Если в море останусь,
Все равно меня жди…
- Стоп! - машет обеими руками Алик, рубанув ими вниз.
И, как по сигналу, на него вдруг рушится хохот. Ну, бывает же людям так весело, что они всему смеются. Дед Тимка крутит головой, подергивает плечами, сам себе удивляется:
- Дальше забыл.
И тогда вокруг хохочут еще пуще, еще неудержимей.
- На съемку! - вонзается в смех клич Алика, сложившего теперь руки перед собой крестом, значит, отменяющего все остальное на свете. - Сима!
Сима только что демонстрировал девушкам усложненные па твиста и отвечает невпопад:
- Способные девчата.
- На сейнер! - взвизгивает Алик. - Всем участникам переодеться в робы.
Но тут сам Илья Захарыч, багровый, как повар у плиты, подходит к нему, под новый взрыв смеха, кладет тяжелую рученьку на плечо и просит:
- Садись, Егорян, к столу.
- Зачем?
- Будем свадьбу гулять.
- А картина?
- Садись на свое место.
- Садись, режиссер!
- Садись.
- Выпей!
Со всех сторон летят добрые, но неуступчивые голоса, и они сбивают Алика с толку.
- Снимешь после.
- А то совсем не снимай!
- Кто согласен сниматься?
- Согласных нет!
- Не мешайте, ребята, им жениться.
Глаза Алика ищут помощи. Он находит Гену и почти официально обращается к нему:
- Кайранский!
- Сядь, Алик, - уговаривает его тот. - Брось ты! Выпей за молодых!
- Я не пью! - страдальчески и язвительно восклицает Алик. - Мне снимать надо! А ты еще не кончил интервью? Тебя интересует, что дедушка скажет о каждом? Так я тебе скажу: "Пьет мало".
- Меня интересует только сам дедушка.
- А картина? Картина?
Это уже плохо. Я знаю, когда на сейнере возникают раздоры, рыба может плыть спокойно. Наверняка так в любом деле, которое делает несколько человек сразу. Может, они и доделают его, да толку что? Не доделают, а доконают. Над фильмом об аютинских рыбаках нависла самая серьезная угроза.
- Нет, вы просто проявляете политическую отсталость, - бросает Алик в лицо Горбову.
А Горбов вручает ему рюмочку, чокается и говорит:
- Ваше здоровье.
- Объясните мне, что происходит? - умоляет Алик.
- Свадьба, - отвечает ему Горбов. - Она нас не послушает. Она гулять хочет.
- Кино много, а свадьба одна, - как больному, ласково объясняет мать Алены. - Танцуй! Ля-ля-ля, ля-ля-ля!
Да, свадьба - это свадьба.
- Теперь вы их в сценарий не загоните, - говорит Горбов.
- Свет уйдет, все пропало, - чуть не плачет от яростной обиды Алик. - Ван Ваныч!
- А что Ван Ваныч? - Административная сила поворачивает голову к Сашке, которого все еще держит за руку. - Вы хотите сниматься, герой?
Сашка легким рывком освобождает свою руку и приглаживает и так гладкие волосы.
- Я плясать пришел.
- С кем? - в растерянности спрашивает Ван Ваныч.
А Сашка смотрит на Тоню и отвечает:
- С ней.
14
Самый верный его друг Марконя включает через репродуктор цыганочку. Сашка топает шкарбаном о землю, а девчата выталкивают Тоню в освободившийся круг.
На Тоне цветастое платье то ли в крупных листьях, то ли просто в пятнах абстрактного смысла, если так можно сказать про бессмысленную раскраску (ни тебе цветочка, ни тебе ягодки), но вся она цветет и обтянута сверху под статуэтку, только она живая, и короткая юбочка врасплеск чуть прячет голые коленки.
Девчата сморщили складки на ее спине, и Тоня небрежно обдергивает у пояса свое платье и выходит, пожимая лопатками, словно ей что-то давит, что-то неудобно. Руки ее остаются на поясе. Сашка бьет о землю вторым шкарбаном, проверяя, а прочно ли держится под ним земля, на славу сработанная природой, а Тоня вскидывает голову, и грудь ее приподнимается так, что на Сашкиных глазах в вырезе ее платья пролегает глубокий желобок, острым кончиком вниз, но она не дает присмотреться, она кидается в пляску, как в воду падает.
