Полыновой оказалась женщина с большим животом. Должно быть, она, хоть и нацепила ленточку, никак не ожидала, что к ней придут. Она сильно и болезненно вздрогнула и как-то вся бестолково засуетилась, хватая руками и обдергивая ленточку и платье. Ее невыразительное длинное лицо побледнело, а тусклые голубенькие глазки выразили-таки растерянность и жалкий испуг.
- Ну?- крикнула надзирательница, и голова ее выскользнула.
Полынова, путаясь и торопясь, ушла за нею, все с тем же испуганным лицом, и Саше показалось, будто она перекрестилась на ходу, быстрым и мелким движением.
- Пришел-таки, - с выражением и сочувствия и насмешки, сказала блондинка.
Рябая отозвалась равнодушным басом:
- Все один черт… Не женится он… охота ему!.. А она- дура!
Тут только Саша заметила, что одна эта рябая и не думала прихорашиваться, а неподвижно сидела на своей кровати, придавив ее каким-то странно тяжелым телом.
Опять отворилась дверь и опять скрипнул сухой голос:
- Иванова.
Блондинка встала и засмеялась.
- Вы чего радуетесь? - сухо и недоверчиво спросила надзирательница.
Ее всегда злило и даже оскорбляло, когда эти женщины, которых она считала неизмеримо ниже себя и недостойными даже дышать вольно на свете, радовались или хоть оживлялись.
Но блондинка, не отвечая и все смеясь, поправила на себе волосы и пошла из комнаты.
Потом вызвали Сюртукову, ту самую толстую и дурнорожую женщину, которая ночью храпела, и Кох, бледную тощую девушку с бородавкой на длинной шее. Они ушли, и в комнате стало совсем пусто и тихо. Воздух был чистый, и всякий звук раздавался чересчур отчетливо и дробно, еще больше усиливая тишину и пустоту.
Рябая неподвижно сидела спиной к Саше, и по ее широкой обтянутой толстой спине нельзя было догадаться, дремлет она или смотрит в окно…
Саша почему-то стеснялась двигаться и тоже сидела тихо. Было что-то странное и тоскливое в этой неподвижности и тишине двух живых людей, в этой светлой и чистой комнате. И Саша начала томиться неопределенным тяжелым чувством.
Она стала припоминать то, что думала ночью, но оно не припоминалось, вставало бледно и бессильно. Саша старалась уже насильно заставить себя испытывать то радостное и светлое чувство, которое так легко и всесильно охватывало ее душу, притаившуюся в темноте под жестким темным одеялом. Но вокруг было светло бледным, ровным светом и пусто молчаливой пустотой, и в душе Саши было так же бледно и пусто. Саша поправилась на кровати, сложила руки на коленях, потом стала крутить волосок, потом тихо и осторожно зевнула, и ей становилось все тяжелей и скучней.
Рябая зашевелилась и не поворачиваясь спросила:
- А к тебе придут?
Голос ее раздался сипло и глухо.
Саша вздрогнула и поспешно ответила:
- Не знаю…- и удивилась.
"Кто ко мне придет? - вдруг с тихой жалобной грустью подумала она, и как-то ярко и мило ей вспомнились Полька Кучерявая, рыжая Паша и другие знакомые лица. Она вздохнула.
Рябая что-то тихо сказала.
- Чего?- робко переспросила Саша.
- Ко мне-то придти некому… я знаю,- повторила рябая с странным выражением не то злобы, не то насмешки.
Саша, широко и жалобно раскрыв глаза, смотрела в ее широкую спину и не знала что сказать.
- У вас родных нет… значит? - неуверенно пробормотала она.
Рябая помолчала.
- Как нет… сколько угодно… Купцы, богатые, родные братья и сестры есть…
- Почему ж они?..
- Потому…
Рябая оторвала это со злостью и замолчала.
А тут дверь опять скрипнула, и когда Саша быстро обернулась, желтая голова смотрела прямо на нее. Что-то в роде какой-то смутной, совсем неопределенной, но радужно радостной надежды вздрогнуло в груди Саши.
- Козодоева… к вам…- проговорила надзирательница.
