- Да, да, приезжайте пораньше, - оживилась она. - Я позвала всех родственников и добрых друзей, мы за обедом удивим их, объявив нашу новость. Это будет coup de foudre! А знаете, ведь кузен Жорж будет сражен!
Она весело засмеялась, закидывая руки ему на плечи.
Обед прошел весело. Было выпито шампанское. Все действительно были удивлены и рассыпались в пожеланиях счастья, более или менее искренних.
Кузен Жорж имел несколько убитый вид.
Накатова года на три была старше своего кузена, но это не мешало ей быть с ним очень дружной в детстве.
Потом эта дружба как-то охладела. Жорж в семье считался способным, но кутилой. Фатовские замашки, приобретенные им в привилегированном училище, не нравились Накатовой, и она часто подсмеивалась над ним, а он обижался.
Его отец, почтенный сановник, был скуповат, очень урезывал своих сыновей, а они делали долги. Очень часто между отцом и сыновьями из-за этого происходили сцены.
Года два тому назад старший брат Степан вдруг изменился, перестал кутить и как будто занялся делом.
Отец обрадовался, но ненадолго. Степана арестовали. Старика чуть не хватил удар, он запретил говорить о старшем сыне и стал снисходительней относиться к младшему, но младший стал кутить еще больше. Происходили домашние сцены, но от времени до времени, с большим скандалом, долги кое-как погашались.
Со времени вдовства Накатовой периодически кузен Жорж вдруг начинал ухаживать за своей кузиной, но ненадолго. Накатова всегда относилась насмешливо к этим ухаживаниям, хотя и не сердилась на Жоржа. Жорж считался блестящим молодым человеком, был неглуп, отличный спортсмен во всех областях спорта, а его ухаживание было очень почтительное и сдержанное.
Накатова даже жалела его. Ей казалось, что чувство Жоржа к ней очень сильно, - ведь несмотря на ее насмешки, он всегда возвращался к ней.
И теперь, когда он на этом парадном обеде сидел задумчивый и даже печальный, она почувствовала к нему нежность, хотя эта нежность не лишена была некоторой насмешливости.
Странно, но голос его звучал так искренно, когда он пожелал ей счастья, пожалуй, гораздо искренней, чем голоса ее лучших приятельниц. В их поздравлениях звучала какая-то фальшивая нотка.
- Как люди не любят видеть счастливых людей, - сказала Накатова, когда гости разъехались, - они не прощают чужого счастья, а я… я так счастлива… Ах да, а вы узнали мне что-нибудь об этом здании?
- Как же, как же! Три посыльных бегали и ничего подобного не нашли.
- А вы сами? Вы сами… не справлялись?
- Представьте, желая вам угодить, справлялся по телефону у пристава той части города, и он мне ответил, что подобного здания не существует.
- Но надо же найти! - Она вдруг спохватилась и сама, рассмеявшись, заговорила о другом.
Слегка морозило.
Накатова, отпустив автомобиль на Лиговке, решила пройти пешком, - так было удобнее.
Сегодня утром она отправилась в путь, с твердой уверенностью, что, пройдя по тем улицам, по которым она тогда проезжала, она найдет это красивое здание, так поразившее ее.
Она не знала улицы, но хорошо помнила этот небольшой деревянный дом темно-красноватого цвета, в один этаж, с мезонином в три окна и с некрашеными, потемневшими воротами, во дворе которого возвышалась колоннада высоко-высоко над лестницей из белого мрамора.
Екатерина Антоновна зорко смотрела по сторонам.
"Здесь, наверно, где-то здесь. Надо у кого-нибудь спросить", - подумала она и решительно подошла к молодой девушке, шедшей ей навстречу.
Девушка была небольшого роста, с светло-русыми волосами, которые, выбиваясь из-под шапочки, легкими завитками окружали ее круглое румяное лицо со вздернутым носом и большими светлыми глазами.
Личико было совсем детское.
Одета она была очень скромно - в темное пальто с меховым воротником, сшитое, однако, по-модному, в виде капотика.
