- Да вѣдь и ты-бы не остался. Я знаю тебя… Знаю, какой ты храбрецъ. Ты вонъ въ хлѣвъ ночью боишься одинъ заглянуть. А здѣсь… Да, право, здѣсь такъ жутко, что если даже и не водятся привидѣнія, то они навѣрное покажутся, особливо женщинѣ.
- Удержи языкъ свой! - прошепталъ учитель Ивановъ и дернулъ жену за рукавъ.
Начали разбирать книги. Изъ русскихъ беллетристовъ нашлись Марлинскій, Гребенка, баронъ Брамбеусъ, Булгаринъ, Даль, изъ иностранныхъ, въ переводѣ на русскій языкъ - Евгеній Сю, Дюма-отецъ, Поль-де-Кокъ, Жоржъ-Зандъ, Вальтеръ Скоттъ.
Раиса была въ восторгѣ и шептала:
- Почитаемъ… Вотъ почитаемъ… Ухъ, на сколько времени тутъ хватитъ читать!
XXVIII
Наступилъ декабрь. Прошли три недѣли со дня прибытія изъ Петербурга Сухумова. Соблюдая предписанія доктора Кладбищенскаго и совсѣмъ не употребляя лѣкарствъ, Сухумовъ чувствовалъ, что онъ понемногу крѣпнетъ. Видѣнія и кошмары прекратились, сонъ сталъ спокойнѣе. Сухумовъ хоть и засыпалъ попрежнему при свѣтѣ лампы, которая горѣла у него всю ночь, но сталъ отсылать изъ своей спальни ночующаго у него на кушеткѣ Поліевкта, но тотъ отказывался слушаться, говоря:
- А вдругъ что-нибудь опять, храни Богъ, случится? Нѣтъ, лучше подождать. Вѣдь я вамъ, не мѣшаю.
- Что можетъ случиться? Что? - крикнулъ на него Сухумовъ.
- А вотъ, что прошлые-то разы? Всѣ говорятъ Леонидъ Платонычъ, всѣ въ одинъ голосъ, что здѣсь у насъ домъ безпокойный. И раньше такъ было и теперь… Вы вотъ панихидку-то обѣщались по сродственникамъ отслужить, чтобъ ихъ успокоить да и забыли, - говорилъ Поліевктъ.
- Въ воскресенье панихида будетъ отслужена. Учитель со школьниками нотные нумера разучиваетъ - вотъ на этомъ и остановилось дѣло:
- Ну, вотъ послѣ панихидки я и уйду. Послѣ панихидки будетъ спокойнѣе. А здѣсь въ домѣ непремѣнно надо молебенъ отслужить съ водосвятіемъ и все окропить водой.
Сухумовъ махнулъ рукой и не сталъ возражать. А мысли о прибавленіи молебна къ панихидѣ ему даже понравились. Въ головѣ его мелькнула мысль, что вмѣстѣ со священникомъ онъ можетъ пригласить на молебенъ и Раису, а для приличія и матушку-попадью и устроить завтракъ, какъ-бы для новоселья.
"Вѣдь это такъ естественно… - разсуждалъ онъ. - Я поселюсь здѣсь на довольно долгое время… Вездѣ въ подобныхъ случаяхъ служатъ молебны. Домъ столько времени пустовалъ. Пусть священникъ отслужитъ молебенъ и окропитъ домъ, Въ самомъ дѣлѣ, надо-же вѣдь и причту дать доходъ. Причтъ здѣсь бѣдный… Священникъ все жалуется на нужду… А главное - Раиса".
Сухумовъ вспомнилъ, что во время посѣщенія его Раисой вмѣстѣ съ учителемъ Ивановымъ и учительницей Хоботовой онъ не имѣлъ и десяти минутъ, чтобы поговорятъ съ Раисой наединѣ, чтобы хоть сколько-нибудь узнать ее и познакомиться съ ея кругозоромъ. Только что онъ удалялся съ ней отдѣльно въ какой-нибудь уголокъ и начиналъ перебрасываться словами, тотчасъ-же къ нимъ подскакивала Хоботова и тарантила, то плачась на земство, то разсказывая о себѣ, что она внѣ предразсудковъ. За чаемъ и за ужиномъ тоже нельзя было говорить съ Раисой отдѣльно, такъ какъ всѣ сидѣли вокругъ стола.
