Мистер Липкин
Квинтэссенция эксцентрики в одном акте
Сцена представляет собой пространство перед загородным коттеджем в Восточном Исаакшире, в один из безнадежно аркадских августовских вечеров. Мистер Липкин, одетый в эксцентричный костюм пейзанина эпохи Елизаветы, дрожа, лодырничает среди крынок и бычков. Он далеко не во цвете лет и давно уж не молод. Отталкиваясь от того факта, что он картавит, а также вовсе не замечает, что надел пальто наизнанку, можно высказать предположение, что он находится либо выше, либо ниже уровня поверхности обычной жизни.
Около него на траве лежит мальчик Питер. Конечно же подбородок Питер подпирает ладонью, как юный сэр Уолтер Рейли на картине. Он очень на него похож, его серые глаза даже глядят так же: серьезно, мрачно, почти траурно; он производит чарующее впечатление существа, не вкушавшего пищи земной. Это впечатление лучше всего производить по окончании плотного обеда. Он зачарованно смотрит на мистера Липкина.
Тишина. Поют птицы.
Питер. Часто в ночи я сижу у окна и смотрю на звезды. Иногда мне кажется, что это – мои звезды… (Серьезно.) Думаю, что когда-нибудь я тоже стану звездой…
Мистер Липкин (эксцентрично). Да, да… да…
Питер. Я знаю их всех: Венеру, Марса, Нептуна, Глорию Свенсон.
Мистер Липкин. Я не силен в астрономии… Я думал о Ландоне, малыш. И вспоминал свою дочь, уехавшую туда, чтобы стать машинисткой… (Вздыхает.)
Питер. Я любил Ульсу, мистер Липкин, она была такой пухленькой, такой кругленькой, такой веселой!
Мистер Липкин. Малыш, она не стоила и бумаги, которой была набита. (Спотыкается о кучу крынок и бычков.)
Питер. Как ваша астма, мистер Липкин?
Мистер Липкин. Ей хуже, слава богу!.. (Задумчиво.) Мне сто лет… Я слабею с каждым днем.
Питер. Наверное, жизнь стала более-менее спокойной с тех пор, как вы забросили приворовывать?
Мистер Липкин. Да… да… Видишь ли, Питер, малыш, я переменился, когда мне стукнуло пятьдесят – в тюрьме.
Питер. Опять встали на неверную дорожку?
Мистер Липкин. Гораздо хуже. За неделю до того, как истек мой срок, они насильно пересадили мне железы здорового молодого заключенного, которого казнили.
Питер. И это вас обновило?
Мистер Липкин. Обновило, как же! В меня снова вселился Старый Ник! Этот молодой преступник был, очевидно, взломщиком и клептоманом. Что значит мелкая кража по сравнению с этим!
Питер (в благоговейном страхе). Какой ужас! Наука – это вздор.
Мистер Липкин (вздыхая). Мне удалось его практически задавить. Не каждому доводится изнашивать два комплекта желез за одну жизнь. Я бы не согласился взять другой комплект, предложи мне даже все запасы бодрости сиротского приюта.
Питер (задумчиво). Не думаю, что вы отказались бы от чудесного спокойного комплекта старенького священника.
Мистер Липкин. У священников нет желез – у них души.
(За сценой слышится приглушенный сигнал звонкого клаксона, извещающий о том, что совсем рядом остановился автомобиль. На сцену выходит молодой человек, облаченный в вечерний костюм и патентованный кожаный цилиндр. Он выглядит чрезвычайно светским. Противоположность одухотворенности двух других персонажей заметна даже с первого ряда балкона. Его зовут Родни Дайвен.)
Дайвен. Я ищу Ульсу Липкин.
Мистер Липкин поднимается и, трясясь, встает между двух бычков.
Мистер Липкин. Моя дочь в Ландоне!
Дайвен. Она уехала из Лондона. Она едет сюда. Я шел за ней по пятам.
