"Вотъ она деревня-то… Вотъ она интеллигентная деревня… Не помѣщичья деревня, а начавшая замѣнять ее служебная интеллигентная. Попъ, поповское семейство, учитель, его семья, докторъ, акцизный - вѣдь это-же все деревенская интеллигенція, у которой совсѣмъ особые интересы, не похожіе на интересы помѣщичьей деревни. Совсѣмъ особая жизнь… Да и къ петербургской средне-интеллигентной жизни она не подходитъ. Въ мелочахъ - и то разнится. Найди въ Петербургѣ врача, чтобъ жена его сама ужинъ стряпала! Не найдешь. А здѣсь стряпаетъ съ охотою, да еще съ какой охотою-то! Да и вкусы… Станетъ развѣ въ Петербургѣ или Москвѣ средній интеллигентъ угощать гостей за ужиномъ пельменями и гусемъ! Ни за что не станетъ. Выберетъ что-нибудь другое, полегче. А здѣсь ужинаютъ щами, пирогами, пельменями, гусемъ съ капустой".
- Леонидъ Платонычъ, вамъ чаю еще налить прикажете? - предложила ему Раиса, видя, что стаканъ его пустъ. - Вѣдь я за хозяйку осталась.
- Пожалуйста, я изрядно прозябъ въ дорогѣ, - отвѣчалъ Сухумовъ, улыбнувшись ей, и продолжалъ разсуждать про себя:
"Найди такихъ рукодѣльницъ въ Петербургѣ, какъ Раиса или Глафира Гавриловна Иванова - не найти. Барышенъ-гимназистокъ, ищущихъ жениховъ, найдешь на каждомъ шагу, курсистокъ, повторяющихъ послѣ пятаго слова фамилію Мечникова, сколько хочешь, собинистокъ или фигнеристокъ - этими прудъ пруди, буддистокъ даже найдешь, а рукодѣльницъ - не сыщешь".
И Сухумову, нѣсколько лѣтъ прожигавшему жизнь за границей и среди такъ называемой веселящейся золотой молодежи въ Петербургѣ, эта деревенская незатѣйливая жизнь уже нравилась.
Акцизный Степановъ, выпившій стакана три пуншу и бесѣдовавшій съ докторомъ, взялъ снова гитару.
- Дѣтей не разбужу, если запою? - спросилъ онъ.
- Нѣтъ, они спятъ крѣпко, - сказалъ докторъ. - Но лучше перейдемъ изъ столовой въ кабинетъ. Кабинетъ отъ дѣтской подальше. Къ тому-же бабѣ моей пора здѣсь столъ накрывать къ ужину. Господа гости! Перейдемте-ка въ кабинетъ, если ужъ напились чаю. Кумъ мой хочетъ васъ пѣніемъ своимъ позабавить.
Всѣ перешли въ кабинетъ.
Кабинетъ доктора была угольная комната, очень тѣсная, съ круглой желѣзной печью. Стѣны комнаты были сплошь заставлены мебелью. Наибольшее мѣсто занимала большая кавказская тахта - ложе доктора, который спальни не имѣлъ, а жена его спала въ дѣтской съ ребятишками. Далѣе занимали мѣсто полки съ книгами, завѣшанныя зеленымъ коленкоромъ. Письменнымъ столомъ служили доктору два карточные стола, составленные вмѣстѣ и покрытые зеленымъ сукномъ, стоялъ небольшой столикъ съ микроскопомъ и съ фильтромъ Пастера, а два подоконника оконъ были сплошь заставлены пробирными стаканчиками въ станкахъ, заполненные жидкостями. Въ углу лежали, сваленные въ кучу, растрепанные журналы, книги, газеты. Стульевъ было всего три, и одинъ изъ нихъ былъ занятъ картонами съ какими-то чертёжами. Дамы и учитель Ивановъ опустились на тахту. Усадивъ акцизнаго и Сухумова, докторъ, шутя, сказалъ сидящимъ на тахтѣ:
- Ну, а я сейчасъ васъ заклиню и буду изъ васъ масло жать. Держитесь!
И онъ опустился между Ивановой и Раисой. Дамы взвизгнули.
- Ай-ай! Докторъ! Что-жъ это такое! Вы плечо мнѣ сломали! Словно медвѣдь… - говорила Раиса.
