня подумала-подумала и свернула и зашагала прямо по сети, а он накинул на нее только что просмоленный край, обмотал и спросил мстительно:
- Обманула?
Другая бы пошла руками сеть расшвыривать под смех ребят, "дурака" крикнула конечно бы, а Тоня упала на колени и спокойно спросила сквозь улыбочку:
- Ждал?
- Вот посиди! Попалась.
- Так меня не поймаешь, Сашка. Я не русалка, - сказала она.
Другая бы к Горбову бросилась, крик подняла о загубленном платье, поскольку наша смола не смывается, а рисунок сети крест-накрест косой полосочкой не предусмотрен текстильной промышленностью, дошла бы в азарте до "хулигана", а Тоня только и проронила:
- Эх, пропало новое платье. Задаст мне мать!
День-то был от лова свободный, рыбаки на берегу, и девчата приоделись, и Тоня новое платье надела и, может, шла тут не зря.
Смешно было, когда Сашка ее распутывал и даже в одном месте по веревке ножом секанул. Она и сама, откинув голову с косой, хохотала.
А едва высвободилась - переступила через скомканную сеть и побежала, разбрасывая ноги немножко в стороны, потому что в туфельках бежать было неудобно, а она была в туфельках. И все смеялась, убегая, как счастливая, а Сашка опять кричал:
- Тоня! Тоня! Тоня!
Но она даже не оглянулась.
- Я ее все равно дождусь, - поклялся Сашка то ли одному себе, то ли ребятам.
Как-то, сильно выпивши в "Буфете", Сашка перехватил ее, когда она шла из клуба после кино, отвел в стороночку от подруг и сказал:
- Выходи за меня замуж.
- Эх, Саша, - помолчав, вздохнула она.
- Я серьезно, - поспешил заверить он.
- Эх, Саша, - повторила она. - Эх, пьяный дурак.
Второй раз он выложил ей все это совершенно трезвый, у бочки с рыбой.
- Я ж тебя совсем не знаю, - сказала Тоня.
- Смеешься? - удивился Сашка. - Могу представиться. Александр Таранец, бригадир с сейнера "Ястреб". Будем знакомы.
Он в тот день как раз и получил "Ястреб".
- Будем знакомы, - ответила Тоня, уминая крупную хамсу в бочке руками, спрятанными в желтые пластиковые перчатки.
- Что еще тебе надо? - спросил Сашка.
Она подняла на Сашку свои глаза в диковатых ресницах и смешливо пропела:
- Мно-ого!
Вот дьявольщина! Эта диковатость, эта пугливая чуткость была в ней, как будто она только что родилась на свет, и привычка надо всем смеяться, точно бы она самая умная. Трудно быть самой умной, Тоня.
Так или иначе, одни ребята от нее сразу отказывались, другие побаивались, а Сашка присох, и толковать о них тогда и перестали. Затихли.
На свидания он ее больше не звал, ни с кем о ней сам не заговаривал, но это был лишний знак. Ведь и других девушек Сашка не беспокоил.
- И ты мне не веришь, - утвердительно сказал ей Сашка сейчас. - Не познакомилась еще с Сашкой Таранцом?
- Не-а! - ответила она, как маленькая.
- Чудеса! - сказал Сашка. - Вместе выросли, кажется.
- Ну и что? - спросила Тоня, похлопывая веничком по юбке. - Люди не зря растут-меняются.
- Тоня!
- Я пошла ванны мыть.
Для того и был в ее руке жесткий веничек - мыть брезентовые ванны, поседевшие без рыбы от соляного налета. Сашка загородил ей дорогу.
- Ты скажи, ну какой тебе парень нужен?
- Самый лучший, конечно, - ответила она, не задумываясь.
- Не смейся.
- Никакого, - сказала она ему в лицо.
- Что ж придумать, - благодушно распустил губы Сашка, - чтобы ты меня разглядела?
Перед Тоней он всегда оттаивал, как Иванушка-дурачок перед царевной.
- Ничего не придумывай, - засмеялась она. - Случай сам подвернется, не прозеваю, увижу.
Она смеется тихо и нежно, и кажется, по какому-то тайному сговору ее слышит только море и ежится все каракулевое, как от щекотки. По нему растекается свет утра. Среди бочек там и тут видны парочки. Слышно, кто-то жалуется:
- Ты чего-то даже не улыбнешься, Наденька?