И тутъ Сухумову припомнилось одно ея восклицаніе передъ ужиномъ, когда она вошла въ столовую, освѣщенную большой лампой и двумя высокими канделябрами, каждая о семи свѣчахъ:
- Боже мой, сколько огней! Никогда, никогда не сидѣла при такомъ освѣщеніи!
Сухумову это показалось совсѣмъ мило по своей наивности и онъ пришелъ въ большой восторгъ.
"Что-то пастушеское! Что-то аркадійское! Прямо патріархальное! Такія натуры должны бытъ малымъ счастливы"… - думалъ онъ и любовался ея кроткими глазами.
Панихида была назначена въ воскресенье, а наканунѣ, въ субботу, пріѣхалъ докторъ Кладбищенскій навѣстить своего паціента. Докторъ пріѣхалъ часу во второмъ, когда Сухумовъ только что завтракалъ. День былъ съ легкимъ морозцемъ, ясный, солнечный, которые очень рѣдко выдаются въ декабрѣ. Сквозь покрытые морознымъ узоромъ стекла по спальнѣ бѣгали солнечные зайчики, мелькая по стѣнамъ, по мебели, играя цвѣтами радуги на хрустальныхъ подвѣскахъ старинныхъ канделябръ. Было свѣтло, радостно. Докторъ вошелъ румяный отъ мороза, съ оставшимися еще ледяными сосульками въ косматой бородѣ, въ охотничьемъ пиджакѣ изъ рыжаго верблюжьяго сукна, въ черныхъ валенкахъ. За послѣднее время онъ позволялъ себѣ эту вольность костюма и не переодѣвался въ сапоги, сюртукъ и крахмальную сорочку передъ тѣмъ какъ войти къ Сухумову.
Войдя въ спальню, онъ остановился и, протягивая руку Сухумову, воскликнулъ:
- Батюшки! Да вы сегодня совсѣмъ молодцомъ! У васъ и румянецъ, и игра глазъ. Ну, что я вамъ говорилъ? Вѣрно вѣдь, что всѣ эти бромистые натры, строфанты, экстракты ландышей нужно было бросить? Воздухъ, ѣда и сонъ куда въ этихъ случаяхъ лучше всякихъ медикаментовъ дѣйствуютъ! Ну, какъ въ общемъ себя чувствуете? - спросилъ онъ, пожимая руку Сухумова.
- Да не дурно. Жаловаться не могу, - отвѣчалъ тотъ.
- И нельзя жаловаться. Вѣдь у васъ великолѣпный аппетитъ.
- Ѣмъ понемногу. Очень вестфальской ветчины тутъ какъ-то захотѣлось. Посылалъ нарочно въ городъ - привезли дрянь.
- Вотъ видите! Вкусовыя привередничанья даже начались. Это ужъ совсѣмъ хорошо. Я разсказывалъ вѣдь вамъ, что такъ всѣ наши вятичи, кривичи и древляне исцѣляются, пріѣзжая въ деревню помирать послѣ неудачнаго больничнаго лѣченья.
- Какіе кривичи и древляне? - спросилъ Сухумовъ, не понявъ о чемъ говоритъ докторъ.
- А вотъ тѣ, что въ Петербургѣ и въ Москвѣ на большихъ фабрикахъ работаютъ. Убѣгутъ изъ больницъ отъ лѣкарствъ, чтобы помереть спокойно въ деревнѣ, а здѣсь отъ воздуха и поправляются.
Такія восклицанія доктора совсѣмъ окрылили Сухумова.
- Помню, помню, докторъ, и могу только благодарить васъ за ваши мудрые совѣты, - сказалъ Сухумовъ, уже весь сіяя отъ удовольствія.
Докторъ закурилъ папиросу, посадилъ его, сѣлъ рядомъ съ нимъ и сталъ считать его пульсъ, смотря на свои серебряные часы луковицей.
- И пульсъ хорошъ, - проговорилъ онъ. - Повышенной температуры по вечерамъ за послѣднее время не было?
- Нѣтъ, не замѣчалъ.
- То есть только не замѣчали или измѣряли температуру градусникомъ и повышенія не было?
- Не было, не было.
- А галлюцинацій, безпокойныхъ сновъ, кошмаровъ?
- Тоже не было, хотя я позволилъ себѣ пробѣгать дневникъ бабушки и долженъ былъ нарушить вашъ запретъ и войти въ портретную комнату, - сказалъ Сухумовъ и нѣсколько потупился, какъ мальчикъ.
