- Так, так…- пробормотал он, густо краснея, чувствуя себя глупым и неловким и изо всех сил глядя в сторону от голой Саши, ложившейся на постель. Потом решительно встал и сказал хрипло и отрывисто:
- Так я того… устрою…- и подошел к Саше.
Саша смотрела на него наивно доверчиво, просительно, но все-таки лежала в привычной, бесстыдно ожидающей позе. Студенту стало неловко, скверно, но жгучее желание туманило его голову и, весь краснея и холодея от презрения к себе, он разделся и лег.
- "Ну… что ж… не переродилась же она… сразу…" - старался он успокоить себя, обнимая ее.
Но в самой глубине его сознания осталось какое-то тяжелое, неудовлетворенное и обидное чувство…
С этого момента жизнь Саши, выбитая из той глубокой и прямой колеи, по которой шла без всякого усилия с ее стороны, точно покрылась каким-то хаотическим туманом, среди которого, как ей казалось, бессильно и бестолково вертелась она сама, как щепка в водовороте.
Студент, которого она просила о помощи, оказался таким хорошим человеком, что ему недостаточно было только подумать или высказать что-нибудь хорошее, а искренно хотелось и сделать. У него было обширное и хорошее знакомство, а потому ему очень скоро удалось устроить Сашу в приют для "раскаявшихся".
Саша узнала об этом прежде всего из его же письма, которое принес ей посыльный в красной шапке. Но письмо сначала прочитала "тетенька". Рано утром она ворвалась в комнату Саши и пронзительным злым голосом стала кричать и браниться. Ей не было никакого убытка, и на место Саши было очень легко достать десять таких же молодых и хорошеньких женщин, но "тетеньке" казалось, что ей нанесли личную обиду и что Саша неблагодарная тварь.
Она швырнула Саше в лицо скомканным письмом и стала стремительно хватать все вещи Саши, будто боясь, чтобы она не унесла чего с собою.
- Чего хватаетесь?.. Не кричите…- пробормотала Саша, вся красная и растерянная.
В коридоре уже столпились девушки и смеялись над ней, сами не зная почему. И Саше невольно стало казаться, что и вправду это очень стыдно то, что она задумала. Одну минуту она даже хотела отказаться от всего, но вдруг нахмурилась, съежилась и озлобилась.
- Не унесу… не бойтесь… ваше вам и останется…- только пробормотала она.
- Ладно, ладно!- злобно кричала "тетенька".- Ладно!.. Знаем мы вас!..
Девицы хихикали.
- У, дура!- кричала полная и красная "тетенька".- Подумаешь, тоже… в честные захотела!.. Да ты видала ли когда, честные-то какие бывают?.. Ах, ты!..
Красное бархатное платье, которое Саша только раз и надевала и которого она так давно страстно желала, скомканное полетело в общий узел. У Саши навернулись слезы жалости и обиды.
- Да что вы, в самом деле! - дрожащими губами проговорила она, делая невольное движение в защиту своих платьев.
Но "тетенька" быстро, точно этого и ждала, загородила ей дорогу, ударила по руке, и когда Саша охнула от испуга и боли, пришла в восторг злости, ударила Сашу еще два раза по щеке и потянула за волосы.
- Вот тебе!- закричала она уже в решительном исступлении, так что крик ее был слышен на подъезде и пришел швейцар, рябой и равнодушно злой человек.
- Ишь ты… представление!- сказал он.
Саша вспыхнула вся, хотела что-то сказать, но вдруг отвернулась к стене и бессильно заплакала.
- Скоты вы все неблагодарные!- вдруг сладострастно разнеживаясь от побоев и слез, плаксиво прокричала "тетенька", потом вспомнила Любку, из-за которой у нее были большие неприятности с полицией, и опять осатанела:
- Маешься с вами, одеваешь, обуваешь, а вы… Ну, узнаешь ты у меня, как собаки живут!- стиснула она зубы, так что в глазах у нее все завертелось.
- Я… т… тебя пррокл…
Саша замерла, побледнела и так и села на пол, прикрываясь руками.
-Те… тетенька…- успела проговорить она.