А акцизный уже бренчалъ на гитарѣ и пѣлъ:
"Только станетъ смеркаться немножко,
Буду ждать, не дрогнетъ-ли звонокъ,
Приходи, моя милая крошка,
Приходи посидѣть вечерокъ!.."
Онъ пѣлъ недурнымъ баритономъ, старался придать голосу нѣжность, но, не взирая на чувственный страстный романсъ, красноватое лицо его съ щетинистой, полусѣдой прической и коротко подстриженной бородой оставалось угрюмо и спокойно.
Онъ кончилъ и ему зааплодировали. Онъ запѣлъ другой романсъ:
"Спрятался мѣсяцъ за тучку!.."
- Браво, кумъ, браво! Наддай только пылу побольше, жару! А то у тебя ликъ, словно ты сейчасъ пять граммъ сѣрнокислаго хинный проглотилъ безъ облатки! - кричалъ ему докторъ.
- Погоди! Нѣжныя любовныя улыбки я не умѣ-то дѣлать, - отвѣчалъ акцизный. - А вотъ запою "Настоечку двойную", такъ и улыбка явится. Каждому свое…
- Настоечку, настоечку! - кричали дамы и стали аплодировать.
- Сейчасъ, сейчасъ… Дайте только акцизному покурить… - сказалъ акцизный, сдѣлалъ нѣсколько затяжекъ папироской, откашлялся и запѣлъ:
"Настоечка двойная,
Настоечка тройная,
Сквозь уголь пропускная,
Удивительная!
- "Удивительная!" - подхватили хоромъ дамы учитель и докторъ.
Куплетовъ было нѣсколько, пѣли долго, а въ столовой докторша стучала тарелками и ножами, изъ кухни доносился звонъ песта о мѣдную ступку.
- "Умилительно", "оживительно", - повторялъ докторъ, но тутъ показалась докторша, раскраснѣвшаяся, отирающая платкомъ потъ съ лица, и сказала.
- Ну-съ, все готово… Двадцать минутъ до Новаго года осталось. Пожалуйте за столъ садиться. Водочки сначала, кто пьетъ, закусочки… Пожалуйте…
XXXIII
Сѣли за столъ и стали смотрѣть на стѣнные часы съ кукушкой, висѣвшіе на стѣнѣ въ столовой. Учитель и акцизный стали пить водку, закусывая маринованными грибами. Тыкалъ вилкой въ соленый груздь и Сухумовъ. У него разыгрался аппетитъ и онъ хотѣлъ поддержать его соленой закуской. Запахъ жаренаго гуся изъ кухни пріятно щекоталъ ноздри.
- А вы что-же водочки? Это у насъ на черносмородинныхъ почкахъ настоена, - предложила ему докторша.
- Не пью. Запрещено… - отвѣчалъ Сухумовъ. - Но когда-то выпивалъ.
- Это какъ мой докторъ. Онъ тоже пивалъ… и много пивалъ, но потомъ проклялъ. Теперь пьетъ только, какъ лѣкарство или когда ужъ очень озябнетъ въ дорогѣ, чтобъ согрѣться.
- Когда-то я даже до алкоголизма доходилъ и дѣлалъ наблюденія надъ появлявшимися у меня патологическими измѣненіями въ организмѣ, - прибавилъ докторъ. - Самое вредное это пить водку ежедневно, за каждой ѣдой.
- Не нахожу этого… - пробормоталъ акцизный, улыбнувшись, и подмигнулъ доктору.
- Однако, я тебя лѣчилъ уже отъ опухшей печени и разлитія желчи… Это вѣдь все продуктъ…
- Ну, и пускай будетъ продуктъ. Иногда и продуктъ можно перенести, ради матери продукта, которая все-таки даетъ иногда утѣшеніе въ нашей сѣренькой жизни.
Акцизный улыбнулся еще разъ, толкнулъ въ бокъ учителя и снова протянулъ руку за бутылкой.
А дамы въ это время гадали. Онѣ написали на бумажкѣ каждая по три желанія, свернули ихъ въ трубочку, бросили въ тарелку съ водой и ждали, которыя изъ трубочекъ раскроются до боя часовъ. Раиса написала три желанія: свадьба, сестра милосердія, мѣсто учительницы. Билетикъ съ сестрой милосердія уже развернулся.