Саша даже вскочила и сердце у нее забилось. Но ей сейчас же представилось, что это ошибка.
- Ко мне?- срывающимся голосом переспросила она, странно улыбаясь.
Перед нею промелькнули все знакомые лица из публичного дома.
- Да уж к вам,- неопределенно возразила надзирательница и не ушла, как прежде, а ждала в дверях, пока Саша пройдет мимо нее.
Лицо у нее было такое, точно она Сашу увидала в первый раз и чему-то удивлялась и не доверяла. А Саше, во все время, пока она шла по коридору, казалось, что вот-вот она сейчас крикнет ей: "Куда?.. А ты и вправду думала, что к тебе пришли?.. Брысь на место".
Но надзирательница шла сзади молча, сильно постукивая задками туфель.
Совсем уж робко и нерешительно Саша вошла в отворенную дверь приемной и в первую секунду ничего не могла разобрать, кроме того, что в приемной три окна, стоят черные стулья, блестит пол и в комнате много людей.
Но сейчас же ей кинулся в глаза студенческий мундир и знакомое лицо. Будто ее качнуло куда-то, все смешалось в глазах, вздрогнуло и мгновенно разбежалось, оставив во всем мире одно, слегка красное, чудно-красивое и бесконечно милое, улыбающееся лицо над твердым синим воротником.
Студент неестественно улыбался и сделал несколько шагов ей навстречу.
- Здравствуй… те,- сказал он нерешительно.
Саша хотела ответить, но задохнулась - и только, и то как сквозь туман, поняла, что он протягивает ей руку. Неумело и растерянно она подала свою, и ей показалось, будто она пролежала себе руку, так неловко и трудно было ей.
- Ну, что ж… сядемте…- опять сказал студент и первый отошел в угол и сел.
Саша поспешно села рядом с ним, но как-то боком. Ей было неудобно, а скоро стало даже больно, но она не замечала этого.
Все смотрели на нее и на студента с любопытством и недоумением, потому что к приютским, бывшим проституткам, никогда не приходили такие люди. Одна блондинка Иванова улыбалась и щурила глаза на красивого студента.
Студент, смущенно и из всех сил стараясь не показать этого, смотрел на Сашу и не знал с чего начать, у него даже мелькнула мысль:
"Чего ради я пришел?.."
Но сейчас же он вспомнил, что делает благородное, хорошее дело и ободрился. Даже привычно-самоуверенное выражение появилось на его лице.
- Ну, вот вы и на новом пути!..- слишком витиевато начал он, почти бессознательно всем, и голосом, и складом фразы, и слегка насмешливым и снисходительным лицом, подчеркивая для всех, что он, собственно, ничего не имеет и не может иметь общего с этой женщиной, а то, что он пришел сюда, есть лишь каприз его, бесконечно чуждого всяких предрассудков "я". И ему все казалось, что это недостаточно понятно всем, и хотелось доказать это.
Саша в некрасивом странном платье, не завитая и не подрисованная, казалась ему незнакомой и гораздо хуже лицом и фигурой.
- Да,- сказала Саша таким голосом, как будто у нее во рту была какая-то вязкая тяжелая масса.
- Ну… это очень хорошо,- еще громче и еще снисходительнее сказал студент, разглядывая Сашу, и почувствовал, что ему как будто жаль, что Саша так погрубела и подурнела.
"А впрочем, она и сейчас хорошенькая",- утешающе подумал он и, поймав себя на этой мысли, с болью рассердился:- "ка-акой, однако, я подлец!"
Эта мысль была не искренна, потому что он глубже всего на свете был уверен, что он не подлец, но все-таки и ее было достаточно, чтобы он стал проще и добрее.
- Если вам что-нибудь понадобится, вы скажите,- заторопился он,- то есть напишите… потому что я, может быть… не скоро… или там… я вам дам адрес… на всякий случай… вот…
Он торопливо достал очень знакомый Саше кошелек и достал из него карточку.
Саша робко взяла ее и держала в руке, не зная, куда ее деть и что говорить.
- Спасибо…- пробормотала она.
"Дмитрий Николаевич Рославлев",- прочла она машинально одними глазами.