И летят вокруг брызги. Брызги дробного перестука Сашкиных шкарбанов, быстрых отсветов от щек, от глаз, от пальцев, даже от коленок, рвущихся из-под платья, от бус, завертевшихся на Тониной шее.
- Вы такую девушку видали? - спрашивает дед Тимка Гену Кайранского, который сидит с приоткрытым ртом.
- Честно?
- Ну а как еще? - смеется довольный дед Тимка. - У нас тут все честно.
- Нет, не видал.
- И не увидишь, - по-свойски говорит дед Тимка, вдруг проникаясь к верному собеседнику прощающим пониманием. - Выпьем. Еще одна свадьба на носу. Допляшутся!
Он наливает в рюмки, а сам смотрит на Тоню и Сашку, которых кружат и несут смерчи цыганочки, и льет мимо, останавливаясь на половине, а Гена, забыв о потухшей сигарете на губе, отбивает такт ладонями, и вся свадьба хлопает в такт пляске.
Сашка хочет глянуть Тоне в глаза, он подступает поближе, но она отворачивается и обходит его, лицо ее неприступно, губы сжаты и брови стиснуты, и Сашка восклицает:
- Эх, Тоня!
"Эх!" - это Тонино любимое словечко. "Эх, девочки!" - говорит она. "Эх, пьяный дурак!" - сказала Сашке, когда он первый раз предложил руку и сердце на всю жизнь, зарядившись для храбрости. "Эх!" - вырвется у нее иной раз просто так, неизвестно о чем. Но слышно, что всегда за этим какая-то заманчивая мечта, да вот только не получается…
А лихо бы! Две буквы, междометие, а с большим смыслом.
Сашка рассыпает по коленкам оглушительную, отчаянную трещотку - сейчас клочья от штанов полетят, лупит ладонью по одной подметке, по второй, вгоняет гвозди на ходу, чтобы подметки не отлетели, держались крепче, и повторяет:
- Эх, Тоня!
Губы ее трогает улыбка. Взблескивает в глазах короче, чем на миг, и тотчас же придавливается величавой каменной волей. А тут еще коса заплетается вокруг лица, закрывает ее губы, и уже не поймешь, улыбается она или только померещилось. Плохо Сашке, свирепо плохо, по глазам видать, темным, как ямы со стоячей водой, у него остановившиеся глаза убийцы, но никто этого не видит. Все бьют в ладоши и подтопывают ногами и начинают подпевать: "Ля-ля-ля-ля-ля!"
Хоть бы капельку оттаяла в Тоне вчерашняя обида. А то Сашка землю ногой проломит.
- Эх!
Тоня отбрасывает косу за плечо, дует на прядки, соскочившие с головы и щекочущие глаза, и спрашивает, танцуя:
- Заэхал! С чего это?
И опять дует на прядки, играющие с ней.
- Скажу - не поверишь, - танцуя, отвечает Сашка.
- Поверю, - неожиданно улыбается Тоня широко, заметно.
И Сашка отвечает ей улыбкой во весь рот.
А свадьба, глядя на их улыбки, сразу хлопает звонче и тоже улыбается.
- Сейчас скажу.
- Ну? - крутясь, приближается к нему Тоня.
- Я ведь обманул, - успевает сказать Сашка, пока она не отскочила.
- Кого? - спрашивает она, подпрыгнув.
Она теперь перестала вертеться и, сверкая голыми жжеными коленками (и сейчас солнце, а летом знаете какое!), прыгает вперед и назад. И Сашка прыгает то к ней, то от нее, как в пляске "А мы просо сеяли", и твердит весело:
- Всех сразу. Всех!
- Не понимаю, - запыхавшись, бросает Тоня и трясет головой, все еще машинально улыбаясь.
- Мне Саенко рыбу показал для всех, - объясняет Сашка, сияя, - а я один взял. Поняла? Как Рачок.
Кажется, замерев, Тоня сейчас забудет о пляске. Но она прыгает, не опуская рук с пояса, и губы ее растягиваются все шире и приоткрываются все больше, и зубы блещут.
- Врешь, - смеется она.
- Как Рачок, - повторяет Сашка. - Точно.
А Тоня останавливается и качает бедрами, и головой, и всем телом. Тоня думает.
- Еще хуже, если так, - шепчет она, глядя в белый свет мимо Сашки, хотя он и крутится перед ней.