- Вон баба Соня говорит, с вами надо строгий вид иметь.
И хохот. Балагурят, беззаботные. Сашка, словно очнувшись, зовет:
- Айда!
- Желаю успеха!
Это Тоня.
Она еще никогда не бросала вслед ему и слова, и Сашка вздрагивает сердцем и прибавляет шагу, торопя ребят. Только один "Ястреб" остался на рейде.
А может, Тоне правда нужен знаменитый рыбак? Самый лучший. И вот случай показать себя, сразу прославиться. Герой экрана - Сашка Таранец. А? Может, она на это намекнула?
6
Но рыбы нет.
Тянется денек впустую… Вода, неправдоподобная, как стекло, почти не дышит, словно боится стряхнуть с себя обманчивую позолоту солнца. Берег дальней косы тоже усыпан золотой крупкой. И золотое сияние стоит у горизонта. Нет, какой-то ненастоящий день.
А все живое с озорной беспечностью доверилось ему.
Из голубого мешка неба вдруг сыпятся на воду утки, издали похожие на мошкару. И сразу на воде возникает и покачивается черный островок. Утки близко подпускают "Ястреб", нехотя снимаются и тянут в сторону, низко-низко выстилая над стеклом моря длинный шлейф своей стаи, и, почти исчезнув в солнечном мареве, дружно сваливают набок и возвращаются, будто улетали для забавы.
Из воды выпрыгивают нырки - посмотреть, те же это утки или другие, И, ослепленные, снова прячутся в воду. Угольные головки нырков мелькают тут и там.
Парами сквозят в воздухе верные бакланы. Эти никогда не разлучаются.
И опять выныривают и шустро вертятся головки любопытных нырков - куда это бакланы полетели? Интересно.
"Ястреб" вспугивает сонных чаек, они перелетают лениво и недалеко, точно несуществующим ветром относит в сторону медленный белый платок и, обмякнув, он опять падает в воду. А на том месте, где только что спали чайки, остались лежать чистейше-белые перышки. И лежат, и лежат…
А нырки глазеют: где же чайки?
А может быть, все ищут рыбу? И утки, и бакланы, и голодные, берегущие свои силы чайки? И, конечно, нырки.
А рыбы нет.
На "Ястребе" позванивает гитара, как в парке. Толстые ногти прижимают бедные струночки, вот-вот перегрызут их, словно клещи, и хрупкий гриф вот-вот треснет, как сухой прутик, в жестких пальцах, но нет нежнее этих пальцев в несмываемых пятнах смолы, этих рук с зелеными якорями на темной коже. А уж как играет Славка Мокеев, только послушать. Вы не услышите. Разве вы когда-нибудь приедете в Аю? А если вдруг и приедете - этого мало.
Славка играет только в море, он и гитару держит в кубрике "Ястреба", на берег не сносит. Славка - парень застенчивый. Так посмотрите - никогда не скажете. И выпьет, и выругается, не заметив, парень как парень. Простой и не хилый. А гитара делает из него ягненка.
Славка - талант природы, берет готовую мелодию, и на каждую у него есть новый текст. Где и кто их сочиняет, эти слова, неизвестно. Будто бы они сами возникают из воздуха. Вот, пожалуйста, на мотив "Хороши весной в саду цветочки":
В аломан хамса не заскочила.
Стыдно нам на берег приезжать.
Бригадир ругается,
План не выполняется
И для сводки нечего давать.А когда низовочка подует,
Сразу жизнь становится иной.
Рыбка в аломане,
Денежки в кармане
И моя милашечка со мной.
Поясняю: аломан - это наш кольцевой невод, которым мы окружаем рыбу, когда она есть, низовочка - ветер, прохватывающий море и сбивающий его кочевое население в косяки. Песня правильно отражает состояние души рыбака в разную погоду и нам очень нравится. Может быть, поэт написал бы лучше, но поэты что-то не пишут о рыбаках, они, как по мобилизации, все ушли в геологию. И дуют про геологов, хороших ребят, которые скитаются в необжитых краях, мокнут под дальними дождями и сохнут у костров. Может, поэты друг друга перещеголять хотят и не слазят с одной темы для сравнения, как спортсмены соревнуются на одном снаряде, может, делят поровну на всех насущный хлеб романтики, может, правда, у них такое задание, но ведь и мы живем на свете, и не без романтики, и нам петь охота про свою замечательную жизнь. И мы перешли на самообслуживание. Свято место пусто не бывает: его занял кто-то безымянный и бескорыстный, кто от лютой скуки мастер на все руки.