И вдруг, точно кто-то ударил ее по голове, Саша с ужасом подумала:
"Что ж я… ведь он сейчас уйдет!"
И, торопясь и путаясь, заговорила:
- Я вам очень, очень благодарна… потому как вы меня… из такой жизни…
- Ну, да, да… - заторопился студент, весь вспыхивая, но уже от хорошего чувства, приятного и просто гордого. - Вы поверьте… что я вам искренно желал добра и… желаю, и всегда готов…
"Что собственно готов?"- подумал он, и против его воли вдруг такой ответ пришел ему в голову, юмористический и циничный, что ему стало стыдно и гадко.
"Нет, я ужасный подлец!"- с искренним отчаянием, но еле-еле удерживаясь от невольной улыбки, подумал он, и это чувство было так мучительно, что он, сам не замечая того, встал.
Саша тоже встала торопливо, и лицо у нее было убито и жалко.
"Уйдет, уйдет… дура… Господи!"- с тоской пронеслось у нее в голове.
Она всем существом своим чувствовала, что надо что-то сказать, что-то необычайное, и совершенно не знала, что.
Но в эту минуту ей казалось, что если она не скажет этого и он уйдет, то тогда уж все куда-то исчезнет, будет что-то пустое и мертвенно-холодное.
- Так вы если что-нибудь… там подробный адрес,- бормотал студент и протягивал руку, как-то слишком высоко для Саши.
Саша дотронулась до его руки холодными пальцами и еле перехватила желание схватить эту руку обеими руками и изо всей силы прижаться к ней.
- До свиданья,- проговорил студент.
- Прощайте,- ответила Саша и спохватилась:- до свиданья…
И побледнела.
Студент нерешительно, оглядываясь на нее, пошел из комнаты.
Саша пошла за ним. Они вышли в коридор и на лестницу.
- Так вы… - начал студент и замолчал, заметив, что повторяет одно и то же.
Вдруг Саша схватила его за руку и, прежде чем он успел сообразить, прижала к губам, опустила немного и опять, крепко прижавшись мягкими влажными губами, поцеловала.
- Что вы!- вспыхнул студент.
Это было новое, стыдное и приятное ощущение.
- Козодоева! Вы куда?- крикнула сверху надзирательница.- Этого нельзя!
От негодования у нее вышло: "нельса!"
- Я… еще приду… непременно приду! - весь красный и растерянный, почему-то ужасно боясь надзирательницы, торопливо пробормотал студент, сильно пожимая руку Саши.
Саша молчала и глядела на него бессмысленно блаженными мокрыми глазами.
- Ступайте назад! - крикнула надзирательница.
Когда студент шел по улице, у него было какое-то странное чувство, будто он сделал не то, что было нужно, и в душе у него была чуть-чуть тоскливая тревожная пустота; то же самое чувство, которое было у Саши, когда она отошла от Любки, плакавшей за роялем. Но у него это чувство было мучительнее и сознательнее.
"Но ведь я же поступил с нею хорошо… вообще… и никто, - с удовольствием подумал он, - из моих… знакомых не сделал бы этого!"
И это соображение, бывшее искренним и уверенным, обрадовало и успокоило его.
VI
Как у громадного большинства мужчин любовь начинается с физического влечения, так у женщин она проявляется идеализацией достоинства мужчины. И чем женщина более угнетена и обижена нравственно, тем больше склонна она к идеализации и любви. Если женщины дурного поведения редко любят искренно, то это только оттого, что мужчины подходят к ним так, что не остается места ни для какого чувства, кроме самого грубого ощущения. И у тех из них, которым не пришлось любить до своего падения, именно после него способность к идеализации и любви вырастает в более чистом и сильном виде, чем у так называемых порядочных женщин, ожидающих себе мужа постоянно и постоянно треплющих свою душу в попытках любить.
Как только студент принял живое, человеческое участие в Саше,- такое, какого ей недоставало в жизни, так сейчас же забитая потребность любви вспыхнула в ней с захватывающей силой и вылилась в бесконечно покорное обожание этого человека, как самого лучшего в мире. Все в нем, от голоса, прически, мундира до смысла слов и поступков, казалось Саше невыразимо прекрасным, благородным и вызывало в ней сладкий, умиленный, всю душу вытягивающий восторг…
В приемную она вошла, шатаясь, как пьяная, все с тем же бессмысленно-блаженным лицом, почти не слыша, что выговаривает ей надзирательница.