- Вотъ моя судьба въ будущемъ году… - показала она дамамъ.
- А въ сестры милосердія поступишь, такъ сейчасъ-же и замужъ выйдешь, - сказала ей докторша. - Налетитъ врачъ и сейчасъ-же тебя изъ общины выклюнетъ. Молоденькія долго не засиживаются.
- А у васъ есть желаніе поступить въ сестры? - спросилъ Сухумовъ.
- Отчего-же? Надо-же куда-нибудь дѣться. Нельзя весь вѣкъ сидѣть на шеѣ у дяди.
Развернулся и билетикъ со свадьбой.
- Вотъ, вотъ… Это чей? - спросила докторша Раису.
- Мой.
- Ну, что, не говорила я тебѣ? Сначала въ сестры, а потомъ и замужъ за доктора… Милая, я куда хуже тебя была въ общинѣ, да и то меня Нектарій Ромаыычъ выудилъ.
- А вы были развѣ сестрой милосердія? - удивился Сухумовъ.
- Какъ-же… Я и сестрой была, я и фельдшерица… Вѣдь мы здѣсь въ губерніи когда-то отъ голодухи крестьянъ подкармливали, отъ цынги ихъ лѣчили, отъ голоднаго тифа. А докторъ Кладбищенскій налетѣлъ на меня и забралъ въ полонъ.
- Я вѣдь и сама когда-то здѣшняя крестьянка была, сирота, училась въ земской школѣ, на счетъ земства фельдшерскіе курсы кончила - ну, а потомъ и служила земству, - разсказывала словоохотливая докторша.
Часы стали куковать двѣнадцать. Всѣ встали изъ-за стола и взяли стаканчики, которые уже успѣлъ налить докторъ шипучимъ виномъ, привезеннымъ Сухумовымъ. При первомъ ударѣ часовъ Раиса тотчасъ-же взглянула на икону и перекрестилась. Ни примѣру послѣдовали и нѣкоторыя другія дамы. Учительница Хоботова говорила:
- А мнѣ на Новый годъ выигрышъ вышелъ. Навѣрное выиграю на выигрышный билетъ что-нибудь.
- На билетъ отъ конки? - пискливо засмѣялся учитель Ивановъ.
- Зачѣмъ-же отъ конки? У меня есть билетъ настоящій, пополамъ съ братомъ, который служитъ на желѣзной дорогѣ. Онъ не отречется.
Всѣ чокались и поздравляли другъ друга съ Новымъ годомъ.
- Прежде всего здоровья и затѣмъ хорошую, тоже здоровую супругу, - желалъ докторъ Сухумову. - А остальное у васъ есть все…
- Спасибо. Съ Новымъ годомъ! Съ Новымъ счастьемъ! - отвѣчалъ тотъ.
- Новаго счастья не надо! Не свалилось-бы то, которое теперь есть… Я и моя Лукерьюшка не прихотливы, не требовательны… Ахъ, да… Хорошій микроскопъ надо, мой плохъ… Пожелайте мнѣ на микроскопъ скопить.
- Съ Новымъ годомъ! - чокался съ Раисой Сухумовъ. - Пожелалъ-бы вамъ жениха хорошаго, но вѣдь это выйдетъ ужъ черезчуръ банально.
- Не надо, не надо мнѣ жениха, - махнула та рукой. - Мѣсто въ церковно-приходской школѣ пожелайте.
Дамы при поздравленіи чмокались другъ съ другомъ.
- Вамъ чего, Иванъ Иванычъ, пожелать? - спрашивала докторша учителя.
- Новыя печи пускай земство въ училищѣ сдѣлаетъ. Вѣдь учить становится невозможно отъ холоду или угару.
- И полы новые, полы… - прибавила учительница Хоботова. - Снизу садитъ, какъ изъ подвала.
Докторша разливала по тарелкамъ пельмени и передавала гостямъ.
- Мнѣ что-жъ никто ничего не пожелалъ? - спрашивалъ акцизный, наливая себѣ и учителю водки.
- Тебѣ Владиміра четвертой степени. Ты чиновникъ! - крикнулъ ему черезъ столъ докторъ.