Есть рыбацкие слова на мотивы "А у нас во дворе", "Там, где кончается асфальт" и многих других песен.
Ребята собрались на корме, скинули робы, стянули рубашки, греются на дармовом солнышке и слушают Славку. Ну, прогулка, честное слово, а не промысел. Разлеглись на трюмной крышке и около, как на пляже.
Один Сашка торчит на капитанском мостике, не отрывая глаз от моря. Впившись взглядом в зелень воды, Сашка ищет рыбий косяк, похожий на тень от облака. Сейчас небо чистое, облака не мешают. А то бывает и так, что от нервного перенапряжения иной юный бригадирчик заставляет сыпать пятьсот метров сети на темное пятно, а поднимет потом голову - над морем облако висит. И вся рыба.
С Сашки эта первая оторопь давно схлынула. У Сашки в глазах не помутится до головокружения. Он спокойно посасывает свой чинарик и смотрит… Где же она, желанная тень с краснинкой, которой отсвечивают сквозь воду рыбьи спины? Уж какой час он гоняет сейнер, смотрит терпеливо, без устали, изредка приложит бинокль к глазам, последит за далекими чайками - не разведали ли они какой добычи - и опять упрется взором в воду… А вода отвечает ему живыми бликами солнца и головками вертких нырков.
Хорошо бы сейчас нарваться на непроломный косяк. Если он только-только подошел из холодных северных вод, с остывших отмелей, то еще не успел поверить в тепло, разбрестись, растаять. На такой свежий косяк одна надежда. Одна, и та вроде миража. А как было бы здорово…
В Сашкиных глазах - острота и сосредоточенность дозорного, губы его строго сомкнуты, но в Сашкиной башке - иные картины. Мелькают руки ребят, заводящих и подсушивающих сеть, а он улыбается с экрана и скромно говорит, что да, хорошую рыбу взяли, пожалуйста, извините, дело не ждет, и вот уже гремит рыба по лотку в пропасть трюма, а он делает глоток воды прямо из чайника, закуривает и опять скромно говорит, что вот так они и живут, рыбаки из маленького поселка Аю. И весь свет на него смотрит. Но на то, что его, Сашку, увидит весь свет, что наш Аю как бы перестанет быть безвестной крошкой вселенной и прославится, Сашке, честно говоря, наплевать. Ему главное Тоня. А если Тоня для него в самом деле значит так много, бог моря, Нептун, и Сашкина звезда, которая ночью заиграет над его головой, и слепая добрая и глупая удача, помогите ему! Ну что вам стоит!
Нептун беспробудно спит, звезда далеко, не хватит жизни, пока сигнал бедствия дойдет до нее, преодолев расстояние в какой-нибудь миллион световых лет, а удача в этот светлый денек не светит.
Море бежит на глаза…
Море пахнет, как пригретый луг. Сашка никогда не был в лугах, только знает о них по рассказам матери, которую отец привез из лесных мест после службы в армии в свои молодые годы. Мать все вздыхает о них. А здесь даже в лесных зарослях на Медведе или Медвежонке - голые осыпи красноватого или серого щебня и на память известные полянки с двумя-тремя ромашками. В сущности, декоративные ромашки.
Но Сашка представляет себе луга, когда выходит в море. Чем дальше от земли, чем мористее - тем зеленее, и кажется, что ты забрался в траву, и эта трава накрывает тебя с головой, стоит опустить глаза, как бы погрузив их в пучину.
И запахи - они просыпаются и текут навстречу солнцу, как и от травы. Они окружают тебя со всех сторон.
На берег эти запахи выкидывает иногда после шторма. Они бывают недолгими. Поэтому кажется, что они пролетают мимо. Нечаянно и редко. Но это не так. Они исчезают, как исчезают луговые запахи в скошенной траве, и, чтобы услышать их следы, надо приложить клочок сена к лицу, так же как плеснуть себе под ноздри горсть моря.