- Ага, - кивает он своей зализанной башкой, тарахтя вокруг Тони каблуками, потому что уже больше невозможно скакать взад-вперед. - Рачок двух обидел, а я всех сразу. Он две сети резанул, а я…
- Та-ра-ра-ра-ля! - орет свадьба.
- Сниматься захотелось? - спрашивает Тоня.
- Точно.
Хотел сказать - из-за тебя. Хорошо, не сказал. Уберегся.
- Ну и снялся бы! - смеется Тоня, сверкая зубами, непонятно, понарошку или всерьез смеется. - Эх, Сашка, Сашка!
- Нет Сашки.
- Эх, Сашка!
- Скажи, Тоня. Скажи всем! - внезапно требует Сашка, вертясь вокруг нее и вокруг собственной оси, как Земля вокруг Солнца.
Горбов трясет за плечо Ван Ваныча и торопит.
- Как пляшут! Знатный бригадир с рыбосолкой. Снимайте, снимайте… Она девушка хорошая… Стенгазету делала…
Он любуется Тоней и Сашкой и думает, что по молодости Сашка, конечно, согрешил, но его придется простить, надо простить для Тони, наконец. Ведь чего, если спросить, хочет в итоге всех своих мук "пред" Горбов? Чтобы всем было хорошо, чтобы все были счастливы.
- Снимайте, черти!
- Лимит! - невозмутимо отвечает Ван Ваныч, полосуя себя свободной рукой.
- Что? - недоумевает Илья Захарыч.
- Пленочка…
- Для рыбы?
- А как же! Народу интересно, как вы ее ловите.
- На рыбу пленка есть, а на танцы нет? - Илья Захарыч отталкивает от себя Ван Ваныча.
- Алик! - снисходительно зовет Ван Ваныч режиссера, который, скучая, сидит за углом стола. - Скажи Симе, пусть возьмет их на мушку… Коротенько. Я прибавлю пленки.
Он слегка во хмелю и поэтому добрый.
- Пусть возьмет, - безучастно соглашается Алик. - Сима! Крутани. Для стыка.
Для стыка - это не главное, это проходная сцена. Монтажный переход…
Сима заводит аппарат, как будильник, и трещит, и пляшущие фигуры Тони и Сашки навсегда летят в камеру. Эх, если бы еще поймать их слова, рождающиеся сквозь обманчивые улыбки.
- А тебя-то записали в скромники. Сниматься не хочет. Подумать, а!
- Скажи им, Тоня, - топчась, продолжает умолять Сашка. - Будь другом, скажи. Ну, что тебе стоит?
- Дурак ты! - в крутом повороте выпаливает Тоня. - Скажи сам.
А Сашка озверело лупит себя, как бы в наказанье, по груди и по ногам.
- Я сам не скажу.
- Живи так! - пожимает плечами Тоня, и тут пленка (магнитофонная) кончается, и Тоня выходит из танца, обмахиваясь и улыбаясь, а Сашка крутит рукой над головой, словно гоняет голубей, и кричит Марконе, чтобы он повторил.
- Мне мало!
Может, это его единственный и последний танец с Тоней. Так натанцеваться хоть на чужой свадьбе. Завтра он будет как Рачок. Прокаженный. Повторить бы не танец, а вчерашний день. Вот бы как это было… Он бы созвал все суда, все сейнеры со всего моря - пусть гости снимают, как ловят рыбу рыбаки, если это интересно народу. Но вчерашний день - это вчерашний день. Не повторишь…
Каждый день уходит в безбрежное море времени, как волна, не возвращаясь. Подбежит волна - но это уже другая, той не будет.
С визгом перемоталась пленка на "Сборной солянке", послушной рукам только одного человека на свете, своего создателя Маркони. И опять ударили гитары из какого-то старого кинофильма свое "та-ра-ра-ля", а Сашка повел глазами и не увидел Тони, потому что Тоня убежала за Аленин дом и там плакала наскоро, вытираясь пальцами и платочком, чтобы не навлечь подозрений. Но платочка на слезы не хватило, и она пошла, пошла, перелезла через пролом в заборе на пути (у нас все заборы в большинстве случаев каменные, с проломами для соседского общения) и ушла, сама не зная зачем. Ушла Тоня со свадьбы.