Толстое жирное колено тетеньки ударило ее в лицо, так что она стукнулась затылком о подоконник, и на голову ее и спину градом посыпались удары, от которых тупо и больно вздрагивало сердце. Саша только закрывала лицо и стонала.
- Вот…- запыхавшись и шатаясь, остановилась "тетенька".
Глаза у нее стали совсем круглые и дикие, так что даже странно и страшно было видеть ее лицо на человеческом теле. Она еще долго и скверно ругалась и смотрела на Сашу так, как будто ей было жаль так скоро уйти и перестать бить.
- Смотри, придешь опять, я тебе это высчитаю!- наконец прокричала она и ушла, громко ругаясь и дыша тяжело и возбужденно.
Саша, оглушенная и избитая, встала, машинально поправила волосы и задвигалась по своей комнате, испуганно оглядываясь. Дверь она потихоньку затворила и уже тогда села на кровать и стала плакать, закрывшись руками. Но плакала она не столько от боли и от обиды, сколько от того, что перед ней вдруг открылась какая-то неопределенная страшная пустота, и ей стало так страшно, что она едва не побежала просить кого-то, чтобы ее не трогали и оставили тут навсегда, как была.
Потом потянулся долгий и томительный вечер.
В зале, по обыкновению, весело и громко играла музыка, и Саша знала, что там сейчас светло и людно. Ей по привычке хотелось туда, но она не смела выйти и сидела одна в пустой и полутемной комнате, прислушиваясь к глухо доносившейся сквозь запертые двери музыке и говору и смеху проходивших по коридору девушек с их выпившими гостями.
Саша целый день ничего не ела и ей было нехорошо. Потом она помнила только, что в комнате от свечи ходили большие молчаливые тени, было холодно и как-то глухо; а в черный четырехугольник окна опять стучал невидимый дождь. Вечер ей казался не то что длинным, а каким-то неподвижным, точно времени вовсе не было.
И никаких мыслей и чувств не было в ней, кроме чувства бесконечного, удручающего все существо одиночества.
На другой день ей пришлось побывать в участке, где тоже было страшно и тоскливо. Большие белые окна смотрели как мертвые, столы были черные, люди грубые и любопытно злые. И Саше казалось, что эти уже имеют право сделать над ней все, что угодно.
Над ней смеялись и даже издевались. Кто-то сказал:
- Кающаяся!..
И слово это выговорил со вкусом, сочно и зазвонисто. Саша уже не плакала, потому что ее сознание охватил точно туман, в котором она почти уже не понимала, что с ней делают.
У нее отобрали какую-то подписку, куда-то послали, сначала в одно, а потом в другое место, и голодную, усталую, совершенно утратившую человеческое чувство, доставили в приют.
IV
Саша не спала почти всю ночь и все думала. Ибо перед ней, маленькой женщиной с маленьким и слабым умом, встал какой-то громадный и неразрешимый вопрос.
Было темно и тихо. Свет от уличных фонарей падал через окна на потолок и неясно ходил там, вспыхивал и темнел. С улицы слабо, больше по дрожанию пола, доносилось редкое дребезжание извозчичьих дрожек по оттаявшей к ночи мостовой. Была сильная мокрая оттепель и слышно было, как за окном падали на железный карниз крупные тяжелые капли. Все спали и на всех кроватях смутно чернели неопределенные темные бугры, прикрытые такими же твердыми, с деревянными складками, одеялами.
Саша блестящими глазами из-под уголка одеяла как мышь, оглядывала комнату и чутко прислушивалась ко всякому звуку, и к падению грустных капель за окном, и к скрипу дальней кровати, и к тяжелому долгому дыханию, и к непрестанному хриплому храпу, откуда-то из темноты разносившемуся по комнате.
Саше было странно, что все так тихо и спокойно, что не шумят, не танцуют, не дерутся, не пьют, не курят и не мучают. И вдруг какое-то теплое, легкое и радостное чувство охватило ее всю, так что Саша даже вздрогнула и порывисто уткнулась лицом в жидкую подушку, на которой наволочка лежала грубыми складками.