- Да ужъ пора-бы… Двадцать шестой годъ служу. За выслугу слѣдуетъ. Цыпъ, цыпъ, цыпъ! Ну-ка выпьемъ еще по рюмочкѣ отравы-то, господинъ алкоголикъ, - подмигнулъ акцизный учителю Иванову.
Пельмени были превосходныя. Сухумовъ ѣлъ ихъ съ большимъ аппетитомъ и говорилъ доктору:
- Честь и слава хозяйкѣ. Я никогда не ѣлъ ничего подобнаго… Вѣдь это блюдо особенное, мѣстное… Въ Петербургѣ у насъ его ни за какія деньги не достанешь. У насъ въ Петербургѣ нынче совсѣмъ нѣтъ хорошихъ русскихъ трактировъ. Всѣ хорошіе рестораны въ рукахъ французовъ. Развѣ въ Москвѣ… Но и въ Москвѣ мнѣ никогда не приходило въ голову спрашивать пельмени.
- О, она у меня насчетъ стряпни великая мастерица! - похвастался женой докторъ. - Нужды нѣтъ, что на кулинарныхъ курсахъ не была.
- Гдѣ-же вы такъ научились, Лукерья Савишна? - интересовался Сухумовъ.
- О, куда, куда меня судьба не бросала! Была и экономкой у помѣщика… приходилось и къ поварамъ присматриваться. А когда ребятишекъ-то отъ цынги мы подкармливали, такъ мнѣ и кухаркой пришлось мѣсяцъ быть и звали меня кашеваршей. Двѣ должности: какъ фельдшерица за врача отвѣчала и сама стряпала. Охъ, какія тогда были времена! Людей настоящихъ на это дѣло было мало - ну, мы сами и работали и въ пяло и въ мяло, какъ говорится.
- Книжку поваренную хорошую ей купилъ, - повѣствовалъ докторъ. - Чего не знаетъ, по книжкѣ стряпаетъ… Вѣдь грамотная, слава тебѣ Господи… А вкусъ у ней отъ природы хорошій. Но главное, въ чемъ ея достоинство? Сама хорошо поѣсть любитъ, сама сладкоѣшка. А кто самъ хорошо поѣсть любитъ, тотъ и стряпать всегда хорошо будетъ. Это аксіома. Вотъ она у меня какъ раздобрѣла! Купчиха…
Поданъ былъ гусь. Хлопнула вторая бутылка шипучки. Всѣ выпили еще по стаканчику. Акцизный и учитель по прежнему тяготѣли къ водкѣ. Акцизный былъ ужъ совсѣмъ пьянъ и покраснѣлъ вдвое. Передъ гусемъ онъ поднялся изъ-за стола и сталъ провозглашать хозяевамъ дома его многая лѣта. Многая лѣта всѣ подхватили хоромъ. Учитель дирижировалъ вилкой. Сухумовъ, опасаясь за свой желудокъ, боялся сначала ѣсть гуся ночью, а ѣсть хотѣлось. Онъ спросилъ доктора.
- Хронически питаться такими блюдами, разумѣется, вамъ вредно, а разъ-то одинъ, да къ тому предстоитъ еще часовая дорога домой на свѣжемъ морозномъ воздухѣ… Кушайте на здоровье! Никакую свѣжую ѣду хорошо проваренную или прожаренную я не считаю за вредную… Сырого, птомаиннаго, съ зародышами глистовъ - вотъ чего надо остерегаться. А тамъ, гдѣ пища температуру въ восемьдесятъ слишкомъ градусовъ выдержала - все обеззаражено! Благословляю. Не ѣшьте только кислой капусты - газы развиваетъ.
И Сухумовъ началъ кушать гуся.
А учитель Ивановъ въ это время, перемигнувшись съ женой и съ Раисой, встали изъ-за стола и запѣли "Да исправится молитва моя". Тріо было хорошее. У Раисы былъ прекрасный контръ-альтъ. Пѣніе выходило стройное. Сухумовъ умилялся на Раису.
Около двухъ часовъ ночи гости распростились съ хозяевами и стали уѣзжать домой.
XXXIV
Сухумовъ былъ въ восторгѣ отъ встрѣчи Новаго года въ семьѣ доктора. Никогда еще не приходилось ему встрѣчать Новый годъ въ такомъ обществѣ.