Сашка смотрит в зелень моря, будто бы и впрямь настоянную на густой траве, в которой заблудилась рыба. Не будет славы, не будет Тони, ничего не будет. Чем упрямей Сашка не слазит с капитанского мостика, тем глупее он выглядит в глазах ребят. Об этом долго будут вспоминать: как он дураком торчал на своем месте целый день. В кино хотел попасть. На экран. Артист! Вон ребята на корме уже хохочут. Надо сойти. Надо поесть, а он все курит и курит, Сашка. Еще и песню сочинят на какой-нибудь популярный мотив, вроде "Черного кота". Не пожалеют.
Сейчас, раз-два и - вниз.
Но теперь он уже стоит назло себе. И теперь уже глупо не стоять, а уйти, потому что это все равно что признать свое поражение перед ребятами. Какое поражение? Разве ты делился с ними своей думкой? Разве они знают, что ты и на берегу задержался, чтобы отпустить все суда в море и походить, порыскать одному? Ведь так было? Догадаются. И обсмеют. Вся бригада - сорвиголовы.
Ну, вниз!
Но Сашка стоит. Прирос к капитанскому мостику.
Хоть бы дельфины поиграли… Дельфины всегда играют на рыбе. Всяческая мелочь искрами летит от них, как от молота, когда дельфины, пружинисто выгибая спины, впрыгивают в стаю. Охотятся.
Пишут, что дельфины - люди моря. Ум у них. Не хуже человеческого. Жизнь, конечно, хуже. Бездомная, во-первых. А может, есть у них подводные общежития и подводные там сады? Из водорослей. Но зачем им дома? Под толщей воды им тепло, как под одеялами. И садов нет. Были бы сады - были б руки, за садами ухаживать надо. У них другая среда, водная, другой вид, все другое: кожа и фигура, а уму это не помеха. У одинаковых людей и то разный ум. Одного тянет к дельфину, как к разумному и загадочному сопланетнику. Когда дельфин кувыркается, всегда хочется искупаться. Другой их бьет. Промысел. Из них жир топят. В нашем море до недавнего ловили и били дельфинов. И жизнь у них, конечно, хуже людской, даже палки взять нечем. А вдруг правда? Правда, что у них есть язык? Вот обучат несколько дельфинов людскому, они скажут, что о нас думают. А потом будут работать, рыбу показывать.
Мы ведь непременно подружимся.
Эх, Сашка, ты учись у председателя Ильи Захарыча Горбова. Пока ты мечтаешь о далеком будущем или несбыточном, он, решив прославиться, не рассчитывает на "авось", а опирается в этом деле, как и во всем другом, на уже достигнутые успехи, на могучий арсенал современных средств науки и техники. Да, пока ты мечтаешь о рыбе, "пред" не сидит сложа руки.
Он ходит из угла в угол по почте, обминает кулаки, похрустывая суставами, а Кузя Второй разыскивает уже по четвертому телефону начальника промысловой разведки и наконец ловит его на аэродроме. Илья Захарыч заходит в кабину, притягивает за собой дверь поплотнее, чтобы его никто не слышал (оттого он и из кабинета удрал), хватает трубку, и теперь его слышат только Филипп Андреич и Кузя Второй, который обеспечивает надежность связи.
Поначалу Илья Захарович спрашивает у начальника разведки, как здоровье.
- Что? Здоровье? - летит в ответ удивленный голос. - Нормально.
- Хорошо, - говорит Илья Захарыч, как будто его это волновало неделю или как будто начальник разведки вчера вышел из больницы после инфаркта.
Хорошо-то хорошо, но облегчения Илья Захарыч не чувствует и поэтому повторяет:
- Это очень хорошо… Желаю, чтобы всегда так было.
- Спасибо, - коротко отвечает Филипп Андреич.
Голос у него торопливый, словно он стоит на горячем.
- Значит, вы сейчас на аэродроме? - спрашивает Илья Захарыч, не жалея колхозных денег на телефонную дипломатию.
- Я? Да.
- Дела, заботы…
- Что?
- Я говорю, все в делах, в заботах?