Из маленького отделанного жемчугом кошелька, висящего у него на боку он достает сигареты, выбирает одну. Чиркнув спичкой, подносит ее к сигарете. Сигарета в тот же миг зажигается.
Дайвен. Я подожду.
Он ждет. Проходит несколько часов. Не раздается ни звука, если не считать редкого кудахтанья или шипения бычков, ссорящихся друг с другом. Здесь можно вставить несколько песенок, или карточные фокусы в исполнении Дайвена, или акробатический номер – как вам будет угодно.
Дайвен. Здесь так тихо.
Мистер Липкин. Да, очень тихо…
Неожиданно появляется кричаще одетая девушка; она выглядит порочной. Это Ульса Липкин. На ней одно из присущих раннеитальянской живописной школе бесформенных лиц.
Ульса (хриплым, порочным голосом). Папочка! Вот и я! Твоя маленькая Ульса!
Мистер Липкин (трясясь). Ульса, маленькая Ульса…
Они обнимаются, обхватывая друг друга за бока.
Мистер Липкин (с надеждой). Ты приехала, чтобы помочь с пашней?
Ульса (сердито). Нет, папочка, пахать так скучно. Не горю желанием.
(У нее ужасный акцент, зато смысл ее речей мил и ясен.)
Дайвен (явно пытаясь ей угодить). Послушай, Ульса. Давай постараемся достичь понимания.
Он идет к ней широкими, грациозными, спокойными шагами; умение делать такие шаги сделало его капитаном команды бегунов в Кембридже.
Ульса. Ты все еще утверждаешь, что Джек?
Мистер Липкин. О чем она говорит?
Дайвен (нежно). Милая моя, конечно же это Джек. Это не может быть Франк.
Мистер Липкин. Какой Франк?
Ульса. Это Франк!
(Здесь можно вставить пикантную шутку.)
Мистер Липкин (экстравагантно). А вот не подеретесь… А вот не подеретесь…
Дайвен (протягивая руку, чтобы погладить ее по руке тем мощным движением, благодаря которому он стал главным гребцом команды Оксфорда). Ты выйдешь за меня замуж?
Ульса (с насмешкой). Еще чего! Да мне не позволят войти в твой дом даже через черный ход!
Дайвен (рассерженно). Пусть только попробуют! Не бойся – ты войдешь в него, как любовница, через форточку.
Ульса. Сэр, вы забываетесь!
Дайвен (смущенно). Прошу меня извинить. Но ты поняла, что я хотел сказать?
Мистер Липкин (от мыслей у него разболелась голова). Вы хотите взять в жены мою маленькую Ульсу?
Дайвен. Да.
Мистер Липкин. Я вас совсем не знаю.
Дайвен. Отлично. У меня самое прекрасное тело в мире…
Ульса. И самый плохой кодекс чести.
Дайвен. В Итоне я был членом клуба "Пауп"; в Рэгби я состоял в "Полупиве". Моим уделом, поскольку я являлся младшим сыном, была служба в полиции…
Мистер Липкин. Можно не продолжать… Деньги у вас есть?
Дайвен. Куча. Думаю, что Ульсе придется ездить за покупками, раздваиваясь каждое утро – в двух "роллс-ройсах". Я также владею детским автомобилем и списанным танком. У меня абонемент в опере…
Ульса (мрачно). А я могу спать только в ложе! И я слышала, что вас исключили из клуба.
Мистер Липкин. Какие ключи?
Дайвен (повесив голову). Да, меня исключили.
Ульса. За что?
Дайвен (еле слышно). Однажды я решил пошутить и спрятал все мячи для поло.
Мистер Липкин. У вас все в порядке с головой?
Дайвен (с унынием). Спасибо, все хорошо. В конце концов, что такое светское великолепие? Всего лишь чувство такта, позволяющее вам сеять, пока вас никто не видит, и жать, когда на вас смотрят все.
Мистер Липкин. Поосторожнее… Я не позволю своей дочери выйти замуж за эпиграмму!
Дайвен (еще более уныло). Уверяю вас, я настоящая банальность. И часто опускаюсь до уровня подсознательного штампа.