- Это черт знает что такое! Вы, кажется, воображаете, что вас взяли сюда исключительно для вашего удовольствия? Для своих любвей можно было и не покидать… вашего прелестного института!- со злобой и насмешкой кричала надзирательница.
В приемной по-прежнему было много людей, и они опять мелькнули, как-то не попав в сознание Саши, но когда она уже была в дверях, раздался такой дикий крик, что Саша остановилась как вкопанная.
Все поднялось и засуетилось.
- Подлец ты! Подлец!- истерически кричала худая и бледная, с отвисшим толстым животом Полынова.
Ее жидкие волосики водянистого цвета растрепались, голубая ленточка свалилась на лоб, а лицо пошло красными пятнами. В решительном исступлении, она всем телом кидалась на приземистого мужчину в черном сюртуке и все вытягивала длинные крючковатые пальцы к его черноватому лицу с бегающими бойкими глазами. Мужчина в сюртуке слегка отстранял ее локтем, вовсе не смущался, хотя и притворялся смущенным, и даже как будто был рад скандалу.
- Полегче, полегче-с… потише, Авдотья Степановна! Помилуйте-с… здесь не полагается!- насмешливым говорком произносил он, отступая к двери.
- Изверг!
- Что? Что у вас такое? Это что за безобразие? Полынова! Как вы… молчать!..- кидаясь к ним, закричала надзирательница.
- Не могу я молчать!- отчаянно завопила Полынова.- Он… он меня погубил, проклятый! Он мне сам говорил: "брось эту жизнь, я тебя обзаконю,.." деньги взял!
- Какие деньги?- вскинулась надзирательница.
Вокруг стеснилась толпа, многие даже на стулья повставали, чтобы лучше видеть.
Мещанин в сюртуке немного смутился, нос у него закраснел, а глаза забегали низом.
- Это так можно все говорить!- пробормотал он, оглядываясь кругом исподлобья.
- Какие деньги?.. Мои!.. Кровные триста рублев! Как одна копеечка… - хлипающим голосом и все нелепо шевеля пальцами перед лицом мещанина, точно желая вцепиться ему в бороду, которая была скверно выбрита, вопила Полынова.
- Он взял у вас триста рублей? Когда?
В толпе послышались и смеющиеся и негодующие голоса.
- Он, проклятый… жениться обещал… с тем и деньги взял! Ты, говорит, в исправительное, чтобы скверну… скверну очистить… а я на эти деньги торговлю… а опосля… Обманул!- вдруг пронзительно закричала Полынова и как-то сразу, всплеснув руками, как мешок, осела на пол к ногам обступивших людей.
- Ай, батюшки!
- Вот так история!
- Ты это что же, голубчик!- беря мещанина почти за ворот черного сюртука, с сердитой веселостью спросил полный, хорошо одетый, с пушистой, светлой бородой господин, тот самый, который пришел к Ивановой.
Мещанин злобно оглянулся и вывернулся движением скользких тонких лопаток.
- Вы не хватайтесь!- угрожающе пробормотал он.- Я за их поклепы не ответствен… Жениться я, может, и точно хотел… Это что говорить… Потому как питал я такое чувство… А… все, значит, смеются: ты на такой женишься!.. тоже при своем самолюбии… Нам тоже нежелательно!..
Полынова, сидевшая на полу с тупым и ошалевшим взглядом, вдруг сорвалась и изо всей силы вцепилась в полу его сюртука, но мещанин ловко отскочил, и Полынова звонко шлепнула худыми ладонями по гладко крашенному полу.
- Прокл…- прохрипела она, стоя на четвереньках.
- Да деньги-то ты взял?- настаивал господин с бородой.
Но мещанин вдруг нахохлился.