Тогда начальник разведки не выдерживает и кричит:
- Горбов! У тебя ко мне какая просьба? Ты давай не финти. Я тут провожу практические занятия с летным составом, а ты мне баки забиваешь.
Горбов унизительно громко смеется.
- Что? - кричит Филипп Андреич, не разобравшись, и дует в трубку, потому что расстояние, наверно, превращает смех в перещелк, как будто дятел стучит по мембране, а тут еще сам Горбов превращает свой смех в кашель. - Алло!
- Алло, алло! - испуганно кричит и Горбов сквозь шум, наделанный им. - Филипп Андреич!
- Слушаю.
- Филипп Андреич!
- Переходи к делу.
- Филипп Андреич!
- Ну?
- Подними в небо Саенко, Филипп Андреич.
- Зачем? - сразу прорывается очень ясный голос.
- Да, понимаешь, какая заковыка. Это не для нас. Для кино.
- Какое кино? Эй, эй! Алло!
Связь прерывается, и Кузя Второй долго вызывает городскую телефонистку, потом аэродромный коммутатор, а те рвутся к нему навстречу, чтобы пасть замертво и уступить место тем, ради кого они старались.
- Говорите.
- Говорите.
- Какое кино? - кричит начальник разведки.
Хитрый Горбов объясняет, что он вовсе ни при чем, что это все киношники и что они снимут и самолет, а это для разведки тоже не последнее дело. Теперь задумывается Филипп Андреич и спрашивает:
- Ну, а как ты там вообще-то поживаешь, Горбов? Кряхтишь?
- Дашь самолет? - спрашивает Горбов.
- Давно тебя не видел.
- Все мои суда с утра в море.
- Вот черт! - вздыхает где-то в воздушной глубине Филипп Андреич. - Тебе ведь нужен Саенко, который всех твоих знает… район знает…
- Для кино это особого значения не имеет, пилота все равно видать не будет, только самолет, - осторожно отвечает наш поднаторевший "пред", - но вообще-то лучше Саенко. Всегда вместе.
- Ну да…
- Ну да…
- А он болен! - сообщает Филипп Андреич. - Понимаешь, какая ерунда. У него зуб болит. Отпустили вырывать.
- Ай-яй-яй! - отчаивается наш "пред".
- Позвони ему домой, Горбов, - советует Филипп Андреич.
Видно, ловчит по-своему. Вышли самолет, а вдруг нагорит? Не вышли, а вдруг тоже нагорит? Кино! Слово о разведке. Жаль зевнуть. На семь бед - один ответ: Саенко болен.
- Ты позвони. Может, он уже в порядке.
Сколько таких начальников, что пускают дело по воле волн!
- Алло, пожалуйста! - влезает в разговор Кузя Второй. - Сообщите телефон Саенко.
- Молодец, Кузя, - хвалит его потом Илья Захарыч, высунув голову из кабины. - Хоть и Второй, а молодец. Вызывай!
И он по-доброму улыбается, и Кузя видит, что только череп у него блестящий и крепкий, а лицо все морщится и съеживается при улыбке, мягкое, старческое лицо.
И вот уже мычит в трубку голос Саенко:
- Ммм…
- Саенко?
- У! О! - стонет знакомый тенорок Вити.
- Зуб? - спрашивает Горбов.
- Полотенцем.
- А шалфей не пробовал? А-ха-ха! - опять отчаивается Горбов. - Всегда лучше сразу рвать. По себе знаю. Вырвал бы ты вчера…
- Ммм… А что такое?
- Витя, - умоляет Горбов, будто в ногах валяется. - Витя! Как отец сына… Как рыбак летчика… Лететь надо.
- Куда к черту лететь? Кому надо?
- Кино, Витя, кино, - шепотом повторяет Горбов. - Ребята плавают. Выручай. А то…
Он рассказывает все с начала и находит очень убедительные слова, беспокоясь о престиже промысловой разведки. Кто показывает рыбу? Авиаразведчики. Почему нет рыбы? Не показали.
Саенко перестает мычать, он долго и звучно дышит и наконец цедит со стоном:
- Ну, раз для кино…
Чувствуется кроме всего, что он очень боится рвать зуб, что нет у нас лучше товарища, чем Витя Саенко, но еще чувствуется, что кино - магическое слово.