Ульса (уныло). Все, что ты говоришь, ничего не значит. Я не могу выйти замуж за человека, который думает, что это будет Джек. Да Франк ведь…
Дайвен (перебивая). Чепуха!
Ульса (четко). Ты дурак!
Мистер Липкин. Та-та! Не судите… Будь милосердна, девочка моя. Как там говаривал Нерон: "Ни к кому со злобой, с милосердием ко всем"?..
Питер. Это не Нерон. Это Джон Дринкуотер.
Мистер Липкин. Ну да! Кто этот Франк? Кто этот Джек?
Дайвен (угрюмо). Готч.
УльсА. Демпси.
Дайвен. Мы поспорили, кто останется в живых, если бы они были смертельными врагами и были заперты наедине. Я говорю, что Джек Демпси одной…
Ульса (сердито). Чушь! Он не сможет даже…
Дайвен (быстро). Ты выиграла.
Ульса. Тогда я опять тебя люблю!
Мистер Липкин. Итак, я потеряю свою дочурку…
Ульса. У тебя полон дом детей.
Чарлз, брат Ульсы, выходит из коттеджа. Он одет так, как будто собрался в море; с его плеча свисает бухта каната, а на шее болтается якорь.
Чарлз (не замечая их). Я ухожу в море! Я ухожу в море!
(В его голосе слышится ликование.)
Мистер Липкин (печально). Ты давно уже ушел… в поле.
Чарлз. Я читал "Конфрада".
Питер (мечтательно). О, "Конрад"! Генри Джеймс, "Два года на палубе".
Чарльз. Что?
Питер. "Робинзон Крузо", версия Уолтера Патера.
Чарльз (cвоему папочке). Я не могу оставаться и гнить тут вместе с вами. Я хочу жить своей жизнью. Я хочу охотиться на угрей!
Мистер Липкин. Я буду здесь… когда ты вернешься…
Чарльз (презрительно). Ну что ты, червяки уже облизываются, когда слышат твое имя.
(Вы, наверное, заметили, что некоторые персонажи уже давно ничего не говорили. Если они исполнят энергичное соло на саксофоне, это послужит только во благо драматической технике.)
Мистер Липкин (скорбно). Эти долины, эти холмы, эти комбайны Мак-Кормика… они ничего не значат в глазах моих детей! Я понимаю.
Чарльз (нежно). Тогда не сердись на меня, папочка. Понять – значит простить.
Мистер Липкин. Нет… Нет… Мы никогда не прощаем тех, кого можем понять… Мы прощаем только тех, кто ранит нас безо всякой причины…
Чарльз (раздраженно). Меня чертовски тошнит от твоих замечаний о человеческой натуре. И вообще ненавижу каждый лишний час, проведенный здесь.
Еще несколько дюжин детей мистера Липкина отправляются в путь из дома, спотыкаясь о траву, о крынки и о бычков. Слышно, как они бормочут "Мы уходим" и "Мы тебя покидаем".
Мистер Липкин (его сердце разрывается). Они все оставляют меня. Я был слишком добр. Прятал розги и все испортил. Увы мне! Ну почему во мне нет частички Бисмарка?!
Раздается звук клаксона – вероятно, шофер Дайвена соскучился по своему хозяину.
Мистер Липкин (в отчаянии). Они не любят свою землю! Они предают старинные традиции картофелеводов! (Он в отчаянии хватает горсть земли и посыпает свою лысую голову. Начинают расти волосы.) О, Вордсворт, Вордсворт, как ты был прав, когда сказал:
Ей в колыбели гробовой
Навеки суждено
С авто, с Нью-Йорком и с Москвой
Вращаться заодно.
Все громко кричат "Жизнь!" и "Джаз!", медленно двигаясь к краям сцены.
Чарлз. Вернись к земле, да! Я уже десять лет пытаюсь от нее отвернуться!
Одно Дитя. Может, фермеры и есть опора страны, да только кто захочет, чтобы на него все опирались?