Саша только теперь поняла, что прежняя жизнь кончена. Что уже никогда не будут ее заставлять ласкать пьяных и противных мужчин. Не будут бить, ругать, что весь этот чад ушел и не повторится. А впереди, точно восходящее в тихом радостном сиянии солнце, стало светить что-то новое, грядущее, радостное, чистое и счастливое. И уже от одного сознания его Саше показалось, что она сама стала легче, чище, светлее. Что-то сладкое давнуло Сашу за горло, и горячие тихие слезы сразу наполнили ее глаза и смочили возле щек нагревшуюся, пахнущую мылом подушку.
"Господи, Господи… дай, чтобы уж больше… чтобы стать мне такой… как все… дай, Господи, дай!.."- с напряженным и рвущимся из груди чувством непонятного ей восторга и умиления, почти вслух прошептала Саша.
Было что-то жалкое и слабое в этой молитве, и странно было, что так молилась здоровая, красивая, горевшая от силы жизни женщина.
Саша хотела вспомнить все обиды, Польку, "тетеньку", Любку, но мысленно отмахнулась рукой.
"Бог с ними!.. Было и прошло… и быльем поросло! Теперь уж все, все будет совсем по новому… Буду ж и я, значит, человеком, как все… тогда уж никто не крикнет… как тот усатый в участке. Господи, Господи… Создатель мой!.. До чего ж хорошо это я надумала… Будто уж и не я вовсе… Знакомые у меня теперь будут настоящие… Сама буду в гости ходить… работать буду так… чтобы уж никто-никто и не подумал"…
Как-то незаметно для самой Саши всплыл перед нею образ того студента, который устроил ее в приют.
"Красавец мой милый!" - бессознательно, с бесконечной важностью и благоговением прошептала Саша, и уже когда прошептала, тогда заметила это.
Ей было привычно, ничего не чувствуя, называть всех, бывших у нее, мужчин ласкательными словами, но теперь ей стало стыдно, что она подумала так о нем. Но так хорошо стыдно, что слезы легко опять набежали на блестящие широко раскрытые на встречу слабому свету из окон, глаза. Саша тихо и радостно улыбнулась себе.
"Миленький, золотой мой", - с невыразимым влекущим чувством, прижимаясь к подушке, стала подбирать все известные ей нежности Саша. И все ей казалось мало, и хотелось придумать еще что-то, самое уж нежное, хорошее и жалкое.
"Спаситель вы мой!"- почему-то на "вы" вдруг придумала Саша, и именно это показалось ей так хорошо, нежно и жалко, что она заплакала.
"Чего ж я плачу?"- спрашивала она себя, но крупные и теплые слезы легко, сладко струились по ее щекам и расплывались по подушке.
Твердое одеяло сползало с ее разгоревшегося тела и подушка смялась в совсем крошечный комочек, на котором было твердо и неудобно лежать.
"Какие тут постели скверные", - машинально подумала Саша, не переставая улыбаться сквозь слезы своим другим мыслям.
И тут только Саша в первый раз совершенно ясно вспомнила и поняла, почему именно она ушла из дома терпимости. Она припомнила, как ей было тяжело и грустно еще до смерти Любки, как все было ей противно и грустно.
"Что Любка бедная, царствие ей небесное, повесилась, только, значит, меня на мысль натолкнуло… и Полька Кучерявая тоже… Полечка Кучерявенькая!- ласково жалеючи вспомнила Саша:- надо и ее оттуда вытащить, она, глупенькая, сама и не додумается как… а и додумается, так побоится!.. Слабенькая она"…
Вдруг в комнате стало совсем темно. Саша подняла голову, но сразу ничего не увидала, кроме иссиня-черного мрака. Из темных окон уже не падал на потолок свет, а стекла только чуть-чуть серели в темноте.
"Фонари тушат… поздно…" - подумала Саша.
И, закрыв глаза, стала опять вспоминать, почему "это" вышло, и когда все началось, и почему именно студенту сказала она об этом. С самого начала ей было противно, грустно и трудно привыкнуть к такой жизни; и пошла она на это только от тяжелой, голодной и безрадостной жизни. Она всегда считала себя, и действительно была, очень красивой и больше всего в мире ей хотелось, чтобы в нее влюбился какой-то невероятный красавец и чтобы у нее было много прекрасных костюмов.