- А вам что?- вызывающе ухмыльнулся он. - Вы видели? А не видели, так и соваться нечего!.. Да если бы и отдали они свой капитал кому, так в том их добрая воля… Как любимши, я им, может, больше, чем на триста рублев, денег переносил…
- Врешь, врешь, подлец!- захрипела, теряя голос, Полынова.- Сам с меня тянул… проклятый!..
Вдруг она замолчала, стиснула зубы и уставилась на всех таким странным, наивно-удивленным взглядом, что от нее отшатнулись, и даже мещанин опасливо замолчал…
- Чего ты?- спросила Иванова наклоняясь.
Зубы Полыновой стучали, она судорожно разводила руками по полу и вдруг ухватилась за живот и закричала тоненьким пронзительным голосом.
- Да она рожает!- крикнул кто-то и совершенно глупо захихикал.
Сразу все заговорили и задвигались. Послышались советы, сожаления, и кто-то побежал зачем-то за водой. Господин с бородой хотел опять захватить за шиворот мещанина, но тот плюнул, надел шапку тут же в комнате и с обиженным видом пошел вон.
- Это уж Бог, знает что такое!- возмущенно бормотал он.
Подымавшийся снизу по лестнице дворник тупо посмотрел ему в спину.
VII
К вечеру, когда все мало-помалу успокоилось, когда зажгли огонь и все разошлись по своим комнатам, Саша сидела на своей кровати с хорошенькой Ивановой. Сюртукова опять, хоть и не полагалось спать раньше времени, тихо похрапывала, опершись головой на столик. Рябая неподвижно сидела спиной к Саше, но по ее спине Саша и Иванова чувствовали, что она их слушает. Кох в дальнем углу шила что-то у свечки. Было тихо.
- Мы в этой палате, - говорила Иванова, смеясь одними глазами,- все "новенькие", которые еще к делу не пристроены, а то у них тут скоро… Даром кормить не будут…
- А вы как сюда, душенька, попали?- робко спрашивала Саша и сама удивлялась, какая она тут стала тихая и ласковая.
- Да так,- весело засмеялась Иванова, встряхивая волосами:- надоело по улицам шляться… устала… Поживу тут, отдохну… Как к работе приставят, уйду.
- Куда?- еще робче спросила Саша.
Ей было странно и даже неприятно слышать, что и отсюда уходят.
- Да куда… Туда, откуда и пришла! - звонко и нисколько не смущаясь, ответила Иванова.
Саша смотрела на нее с недоумением.
- Чего ж вы удивляетесь? Неужто ж мне и вправду здесь исправляться? - делая комически большие глаза, спросила Иванова.
- А зачем же вы и пришли, как не для того.
- Да уж не за исправлением!.. Бог с ними, что у них святости отбирать… Самим им она очень пригодится… Вас кто принял?
- Дама… красивая такая… брюнетка… не знаю…
- Фон-Краузе, - глухо отозвалась рябая, не поворачивая спины.
- То-то и есть,- засмеялась Иванова, как показалось Саше, даже радостно:- у этой Краузе любовников не оберешься… а тоже… исправляет… Ну их к черту!.. Все они один другого грешней, коли правда, что есть грех на свете!..
- Ну-у…- недоверчиво протянула Саша, но ей приятно было слышать и охотно верилось этому.
- Вот и ну!.. С ихними же мужьями мы гуляем, пока они нас спасают! У этой Лидки Краузе, что ни туалет, то и тысяча, а для спасения… Ради мужчинок же одеваются да оголяются, а что денег за это не берут, так только потому, что свои есть! Спасают!.. Было бы от чего!..
- Да как же, - застенчиво пожала плечами Саша.
- Что, как же?.. Лучше бы от голода да от тоски спасали, когда я в магазине платья шила, целый-то день спины не разгибая… за четыре рубля в месяц! - со странным для ее мягкого красивого личика озлоблением говорила Иванова.
- Я тоже в магазине была прежде,- с тяжелым вздохом проговорила Саша.
Иванова помолчала.
- Исправляться… было бы хоть для чего,- заговорила она, глядя в сторону:- ну, вот я исправлюсь… ну… а дальше что?
- Честная будете, - с убеждением проговорила Саша.
Иванова с веселым озлоблением всплеснула руками.