Другое Дитя. Мне плевать, кто пропалывает овощи, если я могу есть салат!
Все. Жизнь! Психология! Джаз!
Мистер Липкин (борясь с собой). Я должен быть старомодным эксцентриком. Это все, что мне осталось. Ценна не жизнь, а та доля оригинальности, которую мы в нее вносим…
Все. Мы хотим на Ривьеру! Дайте нам билеты в цирк на Пикадилли! Жизнь! Джаз!
Мистер Липкин. Погодите. Позвольте почитать вам из Библии. Открываем наугад. Всегда найдется то, что скрасит сложившиеся обстоятельства. (Он берет Библию, лежавшую на одной из крынок, и начинает читать с первого попавшегося места.) "Анаф, Ештемо и Аним, Гошен, Холон и Гило: одиннадцать городов с их селами. Арав, Дума и Ешан…"
Чарлз (безжалостно). Купи еще десять пулек и попробуй снова.
Мистер Липкин (пробует снова). "О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные под кудрями твоими; волосы твои – как стадо коз, сходящих с горы Галаадской…" Хм… Не слишком скромный пассаж…
Его дети оскорбительно смеются над ним, выкрикивая: "Джаз!" и "Жизнью движут намеки!"
Мистер Липкин (подавленно). На этот раз не сработало. (С надеждой.) Может, отсырела? (Ощупывает.) Да, отсырела… В крынке была вода… Не сработает.
Все. Отсырела! Не сработает! Джаз!
Один из детей. Пошли, надо успеть на шесть тридцать.
(Можно вставить любую другую реплику.)
Мистер Липкин. Прощайте…
Все уходят. Мистер Липкин остается в одиночестве. Он вздыхает и идет к крыльцу коттеджа, ложится на ступеньки и закрывает глаза.
Наступают сумерки – сцена освещена так, как никогда не бывает ни на суше, ни на море. Не слышится ни звука – лишь жена пастушка в отдалении наигрывает на губной гармошке Десятую симфонию Бетховена. Огромные белые и серые мотыльки устремляются вниз на старика и полностью его облепляют. Он не шевелится.
Занавес поднимается и опускается несколько раз, подчеркивая, что прошло несколько минут. Можно усилить комический эффект, если Мистер Липкин зацепится за занавес и будет подниматься и опускаться вместе с ним. Здесь также можно ввести светлячков или фей на ниточках.
Затем появляется Питер с выражением почти дебильной кротости. Он что-то сжимает в руке, время от времени поглядывая на этот предмет почти в экстазе. Переборов себя, он кладет его на тело старика и тихо удаляется.
Мотыльки бьются друг о друга, а затем мгновенно разлетаются, чем-то испуганные. Темнота усиливается, но то там, то тут мерцают искры, маленькие, белые и круглые, разнося по Восточному Исаакширу тонкий аромат дара любви Питера: нафталинового шарика.
(Пьесу можно заканчивать либо продолжать сколько угодно.)
Джемина, девушка с гор
Это произведение не претендует на литературные лавры. Это всего лишь сказка для полнокровной публики, которая ценит рассказ, а не простой набор слов "психологического" оттенка, складывающийся в "анализ". Ребята, вам это понравится! Читайте это на бумаге, смотрите это в кино, слушайте это на пластинках, вышивайте это на швейных машинах!
Дикарка
В горах Кентукки царила ночь. Со всех сторон возвышались пустынные холмы. С гор проворно бежали быстрые ручьи.
Джемина Тантрум стояла внизу у ручья, занимаясь перегонкой виски в фамильном аппарате.
Она была типичной девушкой с гор.
Обуви у нее не было. Ее руки, большие и сильные, свисали ниже колен. Лицо демонстрировало разрушительное действие труда. Хотя ей было лишь шестнадцать, уже дюжину лет она служила опорой своим пожилым Паппи и Мамми, занимаясь перегонкой горного виски.
Время от времени она давала себе передышку и, наполнив ковш чистой, как слеза, животворной влагой, осушала его, а затем продолжала работу с удвоенной энергией.