"Иная рожа рожей, а оденется, так глаза слепнут… а ты, тут, идешь, по грязи подолом шлепаешь… на башмаках каблуки съехали, подол задрипанный, кофточка старая, мешком сидит… красавица!.. Так мне обидно было… Тогда около ресторана… гусар даму высаживал, а я загляделась и даму толкнула, а он меня как толкнет!.. Посмотрела я на нее: старючая да сквернючая… и так мне горько стало… А тут "тетенька" обхаживать начала… я ей сдуру все про гусара и как мне обидно, рассказала… а она так и зудит, так и зудит, что будут и гусары, и все… и что красавица я первая, и что мне работать, гнуться да слепнуть- глупость одна… с какой радости?.. А я себе и думаю: "и вправду глупость одна… с какой радости?.."
Потом она вспомнила то ужасное, беспросветное, невероятное, точно в кошмаре, грязное пятно, которым представлялся ей долго после первый день, когда она протрезвилась.
"А ведь я тогда тоже удавиться хотела!" - с холодным ужасом вспомнила Саша и сразу широко открыла глаза, точно ее толкнул кто. Ей почудилось, что тут возле кровати стоить неподвижная, мертвая, длинная-длинная Любка.
А все было тихо, слышалось ровное дыхание спящих и стало будто светлее. Опять были видны темные бугорки на кроватях и мало-помалу становилось все серо, бледно и как-то прозрачно. По-прежнему храпел кто-то, томительно и нудно, а за окном капали на подоконник одинокие тяжелые капли.
"Так и хотела… Помню, напилась здорово… думала, как напьюсь, легче будет, не так страшно… и крючок приколотила… А за мной, значит, следили… за всеми первое время следят… "Тетенька" меня тут и избила… чуть не убила!.. А потом и ничего… скучно стало…".
Саша припомнила, не понимая, что потом нашла на нее глубокая, тяжелая апатия, и когда прошла, то унесла с собой всякую нравственную силу и стыд, не было уже ни силы, ни желания бороться. Потом было пьянство, разврат, шум и чад, и она привыкла к этой жизни. Но все-таки Саша помнила очень хорошо, что совсем весело и спокойно ей никогда не было, а все время, что бы она ни делала, где-то в самой глубине души, куда она сама не умела заглядывать, оставалось что-то ноющее, тоскливое, что и заставляло ее так много пить, курить, задирать других и развратничать.
"А почему ему… почему ему сказала?.. Да потому, что он меня и взбередил тогда… слова эти сказал, милый мой красавчик!..".
И опять Саша придумывала нужные слова и припоминала весь тот вечер, когда этот студент был у них в первый раз, пьяный, веселый, и очень ей понравился, смеялся, пел, а Саше сказал:
- Цены тебе, Сашка, нет!.. Ты- красавица! Прямо красавица! Кабы ты не была девкой, я бы на тебе женился! Ей-Богу, женился бы, потому что ты лучше всех женщин, каких я знаю… И зачем ты, Сашка, в девки пошла?
Саша смеялась и вылила на него полстакана пива, но он не рассердился, а вдруг загрустил пьяной, слезливой грустью.
- И неужели ты не понимаешь, что ты над собой сделала… а? Сашка!- горестно покачивал он красивой взлохмаченной головой, залитой пивом.
И сразу напомнил ей этими "жалкими" словами все, что она вынесла. И тут все точно поднялось в ней, давнуло за сердце, резнуло. Саша стала неудержимо плакать, отталкивать студента от себя, биться головой. Было это и потому, что она была пьяна, и потому, что она поняла, что сделала над собой что-то ужасное и непоправимое, как ей тогда казалось.
"Всю ночь тогда проревела", - задумчиво и тихо подумала Саша, глядя в посеревшие окна, печально и неподвижно смотревшие в большую, холодную и скучную комнату.
"С того и началось… это самое… затосковала я тогда насмерть!"
V
Следующий день был приемным днем во всех больницах, и почему-то его сделали приемным и в приюте.