- Простите, - обратилась к ней Накатова. - Не знаете ли вы, где здесь поблизости есть красивое большое здание с колоннадой? - начала было она.
- Здесь? Колоннада? - переспросила девушка. - Я не знаю. Разве здесь есть такое?
- Я видела мельком, я проезжала здесь с месяц назад… Это было очень красиво, мне захотелось еще раз посмотреть. Лестница широкая, и по бокам огромные вазы, - вдруг припомнила эту подробность Екатерина Антоновна.
- А где вы видели? - живо заинтересовалась девушка, пристально смотря в лицо Накатовой.
- В том-то и дело, что не знаю.
- Ах, как бы я хотела посмотреть! Вы говорите, что это красиво?
- Да, красиво, удивительно красиво! И освещено солнцем… т. е. тогда было освещено солнцем… впрочем, может быть, мне это показалось.
- Вот что, пойдемте искать вместе! Будем спрашивать и найдем, - предложила девушка, - если все улицы обойдем, так и увидим.
Девушку звали Таля, т. е. Наталья Алексеевна Карпакина.
Она сейчас же назвалась и с простодушной наивностью, даже болтливостью, как-то зараз выложила Екатерине Антоновне все сведения о себе и своей семье.
Она учится здесь, в Петербурге, на курсах. Родители живут в провинции, на далеком севере: отец - лесопромышленник.
- Папа не бедный, но детей у нас - страсть! Одиннадцать человек. Девять мальчиков и две девочки - я и самая старшая сестра, - она уже замужем. Два брата тоже женаты, один холостой - студент, остальные растут… Папа на учение не жалеет, но, подумайте, всю эту ораву младших-то содержать! Мы в детстве босые ходили и только тогда, когда в гимназию поступали, получали права гражданства и башмаки.
Таля болтала весело и без умолку, а Екатерина Антоновна слушала ее с каким-то непонятным интересом: переспрашивала, справлялась о подробностях, как будто все это было необыкновенно важно для нее.
Она уже давно взяла Талю под руку, и они шли из улицы в улицу, словно были давным-давно знакомы и увидались наконец после долгой разлуки. Они совершенно забыли, что только что встретились и пошли искать какую-то белую колоннаду.
Первая вспомнила об этом Таля - она вдруг остановилась и сказала:
- А где же колоннада?
- Ах да, нужно у кого-нибудь спросить, - спохватилась Накатова.
Они спрашивали прохожих, городовых, дворников, заходили в мелочные лавки - но ничего не узнали.
- Что же нам делать? - спросила Таля растерянно.
- Не знаю. Я начинаю думать, что мне это показалось, - смущенно ответила Накатова.
- Ах нет, нет, - воскликнула Таля, - мне не хочется, чтобы этого не было, мне хочется тоже посмотреть! Почему бы вам это показалось? Что вы в то время думали?
- Ничего не думала, - слегка смутилась Екатерина Антоновна.
- Разве можно ни о чем не думать! Наверно, думали же о чем-нибудь - пожалуйста, припомните!
Таля стояла, комкая свою муфту и нетерпеливо переступая с ноги на ногу.
- Я думала об одном человеке, - начала, все более и более смущаясь, Накатова, - об одном человеке, которого… который теперь стал моим женихом.
- Значит, вы не думали о картине, которую увидали, значит, она не показалась. Вспомните-ка все подробности.
Накатова задумалась и даже закрыла глаза, и вдруг, открыв их, растерянно взглянула на Талю и произнесла как бы с испугом:
- Теперь я знаю, что мне это все показалось. Я помню, в белых вазах росли цветы, красновато-желтые цветы, и спускались из ваз. Ну где же могли быть цветы в конце октября?
- Вот настурции очень долго цветут… А может быть, это были искусственные цветы?
- Ну кто же станет выставлять искусственные цветы под дождь… да и потом - искусственные цветы так не идут к белому мрамору.