- Зачѣмъ-же вы это сдѣлали? Нехорошо. Впечатлительность у васъ слишкомъ велика. Это вѣдь проходитъ не такъ скоро.
- Обстоятельства такъ сложились. Были у меня здѣсь вечеромъ учитель Ивановъ съ женой… ну, и Раиса Петровна.
- Ахъ, были! Ну, что-жъ, это я хвалю, что вы начали окружать себя обществомъ. Одиночество для васъ вообще скверно. Зовите ихъ почаще… Ну, а при чемъ-же тутъ портретная комната? Вѣдь она у васъ была заперта? - спросилъ докторъ.
- Раиса Петровна просила меня показать эти портреты. Другіе подхватили. Оказывается, что она слышала о моемъ кошмарѣ, о всемъ, о всемъ. И такъ просила, такъ настаивала.
- Понимаю. Ева соблазнила Адама, - улыбнулся докторъ. - Ахъ, женщины, женщины! А не правда ли, хорошая дѣвушка эта Раичка?
- Прелесть! - воскликнулъ Сухумовъ. - Мнѣ нравится въ ней наивность, простота.
- Ну, и собой кралечка. А слушаться-то ее все-таки не слѣдовало. Потерянъ, молъ, ключъ отъ портретной. Вотъ и все. А вы растаяли. Таять передъ ней все-таки не слѣдовало. Снимите-ка съ себя вашъ пиджачекъ и вашу жилеточку и прилягте на кушетку. Я васъ выстукаю и выслушаю. Сухумовъ повиновался. Докторъ Кладбищенскій вынулъ изъ кармана перкуторный молотокъ.
- Вѣдь вотъ вы деревню не любите, питерецъ, съ ногъ до головы питерецъ, а Раису хвалите. Раиса-же продуктъ деревни, - сказалъ онъ.
- И деревню полюблю, докторъ. Она мнѣ ужъ и теперь начинаетъ нравиться, отвѣчалъ - Сухумовъ, лежа на кушеткѣ.
- Вотъ онѣ Раисы-то! Честь имъ и слава!
Докторъ сталъ постукивать и выслушивать сердце Сухумова, легкіе, прощупывалъ печень, селезенку.
- Кишки вздуты и вслѣдствіе этого діафрагма приподнята и вліяетъ на сердце. Сердце сегодня опять не того… Не ѣли-ли вы вчера насильно?
- Нѣтъ, докторъ.
- Можетъ быть и на лишнюю ѣду Раиса соблазнила? Вы не были вчера у священника? Вѣдь тамъ все пироги.
- Не былъ, докторъ. Отецъ Рафаилъ и Раиса будутъ у меня завтра завтракать. Очень радъ былъ-бы я, Нектарій Романычъ, если-бы и вы ночевали сегодня и остались завтра позавтракать.
- А что у васъ завтра за праздникъ?
- Панихиду по бабушкѣ служу, по отцѣ, по матери. Всѣ говорятъ, что надо.
- И Раиса тоже? - покосился на Сухумова докторъ и прибавилъ:- Дѣло хорошее. Отчего не помянуть предковъ. Древнія религіи прямо основаны на поклоненіи предкамъ.
- А здѣсь хочу молебенъ… Надо-же дать причту доходъ. Ну, и учитель придетъ съ хоромъ пѣвчихъ изъ своихъ учениковъ. Можетъ быть съ женой придетъ. Хотѣла и матушка-попадья.
- Такъ. Повернитесь-ка на животъ. Я нажимаю сбоку на селезенку, не больно?
- Нѣтъ, такъ есть легкая боль.
- Гмъ… Обухши. Ну, авось всосется.
- Къ завтраку заказалъ блины. Послалъ въ городъ за икрой.
- Тризны во всѣ вѣка и во всѣ времена существовали, да и теперь еще существуютъ, если люди не мудрствуя лукаво живутъ, говорилъ докторъ, садясь въ кресло и пряча въ карманъ молотокъ. - Тризны всякія я люблю, а съ блинами даже въ особенности. Это во мнѣ поповская кровь дѣлаетъ. Остаться ночевать у васъ сегодня не могу. Дѣло есть. Къ одной больной проѣхать надо. Тамъ и заночую. А на обратномъ пути завтра я къ вамъ съ удовольствіемъ блинковъ поѣсть пріѣду, но вамъ не дамъ ихъ ѣсть.
- Да я и самъ не буду ихъ ѣсть, - сказалъ Сухумовъ.