Небо посветлело, солнце ярко светило в окна, так что, казалось, будто на дворе радостная весна, а не гнилая осень. Было так много света, что даже на угрюмые мутно-зеленые столы и табуреты было приятно и легко смотреть. Чай пили в общей комнате, пили чинно и молча, потому что боялись надзирательницы, у которой было много испорченной желчи.
Но Саше казалось, что так тихо и чинно вовсе не потому, а оттого, что здесь, в этой совершенно иной жизни, так и должно быть: светло, тихо и чинно. И все это ужасно нравилось Саше, даже возбуждало в ней чувство восторженного умиления. Глаза у нее поминутно делались влажными и тихо блестели.
"Господи, как хорошо-то…"
А когда Саша вспомнила те радостные и светлые думы, которые передумала она в эту "великую" (именно так, как называла она всегда ночь под светлое Христово Воскресение, Саша назвала себе первую ночь, проведенную в приюте), ей стало так радостно, что она начала тихо и широко улыбаться навстречу полному золотой пыли солнечному лучу, падавшему через всю комнату блестящей полосой.
Но в ту же минуту она поймала на себе пристальный и колючий взгляд надзирательницы, вдруг загадочно прищурившейся, и смутилась так, что даже испугалась. Густой румянец стал разбегаться по ее молодому и еще совсем свежему лицу.
"Чего обрадовалась?" - с грустью, откуда-то вынырнувшей незаметно для нее самой, подумала Саша, стараясь не глядеть по сторонам.- "Уж и забыла… подумаешь!.. Так тебе и смеяться… сидела бы, коли уж Бог убил".
И как будто в столовой стало темней, скучно и глухо, и золотой столб пыли куда-то пропал.
"Исправляющаяся! - с иронией думала надзирательница, машинально помешивая ложечкой жидкий простывший чай и не спуская с Саши злого и презрительного взгляда.- Мысли-то их в комитет бы представить!.. У, дурачье!- подумала она о комитетских дамах.- Да этих потаскух хлебом не корми… Разве могут они не то что оценить, а хотя бы понять смысл этих забот о них общества?- вдруг поджав губы, мысленно произнесла она где-то слышанную, очень ей понравившуюся и не совсем ясно понимаемую фразу.
И потом ей почему-то страстно захотелось схватить Сашу за косу и дернуть по полу так, чтобы в пальцах клочки волос остались.
"Тварь подлая…. не спасать тебя, а в остроге сгноить!.."
После чаю все сразу заторопились и, еле сдерживаясь, чтобы не побежать, разошлись по комнатам, стали шушукаться и хлопотать.
Саша сидела возле своей кровати, к жесткому коричневому цвету и мертвым прямым складкам которой она все не могла привыкнуть, и смотрела с удивлением и любопытством, как прихорашивались ее товарки. На них оставались те же странные неуклюжие платья, но все как-то подтянулись: талии стали тоньше, платья опрятнее застегнулись. Блондинка с красивым голосом взбила чуб и стала прелесть какой хорошенькой, а женщина с животом украсила свои бесцветные жидкие волосы голубой ленточкой. И эта ленточка наивно и робко, не в такт ее движениям, болталась у нее на голове.
"Вовсе не хорошо!" - мелькнуло в голове у Саши.
Блондинка улыбнулась, поймав ее взгляд на голубую ленточку.
Саша ответила радостной улыбкой.
- Какая вы хорошенькая!- с искренним восторгом сказала она.
- Правда? - коротким горловым смешком возразила блондинка.
- Ей-Богу!- улыбнулась Саша.- Только платье бы вам другое… и совсем бы красавицей стали… У меня одно было, красное, и вот тут…
Саша подняла руку, чтобы показать, но вдруг вспомнила, разом замолчала и, растерянно мигая, потупилась.
"Разве можно про это вспоминать?" - укорила она себя, с усилием подавляя в себе жалость о красном платье и желание рассказать о нем.
Блондинка не поняла Сашу и хотела переспросить, но в это время дверь отворилась, надзирательница на мгновение всунула желтую голову в комнату и отрывисто выкрикнула, точно скрипнула дверью:
- Полынова… к вам…