- Да, да, вы правы, там не надо искусственных цветов, это, может быть, были настурции.
- Теперь я понимаю, что все это мне показалось! - неожиданно воскликнула Екатерина Антоновна.
- Почему?
- Потому что я припомнила еще одну подробность: около здания росло несколько сосен.
- Боже мой! Отчего же там не расти соснам!
- Это была сосна южная, итальянская пина. Я теперь хорошо помню. Да, да, теперь помню и лавровые деревья.
- Деревья могли быть в кадках!
- Шел дождь, а я видела все это залитое солнцем.
- Так что ж! В эту минуту могло выглянуть солнце! - топнула Таля ногой.
Вдруг они обе словно опомнились.
- Послушайте, да о чем же мы спорим? Ведь ясно же, что это все мне показалось.
Таля вдруг неожиданно уткнулась в свою муфту и всхлипнула.
- Милая, деточка, не плачьте! О чем же вы плачете? - с испугом спросила Накатова.
- Так, мне жалко, что вы этого вот сейчас не увидите еще раз, это было так красиво, а вы мимо проехали - и не рассмотрели даже хорошенько, - бормотала Таля, поспешно доставая платок из муфты.
- Все это мне показалось! Конечно, жалко, но что же делать? - печально сказала Екатерина Антоновна.
- Конечно, нечего делать! Может быть, когда-нибудь и еще увидите. Вот-то хорошо будет!
- Но ведь это мне только показалось.
- А, не все ли равно! Вы видели эту колоннаду! Пусть бы мне жизнь моя казалась прекрасной, а на самом деле я бы лежала, прокаженная, в яме! В самой глубокой и тесной яме. И что бы мне за сладость была жить в прекрасном дворце и чувствовать себя в яме! Как нам кажется, так оно и есть.
Таля вытерла глаза и еще раз высморкалась.
- Что же, пойдемте домой, - ласково взяла она под руку Накатову.
- Пойдемте, - тихонько ответила Накатова. Они пошли молча, под руку.
Медленно и молча шли они в сгустившихся сумерках, тесно прижавшись друг к другу, и Екатерине Антоновне, никогда не имевшей детей, казалось, что рядом с ней идет ее дочка, маленькая, любимая, самое дорогое ей существо на свете.
- Вы, Таля, приходите ко мне, пожалуйста.
- Я приду непременно, - отозвалась та.
- Когда?
- А вот послезавтра, с лекций, часа в два.
- Так не забудьте смотрите, я буду вас ждать к завтраку.
- А где вы живете?
- Я живу… - начала было Накатова и вдруг опомнилась.
Что это с ней сделалось? Встретилась с какой-то курсисткой и приглашает ее к себе, восчувствовала какую-то особенную симпатию! С чего?
Какая-то полоумная девчонка!
Накатова оставила руку Тали и сухо сказала:
- Я живу на Литейном, дом 96, моя фамилия Накатова.
- Я непременно приеду.
- Буду очень рада, до свидания, - и, холодно пожав руку девушке, Екатерина Антоновна взяла первого попавшегося извозчика.
Она ехала домой, все больше и больше сердясь на себя:
"Эта девица, очевидно, дура или ненормальная, какую чепуху она говорила… Впрочем, и она, Накатова, хороша! Тоже могла показаться ненормальной. И что такое случилось с ней? Нервы это или начало какой-нибудь болезни? Боже мой, как это все глупо и как ей стыдно за себя".
Лопатов, придя к обеду, заметил, что она не в духе.
- Что с вами, Китти? - спросил он ласково.
Она слегка покраснела:
- Мне стыдно рассказывать вам, Николенька, как я невозможно вела себя. Я не поверила вам и отправилась сама искать белую колоннаду. Во время этих поисков встретила какую-то курсистку, и мы принялись за поиски уже вместе…
- Какая нелепость! Ну и что же? - смеясь спросил Лопатов.
- Конечно, ничего не нашли. Теперь я сама вижу, что это мне показалось, я припомнила подробности.