Она забрасывала рожь в бочку, размолачивала ее ногами – и через двадцать минут продукт был уже готов.
Она как раз приканчивала ковш, когда внезапный возглас заставил ее сделать паузу и бросить взгляд наверх.
– Добрый день, – сказал чей-то голос. Он принадлежал неожиданно появившемуся из леса человеку, облаченному в охотничьи ботинки с голенищами по шею.
– Приветик, – неохотно ответила она.
– Не подскажете ли дорогу к хижине Тантрумов?
– А вы из нижних поселков?
Она неуверенно махнула рукой в направлении подножия холма, где лежал Луисвилль. Там она никогда не бывала; однажды, когда ее еще не было на свете, ее прадед, старый Гор Тантрум, ушел в поселок в компании двух судебных приставов и так никогда и не вернулся. Так Тантрумы, поколение за поколением, научились бояться цивилизации.
Человек развеселился. Он негромко, но звонко рассмеялся – так смеются в Филадельфии. Что-то в этом звуке испугало ее. Она залпом осушила еще ковш виски.
– Где мистер Тантрум, малышка? – спросил он, и голос его зазвучал добрее.
Она подняла ступню и большим пальцем ноги указала на лес:
– Он в хижине – там, за соснами. Старик Тантрум – мой отец.
Человек из поселка поблагодарил ее и ушел. Он излучал молодость и силу характера. На ходу он посвистывал, напевал, делал сальто и блинчики, вдыхая чистый, бодрящий горный воздух.
Ведь воздух у аппарата пьянил, как вино!
Джемина Тантрум смотрела на него как завороженная. Такие ей еще никогда не попадались.
Она села на траву и стала считать пальцы на ногах. Она насчитала одиннадцать. Арифметике она училась в горной школе.
Горная вражда
Десять лет назад леди из поселка открыла школу в горах. У Джемины не было денег, но она вносила плату, принося полное ведро виски каждое утро и оставляя его на столе мисс Лафардж. Мисс Лафардж скончалась от белой горячки через год после начала преподавательской деятельности, поэтому обучение Джемины так и не завершила.
На другом берегу тихого ручья стоял еще один перегоночный аппарат. Он принадлежал Долдрумам. Долдрумы и Тантрумы не ходили друг к другу в гости.
Они ненавидели друг друга.
Пятьдесят лет назад старый Джем Долдрум и старый Джем Тантрум поссорились в хижине Тантрума за игрой в "оладушки". Джем Долдрум швырнул короля червей в лицо Джема Тантрума, и старый Тантрум в ярости свалил с ног старого Долдрума девяткой бубен. Вскорости присоединились остальные Долдрумы и Тантрумы, и маленькая хижина заполнилась летающими картами. Хаструм Долдрум, один из младших Долдрумов, корчился на полу в агонии, туз червей застрял у него в горле. Джем Тантрум, стоя в дверном проеме, метал масть за мастью, его лицо горело адской ненавистью. Старая Мамми Тантрум стояла на столе, поливая Долдрумов горячим виски. Старый Хек Долдрум, у которого кончились козыри, был вытеснен из помещения, несмотря на то что разил направо и налево своим табачным кисетом, собирая вокруг себя остатки своего клана. Затем они оседлали своих волов и яростным галопом ускакали домой.
Старик Долдрум и его сыновья, поклявшись отомстить, вернулись ночью, прицепили трещотки на окна Тантрумов, намертво прибили к двери входной звонок и пробили сигнал к отступлению.
Через неделю Тантрумы залили в перегонный куб Долдрумов рыбьего жира, и так, год за годом, вражда продолжалась, уничтожив сначала один клан, а затем и другой.
Рождение любви
Каждый день малютка Джемина работала с перегонным кубом на своем берегу ручья, а Боско Долдрум работал со своим дистиллятором на противоположном берегу.
Иногда, поддавшись врожденной ненависти, заклятые враги поливали друг друга виски, и Джемина возвращалась домой, благоухая, словно французский табльдот.