- Ну, въ общемъ у васъ все сносно, хотя кое-какіе изъянишки и есть, - закончилъ докторъ и прибавилъ:- А теперь поите меня чаемъ.
XXIX
Въ воскресенье, послѣ поздней обѣдни въ сухумовской сельской церкви, отецъ Рафаилъ служилъ панихиду, заказанную Сухумовымъ. Пѣлъ хоръ учениковъ земскаго училища подъ управленіемъ учителя Иванова. Поминали болярина Платона, болярина Василія, болярина Леонида, боляринъ: Елизавету, Клеопатру, Софію, Зинаиду. Перечислялся поименно весь родъ Сухумовыхъ. На панихидѣ Сухумовъ былъ во фракѣ и въ бѣломъ галстукѣ. Кромѣ него, присутствовали на панихидѣ управляющій Сидоръ Софроновичъ, попадья Настасья Сергѣевна, Раиса и жена учителя Иванова. Сухумовъ пріѣхалъ въ церковь въ большихъ, парныхъ саняхъ, покрытыхъ хорошимъ ковромъ. Кромѣ того, были еще двое саней въ одиночку для священника съ супругой и для учителя съ женой, при чемъ дьяконъ помѣстился на облучкѣ. Пѣвчіе пошли пѣшкомъ. Учительницы Хоботовой на панихидѣ не было.
Сухумовъ несказанно былъ радъ, что ему пришлось сидѣть въ саняхъ рядомъ съ Раисой и весь сіялъ отъ удовольствія, тогда какъ она очень смущалась, что сидѣла съ нимъ и говорила ему:
- Лучше-бы вы дяденьку, отца Рафаила, съ собой посадили.
- Я приглашалъ его, но онъ сказалъ, что поѣдетъ съ Настасьей Сергѣвной, - отвѣчалъ Сухумовъ, хотѣлъ продолжать говорить съ Раисой и, какъ мальчикъ, не зналъ о чемъ.
Онъ минутъ пять смотрѣлъ на тощую спину дьякона и его поднятый дыбомъ мѣховой воротникъ изъ красныхъ лисицъ и, наконецъ, спросилъ:
- Что вы теперь читаете, Раиса Петровна, изъ тѣхъ книгъ, что взяли отъ меня?
- Разсказы Гребенки. Очень смѣшные разсказы. Какіе у него забавные чиновники выведены! Прямо уморительные, - сказала Раиса.
- Это современникъ и подражатель Гоголя. Вы Гоголя-то читали-ли?
- Очень немного. Только что въ училищѣ давали. "Сорочинскую ярмарку", "Шинель", Мертвыя души" не всѣ… Негдѣ достать.
- Я выпишу для васъ Гоголя. Теперь его сочиненія стоятъ пустяки. А Пушкина читали?
- Тоже немного… Отрывки… Что въ училищѣ давали… Гдѣ-же достать-то? Тутъ у насъ ни у кого нѣтъ.
- И Пушкина выпишу. Пушкина и Гоголя грѣхъ не читать.
Сухумовъ хотѣлъ еще спросить ее о чемъ-нибудь, задумался, началъ складывать фразы, но тутъ они пріѣхали и лошади свернули за рѣшетку на дворъ барскаго дома.
Сухумова съ гостями встрѣтилъ Поліевктъ. Онъ также преобразился, надѣвъ фракъ и бѣлый жилетъ. На молебенъ былъ приглашенъ управляющій и вся дворня. Мужики пришли въ красныхъ кумачевыхъ рубахахъ, жилеткахъ и съ головами, жирно смазанными масломъ. Молебенъ служили въ спальнѣ передъ старинной божницей бабушки Клеопатры Андреевны, переполненной образами. Пропуская пѣвчихъ, Поліевктъ напоминалъ имъ, чтобы они хорошенько отирали ноги отъ снѣга.
- Въ барскія хоромы, вѣдь, идете, а не въ овчарню, такъ должны все это чувствовать, - говорилъ онъ имъ.
Отецъ Рафаилъ и дьяконъ служили въ парадныхъ золотыхъ ризахъ. Дьяконъ, хотя и состоялъ при церкви на причетниковскомъ окладѣ, на этотъ разъ исполнялъ обязанности дьякона и читалъ эктеніи. Докторъ Кладбищенскій пріѣхалъ въ половинѣ молебна, тотчасъ-же присоединился къ пѣвчимъ и привычнымъ хорошимъ басомъ отчеканивалъ молитвенныя слова вмѣстѣ съ пѣвчими.