- Славка, - между тем крикнул молодой бригадир, - выходи!
Славка большими пятернями зачесал назад свои густые, как швабра, кудри, рукава его белой нейлоновой рубашки сползли чуть ли не до локтей, обнажив кованые руки все в якорях, и вдруг он хлопнул над собой в ладоши так, что у Симы зазвенело в ушах, и Сима положил камеру на табурет и стал дырявить пальцами уши, а Славка уже теснил бригадира по кругу. Знал бы он, зачем его вызвал бригадир! Сашка опять танцевал и говорил. А когда они натопались и обстучали себя и Славка первым из бригады узнал все, он сказал:
- Это надо обдумать, - и выдал еще одну трещотку с головы до пят и крикнул: - Кузя! Поддержи бригадира, а то сковырнется! Гляди, как шатается!
Это, конечно, касалось Кузи Первого. Для Кузи Второго Сашка не бригадир. Для него бригадир телефонная трубка, почтовая марка. Он скромно подпирает дом, стоит себе, ковыряя стену каблуком согнутой ноги, и не натруженные интеллигентной работой руки держит за спиной. Кузя Второй всегда вот так в сторонке терпеливо помалкивает. Даже Илья Захарыч на больших неорганизованных молодежных сходках ставит его в пример.
- Кыш, кыш! Не галдите! - кричит он. - Посмотрите на Кузю Второго. Молчит, а вы га-га-га, га-га-га! Как гуси!
Сегодня Кузя Второй особенно грустен по причине, о которой никто никогда не догадается, и прежде всего счастливая Алена.
- Посмотри, Аленка, а Кузя-то Второй какой симпатичный.
- Кузя! Ты правда, симпатичный.
- Поздравляю тебя, Алена.
- Спасибо, Кузя.
И промелькнули. Бывшая невеста, а теперь законная жена Кирюхи Алена и радистка Зиночка, которая долгая, тонкая, звонкая и прозрачная. Бегали в дом, наверняка подарки рассматривали. Кирюха туфли на шпильках купил, каждая шпилька с авторучку, а ведь все равно ему Алена до плеча не достанет, да у нас в таких туфлях и не прогуляешься, по нашей галечке. Но что с него взять? Молодой муж!
"Какой Кузя-то Второй симпатичный!" Вы слышали?
А что? Одет в польский пиджачок из твида, галстучек завязан в узелок, не с кулак, ну, курносый чуть больше меры, ну, конопатенький, ну там, непослушная шевелюра с торчком на затылке да еще цвета спелой ржи, в общем, рыжеватая, рыжая, но ведь он, Кузя, в этом не виноват. А так просто, если даже со стороны посмотреть, симпатичный. Права Зиночка, честное слово!
Но оставим Второго. В кругу уже бухает ногами его старший брат, его тезка под номером один, трясет щеками, до того любит потанцевать - хоть хлебом не корми, но и про хлеб не забывает, хотя мама ему еще и пирожки дает.
- Да-а-а, - тянет Кузя Первый, узнав от Славки новость. - А я пирожок трескал и картинки смотрел. Я не видел никакого вымпела.
- А самолет видел? - язвит Сашка, хотя на душе все тяжелей.
- Самолет?
- Он требует, чтобы мы за него всем сказали, - выдыхает Славка, отплясывая.
- Псих, - решительно рубит Кузя Первый. - Псих!
На него находит такая решительность, как в тот момент, когда он сказал матери, что с корабля не уйдет. За эту самую решимость Кузя Второй и любит Первого.
- Зови ребят, - не сдается Кузе Первому Сашка. - Это дело всем надо решать. Два друга - не суд.
И вот за полминуты, кого хлопнув по плечу, кого схватив за грудки, Кузя Первый со Славкой вытаскивают в круг всех уже хлебнувших рыбаков со своего "Ястреба", и двенадцать пар ног, двадцать четыре шкарбана разных размеров, утаптывают двор молодоженов так, что на нем, наверно, дикой траве не расти.
Это ловко он сообразил, Сашка. Не зря он бригадир. Уйди ребята совещаться куда-нибудь, отделись сейчас от свадьбы, пошли бы расспросы - что за тайны, какая повестка и прочее. Закрытые собрания - не свадебное мероприятие. А так - пляшут. Пляшут люди. И все.