"Какая простота! Какая естественность! - говорилъ онъ себѣ мысленно. - Какіе прекрасные цѣлостные люди! Все отъ души… Ничего искусственнаго… И доктора жена - Лукеръя Савишна, не скрывающая своего происхожденія изъ крестьянской среды, безъ всякой рисовки вспоминающая свои тяжелые черные труды на помощь голодающимъ… Какая это прелесть! Многія-ли стали-бы это вспоминать, разсказывать при мнѣ, напримѣръ, человѣкѣ "знающемъ ихъ какихъ-нибудь два мѣсяца? Всякая другая бывшая крестьянка, вышедшая замужъ за доктора, за чиновника, старалась бы все это скрыть…"
И Сухумовъ сіялъ отъ удовольствія. Глаза его заблистали прежнимъ здоровымъ блескомъ, на щекахъ выступилъ румянецъ, котораго давно уже не было.
"Восторгъ, восторгъ одинъ!" - повторялъ онъ мысленно, прощаясь съ докторомъ и его женой, усаживаясь въ сани вмѣстѣ съ Раисой, подбиравшей свои юбки, окутывавшей ноги платкомъ и съ веселымъ смѣхомъ кричавшей доктору:
- Прощайте! Прощайте! Пріѣзжайте къ намъ кушать заливного поросенка! Дяденька за христославленье въ приходѣ съ четырехъ дворовъ поросятъ получилъ.
И тутъ Сухумову вспомнились прежнія встрѣчи Новаго года у покойной матери въ Ниццѣ, у ней-же въ Парижѣ, когда онъ вступалъ въ юношескій возрастъ: чопорность, притворство, слова, смысла которыхъ никто не чувствовалъ, ложь обстановки, угощеніе, взятое въ долгъ. Припомнилась и встрѣча Новаго года въ Петербургѣ, у вдовы-тетки, урожденной княжны. Тутъ лжи и чопорности было еще больше. Къ ней пріѣзжали только за полъ-часа до ужина изъ театра безсемейные, одинокіе или вдовые люди, чтобы поздравить ее, чокнуться съ ней бокаломъ шампанскаго и исчезнуть сейчасъ-же послѣ ужина. А разговоры какіе? О производствѣ, о повышеніяхъ, о наградахъ, о театральныхъ сплетняхъ, преимущественно изъ балетнаго міра…
"Ложь, ложь… Какая это ложь была, какъ я теперь припоминаю! Какая дѣланность! Все показное, все искусственное!" - негодовалъ онъ мысленно.
Онъ вспоминалъ о себѣ, онъ самъ былъ тогда весь проникнутъ ложью, вспоминалъ, что, не довольствуясь встрѣчей Новаго года у тетки, сейчасъ-же выскакивалъ въ половинѣ ужина изъ-за стола и летѣлъ, чтобы застать конецъ ужина у какой-нибудь другой вліятельной дамы и принести ей поздравленіе.
Но негодованіе Сухумова тотчасъ-же прошло, когда онъ обернулся къ сидѣвшей рядомъ съ нимъ въ саняхъ Раисѣ. Бойко бѣжали лошади по хорошей снѣжной дорогѣ. Полозья саней поскрипывали. Сухумову порошило въ лицо. Раиса взглянула на него однимъ глазомъ изъ-за платка и спросила:
- Что это вы задумались? Или дремлется?
- Прелесть моя, я любуюсь вами! Я въ восторгѣ отъ васъ! - воскликнулъ Сухумовъ и самъ испугался своего восклицанія.
- А это ужъ совсѣмъ нехорошо… Зачѣмъ такія слова? Говорите лучше что-нибудь другое… Говорите правду… - пробормотала она стыдливо.
- Я правду и говорю, Раиса Петровна. Эта правда вырвалась у меня изъ глубины души, - говорилъ Сухумовъ съ жаромъ, но вспомнивъ, что на козлахъ сидитъ работникъ, который слушаетъ его рѣчи, понизилъ голосъ и сталъ шептать ей:- Знаете, что я вамъ скажу? И эти слова будутъ искренней правдой. Встрѣча съ вами здѣсь въ деревнѣ прямо оживила меня, изнемогавшаго отъ моихъ физическихъ и… нравственныхъ недуговъ. Я пріѣхалъ сюда совсѣмъ никуда негоднымъ, расшатаннымъ человѣкомъ, а теперь я ожилъ! Я живъ!