Пѣла въ хорѣ и Раиса, что очень понравилось Сухумову. Онъ стоялъ и не сводилъ съ нея глазъ, забывъ креститься.
"Какая простота! Простота-то какая патріархальная! - думалъ онъ. - Развѣ найдешь что-нибудь подобное въ Петербургѣ? Нѣтъ, у деревни есть свои прелести".
По окончаніи молебствія, которое было съ водосвятіемъ, при пѣніи "Спаси, Господи, люди Твоя" пошли кропить водой комнаты дома. Отецъ Рафаилъ шелъ съ крестомъ и съ кропиломъ. Дьяконъ несъ миску съ водой, пѣвчіе двигались сзади. Камердинеръ Ноліевктъ распорядился отворить и портретную комнату. Вошли и въ нее, но самъ Сухумовъ стоялъ только на порогѣ.
- Вотъ они виновники-то всѣхъ здѣшнихъ легендъ и страховъ! - проговорилъ отецъ Рафаилъ, обращаясь къ шедшему съ нимъ рядомъ доктору и кивая на портреты-.предковъ Сухумова, и тотчасъ-же крестообразно брызнулъ на нихъ водой съ кропила, прибавивъ:- Да будетъ имъ легче земля сырая. Вѣчный имъ покой!
Послѣ молебна школьникамъ-пѣвчимъ Сухумовъ далъ большой пакетъ съ пряниками, три жестянки карамели и они были отпущены по домамъ, а причтъ и гости остались завтракать. Жена управляющаго пекла блины. Но тутъ явилось обстоятельство, которое очень сконфузило Сухумова. Заказывая завтракъ, онъ совсѣмъ забылъ, что было время Рождественскаго поста, что отецъ Рафаилъ, дьяконъ и семья священника ѣдятъ постное, а завтракъ, за исключеніемъ рыбныхъ закусокъ и холодной осетрины, былъ состряпанъ скоромный.
Когда подали блины, отецъ Рафаилъ и его семья отказались отъ нихъ.
- Батюшка! Отецъ Рафаилъ! Что-жъ вы блиновъ-то?.. - воскликнулъ Сухумовъ. - Икру къ нимъ привезли изъ города превосходную. Раиса Петровна! И вы не взяли?
Отецъ Рафаилъ улыбнулся и отвѣчалъ:
- Да вѣдь они на коровьемъ маслѣ, а у насъ постъ.
- Ахъ, я телятина! - какое я обстоятельство-то упустилъ изъ виду!
Сухумовъ даже хлопнулъ себя съ досады ладонью по лбу.
- Да вы не безпокойтесь… Я икорки съ ситнымъ хлѣбцемъ… Здѣсь такое обиліе закусокъ, что блины-то даже и лишнее.
- Простите, простите великодушно! Ахъ, что я надѣлалъ! - продолжалъ восклицать Сухумовъ. - Боже мой! Вѣдь у меня и на жаркое индюшка жареная. Изъ постнаго только осетрина холодная съ хрѣномъ. Ахъ, я невѣжа!
- Ну, вотъ осетринки мы и поѣдимъ. Давно я не вкушалъ осетрины! Самая лучшая рыба, я считаю,
- Можете вы думать, я даже на сладкое сливочное мороженое заказалъ! Раиса Петровна, вы и молочнаго не кушаете? Настасья Сергѣвна! Неужели вы-то себѣ не разрѣшите блиновъ? Вѣдь это не мясо.
Попадья отрицательно- покачала головой и отвѣчала:
- Отродясь не скоромилась по постамъ, такъ ужъ сегодня-то зачѣмъ-же, Леонидъ Платонычъ! Да вы не безпокойтесь. Мы и такъ сыты будемъ. Вонъ сколько у васъ закусокъ!..
Но тутъ отецъ Рафаилъ, только что прожевавшій кусокъ семги, улыбнулся и произнесъ:
- Предлагаемое да ѣдимъ. И то сказать: вѣдь это не убоина.
Онъ махнулъ рукой, протянулъ вилку къ стопочкѣ съ блинами и положилъ себѣ на тарелку три блина.
Докторъ Кладбищенскій тотчасъ-же похвалилъ его, сказавъ:
- Такъ и слѣдуетъ, Рафаилъ Васильичъ, такъ и слѣдуетъ. Постись не на міру, а въ единеніи, а если на міру и глава уснащена елеемъ благовоннымъ, то строгость можно и отбросить.