- Ну и слава Богу. Я так и думал, что ничего подобного не существует.
- Отчего "слава Богу"? Разве не лучше бы было, если бы существовало такое красивое здание?
- Ну на что это вам? Не все ли равно вам?
Екатерине Антоновне вдруг стало досадно: вот он, близкий, любимый, и так равнодушно отнесся к ней, а "та", чужая, заинтересовалась, искренно приняла участие, Она помолчала и вдруг неожиданно спросила:
- А вам не жаль, Nicolas, что вы не видали моей колоннады?
- Да что с вами, Китти, как подобный пустяк может занять такую серьезную женщину, как вы? - удивился он.
- Да, да, конечно, - все это глупости, - засмеялась она. - Всего глупее, что я пригласила к себе эту барышню. Смешная такая провинциалочка, из купеческой семьи.
- Ах, какой красивый у вас кабинет! - восклицала Таля, стоя посреди комнаты.
- Очень рада, что вам нравится у меня, - сказала Накатова, глядя на девушку.
"Какая она хорошенькая и славная", - мелькнуло у нее в уме, когда она глядела на юное смеющееся личико, раскрасневшееся от мороза, с сияющими глазами и смеющимся ртом.
Уголки этого рта как-то забавно приподымались вверх. Разрыв больших, светлых глаз был тоже кверху, и брови от переносицы поднимались к вискам. Это розовое личико все словно летело вверх, даже завитки непокорных русых волос летели куда-то.
- Славная комната! - между тем говорила Таля, усаживаясь на кресло, предложенное хозяйкой, и опять оглядываясь кругом. - Вы именно и должны жить в такой комнате.
- Почему? - спросила, улыбаясь Екатерина Антоновна.
- А потому, что вся комната такая же, как вы: красивая, спокойная, немного гордая и разумная.
- Вы меня считаете разумной? - удивилась Накатова. - А я, представьте, была уверена, что вы меня приняли за сумасшедшую.
- Почему? - удивилась в свою очередь Таля.
- А как я искала белую колоннаду? Согласитесь, что это было смешно.
- Не знаю. Мне было не смешно, - покачала Таля головой. - Я не люблю людей без колоннады.
- Я вас не понимаю?
- Я не люблю людей, которые… Ну… которым никогда ничего "не кажется". Я не умею вам объяснить, но всегда лучше, когда человек думает: а вот есть где-то что-то хорошее, доброе, красивое. Может быть, здесь этого и не увидишь, а только "там", - Таля неопределенно махнула рукой, - но все равно, оно есть!
- Где это "там"? В будущей жизни? - улыбнувшись, спросила Екатерина Антоновна.
- Конечно, - уверенно отвечала Таля. - А то как же иначе? Если в это не верить, так сейчас ерунда получается. Точно тараканы бегают - хлоп! И нет. Так зачем же они думают, чувствуют, видят? Я уверена, что жизнь есть приготовление, переход к другой, более важной жизни, и я должна готовиться к ней добросовестно и стараться быть доброй, хорошей, и даже жизнь свою отдать за других, если понадобится… А если эта жизнь и есть одна только, так, наоборот, надо как можно слаще и лучше ее прожить, хотя бы во вред другим.
- Значит, вы ждете иной жизни, а эта вас не радует?
- Как не радует? - всплеснула руками Таля… - Да я все люблю. Если бы я думала, что она одна и есть, то, конечно, я бы не могла на нее радоваться, а так… так я все люблю! Вот идешь по улице и радуешься. И на туман, и на дождь, и на то, что извозчик ждет, даже на то, что сегодня вторник или среда, потому что на душе есть главная радость - будущее счастье, а человеку всегда все кругом мило и радостно, когда он какого-нибудь счастья ждет… Вот невесте перед свадьбой, может быть, тоже и дождь и извозчики милы. А главное, то радует, что все это любить хочешь и любить можешь!
- Всех нельзя любить, есть очень много дурных людей, Таля.