Раиса сидѣла, опустя голову, и тихо отвѣчала:
- Не я васъ оживила, а докторъ Нектарій Романычъ. Ему и будьте благодарны.
- Нѣтъ, вы! Вы! Ваша прелестная, неиспорченная натура, дышащая правдой! - опять воскликнулъ Сухумовъ, не удержавшись, опять спохватился и тихо прибавилъ: - Доктору слава, но и вамъ спасибо, явившейся мнѣ здѣсь ангеломъ-цѣлителемъ.
Онъ схватилъ ея руку въ шерстяной вязаной перчаткѣ и жалъ ее. Она не отнимала руки и шептала:
- Говорить можете, но только это все напрасно…
А морозная пыль, вылетавшая изъ-подъ ногъ лошадей, такъ и забрасывала ихъ.
- Приходите ко мнѣ, приходите почаще, и вы совсѣмъ оживите меня, укрѣпите меня въ моемъ нравственномъ и физическомъ здоровьѣ, - говорилъ Сухумовъ Раисѣ. - Намъ нужно чаще видѣться, чаще… Вѣдь мы будемъ видѣться чаще?
- Да отчего-же… Конечно, вамъ скучно одному… Я понимаю васъ… - бормотала Раиса. - Да приходите и къ намъ почаще… Дяденька сколько разъ вспоминалъ… "Преферансъ-то, говоритъ, такъ и не разыграли"…
- Ахъ, да… Въ самомъ дѣлѣ, вѣдь мы не разыграли преферансъ, который начали при моемъ первомъ визитѣ къ вамъ съ докторомъ, - вспомнилъ Сухумовъ. - Но я боюсь стѣснить васъ всѣхъ, - вотъ отчего я и хожу къ вамъ рѣдко. А вы, Раиса… вы дѣло другое… Если вы считаете неудобнымъ приходить ко мнѣ одной - ну, приходите съ Ивановой, приходите съ Хоботовой… Тащите вашего дядю…
- Ну, хорошо, хорошо. Мнѣ въ самомъ дѣлѣ васъ жалко, что вы совсѣмъ… какъ есть… одинокій человѣкъ, - сказала она. - Никого, никого у васъ, кромѣ старика-камердинера… А онъ такой страшный у васъ.
- Это только видъ у него такой суровый, а онъ добрый, преданный человѣкъ. А вы приходите почаще, хорошая моя, правдивая моя…
- Что это какъ вы упрашиваете! Мнѣ даже совѣстно слушать. Я вѣдь сказала вамъ, что буду приходить, но приходите и вы… Если тетка занята, вы не обращайте на нее вниманія, когда придете. Она всегда занята… Дѣти, стряпня да и хозяйство… У насъ только слава, что кухарка есть… А какая она кухарка? Я тоже ей помогаю во всемъ, но я стряпать не умѣю, какъ отецъ Рафаилъ любитъ. Хотѣлъ онъ мнѣ выписать повареную книгу, чтобы я по повареной книгѣ… но только сбирается. У васъ нѣтъ повареной книги въ библіотекѣ? - спросила Раиса.
- Очень можетъ быть, что и есть у бабушки въ библіотечныхъ шкапахъ… Навѣрное даже есть… Приходите поискать. Приходите завтра-же… - говорилъ Сухумовъ. - Завтра, очень можетъ быть, привезутъ съ почты какой-нибудь одинъ изъ толстыхъ журналовъ, на которые я для васъ подписался.
- Да вѣдь не для меня одной, а для всѣхъ… И для другихъ… - возразила Раиса.
- Для васъ… только для васъ… Все остальное для меня… обстановка и ничего больше.
- Ну, какъ-же для меня одной… Говорите о правдѣ, а сами что?.. Мнѣ даже совѣстно слушать отъ васъ такіе комплименты… Вѣдь это называется - комплименты…
- Раиса Петровна! Это не комплименты, а правда… чистѣйшая правда! Клянусь вамъ, что правда! - воскликнулъ Сухумовъ, забывъ о прислушивавшемся къ ихъ рѣчамъ возницѣ.
- Странно, что вы считаете меня за такую особенную, если это правда. А я самая обыкновенная.