Кладбищенскій отправилъ себѣ половину блина въ ротъ. Ѣлъ онъ блины по простонародному, разрывая блинъ руками, говоря, что отъ ножа вкусъ блиновъ портится и ѣлъ ихъ жадно и много.
За отцомъ Рафаиломъ и дьяконъ сталъ тыкать вилкой въ блины и класть ихъ себѣ на тарелку, за что также удостоился одобренія доктора.
Не касались блиновъ только женщины: матушка-попадья, Раиса и жена учителя.
Сухумовъ бѣсился на себя. Онъ схватился за голову и воскликнулъ:
- Ну, можетъ-же такой туманъ на меня найти! Можно-же такъ перепутаться! Вѣдь я самъ ѣлъ у батюшки постный пирогъ въ гостяхъ, стало быть долженъ знать, что семья ихъ кушаетъ постное.
- Наука, наука о деревнѣ. Это уроки знакомства съ деревней… - твердилъ докторъ. - Вѣдь вы питерецъ.
- Ужасно горько, что наука-то дается такимъ путемъ грубыхъ ошибокъ, - не унимался Сухумовъ.
- Да вѣдь ужъ мы исправили ошибку, исправили, - сказалъ отецъ Рафаилъ, - вкушаемъ.
- Мнѣ дамъ жалко, что онѣ остались безъ блюда. Раиса Петровна не кушаетъ, матушка Настасья Сергѣвна не кушаетъ, мадамъ Иванова тоже… - бормоталъ Сухумовъ, смотря на улыбающіеся глаза Раисы.
XXX
Панихида, молебенъ и завтракъ послѣ молебна еще болѣе сблизили Сухумова съ семьей священника и съ учителемъ и его женой. Посѣщенія другъ къ другу сдѣлались чаще. Стриженая учительница Хоботова ему не нравилась и онъ всячески избѣгалъ ее. Ему не нравились въ ней ея неестественность, отсутствіе простоты. При встрѣчѣ съ Сухумовымъ, она то перебирала извѣстныя въ Петербургѣ фамиліи, говоря, что такимъ-то и такимъ-то приходится "отчасти" сродни, то пересыпала свою рѣчь именами европейскихъ ученыхъ. Спенсеръ, Бокль, Гервинусъ, Ренанъ, Литре, Карлъ Фохтъ, Вундтъ, Шарко, Пастеръ при удобномъ и неудобномъ случаяхъ не сходили у нея съ языка, при чемъ Сухумовъ успѣлъ замѣтить, что она даже не читала ихъ, а знаетъ только по наслышкѣ. На Карлѣ Фохтѣ и Вундтѣ онъ, какъ естественникъ, даже словилъ ее и привелъ въ немалое смущеніе, послѣ чего она и сама стала избѣгать его.
Но зато Сухумовъ сдѣлалъ визитъ дьякону, отъ котораго тотъ пришелъ въ страшное смущеніе.
Дьяконъ Пантелей Григорьевичъ Лапшинъ состоялъ на причетническомъ окладѣ, при отцѣ Рафаилѣ. Далеко не окончивъ семинаріи, онъ былъ человѣкъ совсѣмъ неразвитой, молчаливый, приниженный и отцомъ Рафаиломъ, и отчасти своей женой, царившей въ его квартиркѣ изъ двухъ комнатъ, которыя были отведены ему въ церковномъ домикѣ. Имѣя четверыхъ ребятъ, жилъ онъ невозможно тѣсно, такъ что для спальни дѣтей въ одной комнатѣ были устроены полати съ лѣсенкой. Сухумовъ даже и не узналъ его съ перваго взгляда, принявъ за какого-то рабочаго, такъ какъ дьяконъ былъ въ ситцевой рубахѣ и жилетѣ и высокихъ сапогахъ, а волосы были запрятаны за воротъ рубахи. Дьяконъ сидѣлъ у окна и чинилъ дѣтскій сапогъ. Сухумова онъ не зналъ, гдѣ и какъ посадить, усѣлся самъ передъ нимъ и молчалъ. Его выручила дьяконица, пришедшая изъ хлѣва, гдѣ задавала кормъ коровѣ. Она тотчасъ-же развязала языкъ и стала жаловаться на бѣдность и недостатки, на притѣсненія со стороны отца Рафаила, на несправедливости консисторіи. Дьяконъ сидѣлъ и тяжело вздыхалъ.