- Сима! - кричит оператору наблюдательный Гена Кайранский. - Сима! Вся бригада пляшет! Си…
- Неубедительный кадр, - раздраженно перебивает его Алик. - Скажут, подстроили. Наверняка.
А ребята пылят праздничной обувью и выясняют отношения.
- Дали тебе первый раз в жизни сейнер, Сашка…
- По морде ему дать.
- Ну дай, дай! Спасибо скажу.
- Дадут, не проси.
- Какие еще предложения?
Некоторое время разговаривают только ногами. В лад и не в лад.
- Славка! Ты звал.
- Я молчу.
- Как это понимать?
- Это? - спрашивает Славка. - А вы посмотрите на жениха с невестой, на Кирюху с Аленой. Посмотрите, какие они. Они не для того рядом, чтобы такое слушать.
И, отталкивая свои колени, лезущие под руки, как мячи, он пошел вокруг всей бригады, мимо Алены с Кирюхой, и запел:
У Яны и Яночка
Родилась цыганочка,
Над Яном с Яною трава,
А цыганочка жива!
- А рыба преет, - замечает один из пляшущих, самый серьезный. - У нас ее и не примут. Весь день мыкались, тарахтели-барахтели, рубля не получим.
- Заткнись, Копейка!
- Еще поймаем, - отсекает и Славка. - Рыбы полное море, а их двое. Хотите свадьбу испортить?
- Что же мне делать? - спрашивает Сашка, весь в поту.
- Будешь сниматься.
Бросив фразу через плечо, Славка, чубатый, глазастый и губастый, обводит всю свадьбу сияющим взором и продолжает:
А вот Кирилл с Аленою,
У них сердца влюбленные,
И любви их нет конца,
Ламца-дрица-ой-ца-ца!
Рассыпает топот праздничных подошв Славка, заглушая говор за спиной.
Привстав, Кирюха поднимает полный стакан.
- Сла-авка!
И плещет вино на Славку-песенника. Где пьют, там и льют. По-русски. Вина у нас в избытке. Все Аю в винограде, летом домов не видно, виноградный плен. Сухого закона нет. Сухое вино имеется.
- Сволочи вы, - неожиданно заключает Сашка, ударяя ногами из последних сил.
Ребята, показавшие себя такими хорошими, загалдели. Заходили ходуном лопатки, без разбора смешались голоса, пока не вторгся властный окрик:
- Как гуси!
В их кругу, оказывается, толокся сам "пред", молотил себя ладонями по груди, больше в правую половину, потому что слева - старое сердце.
- Устроили собрание? - спросил Горбов.
- Да, - сказал Сашка.
- Что решили?
- Не волнуйтесь… Поддержали вас… Исключительно…
- Молодцы, - успокоенно вздохнул Илья Захарыч и сбавил темп, пошел через такт, а ребята отплясывали с прежней резвостью. - Наказание мы тебе придумаем. Дай только этому кино уехать.
- Тогда поздно наказывать, тогда его славить будут, а мы и рубля не заработаем. Тарахтели-барахтели…
- Рыбу примут.
- Спасибо, конечно, - сказал Сашка и поклонился Илье Захарычу.
- Вот так живут простые советские люди, - шутит Славка.
Танец кончен. Сашка, прыгавший больше всех, устало идет из круга, разбредаются, насупясь, и ребята, а Горбов дубасит один планету, и со всех сторон, как говорится, гремят аплодисменты, переходящие в овацию. Уже не в лад. А в его честь.
- Всех переплясал пред!
- Старый конь.
Так приятно Илье Горбову слушать приветливо-шутливые голоса односельчан.
Он догоняет и обнимает Сашку, будто хочет опереться на плечо, потому что запыхался, да и в самом деле запыхался; он идет, покашливая, мутными от вина глазами смеется людям, а Сашке говорит с тихой грустью:
- Я тебя не насилую. Если ты храбрый, скажи народу. Хоть сейчас. Пожалуйста.
Сашка закрывает глаза так крепко, как их закрывают в детстве, когда хотят спрятаться, а когда открывает, то видит Марконю на подоконнике. Марконя сидит на посту, закинув ногу на ногу. Марконя не танцевал, и Сашка подходит к нему, еще не отдышавшись, вытирает капельки пота на лбу и говорит с последней надеждой:
- Марконя… Друг! Вчера с этой рыбой…