- Что же, они, значит, не знают этого света душевного, они сами несчастны. Я не могу себе представить счастливого злодея, веселого, радостного, и мне его жаль, и я его тоже любить буду.
- Значит, не надо противиться злу?
- Что?!
Таля даже привстала с кресла:
- Злу надо противиться всем сердцем, всей душой, всеми чувствами! Злом только не надо противиться злу, а жизнь свою отдать, сопротивляясь ему, и можно и должно. Но от этого я не меньше люблю жизнь! Я ее очень люблю. Она хорошенькая, хрупкая, маленькая!
Вот что мы знаем,
Вот что мы любим,
За то, что хрупко, -
Трижды целуем!
И я трижды все целую и в три раза больше люблю каждый вершок земли!
Таля вскочила, взмахнула руками и засмеялась счастливым смехом. Екатерина Антоновна с лаской смотрела на нее, и ей хотелось сказать этой девочке что-нибудь милое, ласковое, но раздались шаги, и в комнату вошел Лопатов.
За завтраком Таля, сначала притихшая, разговорилась.
Она рассказывала о какой-то выставке картин, о балете, в который ей достала билет одна приятельница, о Карсавиной, которая "сказка, а не женщина", о шляпке, которую она видела в магазине.
После завтрака она заторопилась уходить.
- Вы приходите еще, Таля, - сказала Екатерина Антоновна, целуя ее.
- Приду, приду, и вы ко мне приходите, я на Васильевском острове живу, 14-я линия.
- Хорошенькая девочка, только уж очень глупенькая, - сказал Лопатов.
- Да, она, кажется, глупенькая, - нерешительно согласилась Екатерина Антоновна.
Накатова устала.
Сегодня целый день они с Николаем Платоновичем ездили искать квартиру. Теперешняя ее была мала, и никак нельзя было выкроить из нее приличного кабинета.
Екатерине Антоновне было очень грустно покидать свое жилище. В этой квартире она жила со смерти мужа вот уже лет пять. К ней она привыкла и устроила ее по своему вкусу. Ей не хотелось переезжать в другую часть города, менее чистую и спокойную и более отдаленную от центра, но та была удобнее для ее будущего мужа.
Теперь очень часто ее вкусы, привычки и понятия не совпадали со вкусами и привычками этого "будущего мужа".
Один табачный дым чего стоил!
- Николенька, - сказала она один раз, - вы не можете не курить? Сделайте это для меня.
Он обещал, но она видела, что он томится, уезжает раньше, хмурится и стал даже менее ласков с нею.
Она сама зажгла спичку и, поднося ему, сказала:
- Бог с вами, уж курите - я постараюсь привыкнуть.
Она приносила эти жертвы с удовольствием, она чувствовала, что ее любовь к нему растет с каждым днем, но все же это были жертвы, правда, маленькие, но многочисленные и ежедневные.
Она не сердилась, не жаловалась, когда приходилось изменять своим привычкам, она теперь как-то ничего не замечала вне своей любви, она сделалась равнодушна ко всем и ко всему, для нее стало все безразлично, что так или иначе не касалось ее любви. Она даже стала равнодушна к своим друзьям - ее уже не трогали, как прежде, чужие горести и радости; она могла радоваться и огорчаться только тем, что теперь составляло ее жизнь, - т. е. любовью к Лопатову.
Она была сначала ему благодарна за его сдержанность и почтительность, но последнее время эта сдержанность ее иногда огорчала, - ей захотелось видеть в нем больше страсти.
На другой день эта усталость не прошла, так как утром опять они ездили и хлопотали, покупая мебель.
Настроение Накатовой еще более испортила маленькая размолвка с женихом, и не сама размолвка оставила дурное впечатление, а то, что она могла произойти из-за таких пустяков, как портьеры в гостиной.
К золоченой мебели Luis XV, крытой обюссоном, так бы подошел светло-серый шелк, перемешанный с блекло-розовым плюшем, а Николай Платонович хотел непременно, чтобы портьеры были ярко-вишневого цвета.