Митечка - нескладный подросток лет семнадцати, недавний обладатель роскошного пшеничного чуба, - презрительно глянул на нее сверху и процедил:
- Дура! Я на приписке был, осенью в армию пойду.
- Хорошее дело, - отозвался Зосима Павлович, тянувший канат. - Может, армия из тебя человека сделает. Отучит мои переметы проверять.
- Один раз попользовался по мальчишеству, а уж вы, Зосима Павлович, помните всю жизнь, - укоризненно сказал Митечка и, чтобы прекратить неприятный разговор, закричал на детей: - А ну, пшено, полезай в кабину!
На станции по платформе мимо деревянного вокзальчика ходил милиционер в белой гимнастерке, перекрещенной пропотевшими ремнями. Это нисколько не обеспокоило Нюшку. Она встала как раз под табличкой, запрещавшей рыночную торговлю на платформе, и открыла свою корзинку. Милиционер скользнул по ней вялым, полным тоски по прохладе взглядом и отвернулся. Очевидно, многолетний опыт убедил его в тщетности борьбы с этими нарушителями порядка.
К приходу поезда возле Нюшки и Ильи собрались ребятишки и женщины с первыми огурцами, редисом, земляникой, пирогами, творогом и даже с дымящейся отварной картошкой.
В те три минуты, пока стоял поезд, тихая, окруженная старыми березами станция с лихвой награждала себя за долгие часы тишины и покоя. Вокзалы больших городов с их вечной, но равномерной оживленностью не знают такой стремительной, как ураган, суеты.
Поезд еще не остановился, а пассажиры, как известно, съедающие в пути неизмеримо больше, чем они едят обычно, уже высматривали с площадки через головы проводников свою добычу.
- А вот свежие ягоды! Свежие ягоды! - пронзительно закричала Нюшка.
Хитрущие артемовские бабы на этот раз промахнулись. Они ринулись к мягкому вагону, а Нюшка побежала, держась за поручни общего. Здесь, она знала, всегда ездят отпускные моряки, солдаты, какие-то парни в клетчатых ковбойках, девчата в спортивных костюмах - все сплошь люди, отлично знающие цену трем минутам и не знающие цену деньгам.
- А вот ягоды! Свежие ягоды!
Об Илье Нюшка вспомнила, когда поезд ушел и на станции опять водворилась знойная июньская тишина. Расходились торговки, приводя в порядок свое разоренное набегом пассажиров хозяйство. Илья сидел все под той же запретительной табличкой. Он не двинулся с места, но бурачок его был наполовину пуст, а в кулаке он сжимал мокрый комок рублей и трешниц.
- Хорошо покупали! - сказала Нюшка, еще полная пережитого возбуждения. - Через три часа опять будет поезд. Останемся?
Илья, хмурясь, подумал, заглянул в Нюшкину корзинку и сказал:
- Хлеб-то весь съели… Купишь мне бутерброд с селедкой?
- Вот горе-то! - вздохнула Нюшка. - Ладно уж, идем.
В станционном буфете они подошли к застекленной витрине, хранившей следы мокрой тряпки. Илья прочно остановил свой выбор на бутерброде с селедкой, а Нюшка предпочла сухую, сморщенную сосиску.
С приходом следующего поезда все на маленькой станции повторилось в точности. Бурный прилив оживления быстро сменился мертвой тишиной. По платформе, подбирая крошки, разбрелись куры, зашагал сонный милиционер, и стало слышно, как у начальника вокзала нежно журчит телефон.
Нюшка завязала деньги в платок, повесила его под кофтой на шею, и дети, миновав скучные пакгаузы, пошли по дороге к дому.
Речку они переехали уже на закате. Теперь она была спокойна, тускла, словно бутылочное стекло, и пахла тиной. Внизу, у воды, было холодно. Из сырых пойменных логов поднимался туман.
Пойдем, Нюшенька, большой дорогой. Страшно на тропе-то, - попросил Илья.
Нюшка и сама боялась сумрачной лесной тропы, но, когда они поднялись на крутояр и в лицо им пахнуло теплым воздухом сосновых холмов, страхи исчезли, и она решительно свернула на тропу.
- Нюшенька, я боюсь, - захныкал Илья, как только лес закрыл от них бледное вечернее небо.
Нюшка тоже вздрогнула. Не сговариваясь, они побежали вперед, боясь увидеть или услышать что-нибудь страшное.
- Мамынька! - взревел вдруг Илья, которому показалось, что кто-то вот-вот схватит его сзади.
Нюшка обернулась, поймала его за руку и помчалась еще быстрее, приговаривая:
- Бежи, Илюшка, бежи! Тут близко…
Не остановились они и на лугу, а прямо через огород и двор ворвались в избу, перепугав мать, доившую во дворе корову.
Нюшка, отдышавшись, развязала платок и положила деньги на стол, чтобы мать, как только войдет, увидела их: "Все, глядишь, не так станет браниться…" Потом она взяла ложку и присоединилась к брату, который, стоя у печного шестка, хлебал из чугуна холодные щи.
- Завтра пойдем? - спросила она с полным ртом.
- Угу, - ответил Илья.
Облизав в последний раз ложку, он пошел в сени и залез там под свой полог. Перед глазами у него сейчас же задрожали красные ягоды, прикрытые зелеными листочками, по ним поплыл белый пароход с черной трубой, и Илья уже не слышал, как отец, вернувшийся из лугов, говорил ему:
- Ну-ка, парень! Широко больно спишь, всю кровать один занял. Сдвинься чуток…