Домъ священника оказался совсѣмъ занесеннымъ снѣгомъ. Цѣлыми сугробами надуло его къ окнамъ, влетѣлъ онъ даже въ сѣни сквозь плохо припертыя двери и полоской лежалъ на полу и веревочномъ матѣ для обтиранія ногъ. Стеклянныя сѣни представляли изъ себя нѣчто въ родѣ кладовой. Стоялъ деревянный катокъ для бѣлья, около него помѣщались пустыя кадки, бочки. Съ потолка висѣли пучки мяты и другихъ лѣкарственныхъ травъ, а надъ каткомъ болтался свиной окорокъ на веревкѣ и висѣло нѣсколько мороженыхъ ощипанныхъ куръ. Пришлось входить во вторыя двери, обитыя клеенкой. Залаяла басомъ собака.
- Гусаръ! Гусаръ! Чего ты?.. Это свои… - успокаивалъ ее докторъ, входя въ прихожую, освѣщенную маленькой жестяной лампочкой.
Выглянула въ прихожую миловидная, полненькая блондинка - дѣвушка лѣтъ двадцати въ розовомъ платьѣ и остановилась съ недоумѣніи.
- Я, я это, красавица… я, докторъ… да и съ другимъ гостемъ, - сказалъ докторъ. - Отецъ Рафаилъ дома? Не на требѣ?
- Дома… Пожалуйте… Здравствуйте, Нектарій Романычъ.
Она бросилась снимать съ доктора и Сухумова верхнее платье.
- Сами, сами раздѣнемся… - высвободился изъ ея рукъ докторъ и прибавилъ:- Доложите только отцу Рафаилу, что помѣщикъ Сухумовъ съ докторомъ пріѣхалъ.
Дѣвушка взяла за ошейникъ все еще лаявшаго пса и повела его съ собой, скрывшись съ нимъ изъ прихожей.
- Это кто такая? - поинтересовался Сухумовъ. - Прислуга или членъ семьи?
- Продуктъ деревни, которую вы не жалуете. Племянница отца Рафаила, сирота, - отвѣчалъ докторъ. - Правда, что интересная дѣвушка?
Сухумовъ промолчалъ.
Когда они вошли въ гостиную, племянница отца Рафаила зажигала лампу, стоявшую на столѣ передъ диваномъ, а затѣмъ покрыла ее краснымъ бумажнымъ абажуромъ. Изъ сосѣдней комнаты съ полуоткрытыми дверьми слышался голосъ отца Рафаила, громкимъ шопотомъ говорившій:
- Ребятишки! гдѣ мои сапоги? Принесите мои сапоги!
XXI
Священникъ, застигнутый врасплохъ, ни за что не хотѣлъ выйти къ гостямъ одѣтымъ по домашнему, переодѣлся въ другой подрясникъ, надѣлъ рясу и вышелъ въ гостиную даже съ наперснымъ крестомъ.
- Простите, что заставилъ себя ждать дорогихъ гостей, - заговорилъ онъ, сладко улыбаясь и пожимая руку Сухумову и доктору. - Нужно было преобразиться. Откровенно говоря, передъ ужиномъ мы ужъ всегда всей семьей по домашнему… Все долой… и налегкѣ… Да къ тому-же у меня и мозоли… Очень радъ, очень радъ, что вы пожаловать изволили, Леонидъ Платонычъ… За особенное удовольствіе себѣ сочту, - еще разъ поклонился онъ Сухумову.
- Привезъ къ вамъ Леонида Платоныча въ многолюдіе. Очень ужъ онъ страдаетъ отъ одиночества, - сказалъ докторъ. - Отъ одиночества и тишины… И это наводитъ его на мрачныя мысли.
- Да, у насъ шумно. Такъ иногда шумно, что хотъ вонъ изъ дома бѣги, - отвѣчалъ священникъ. - Ребятишки… Нашли гдѣ-то краснаго сандалу и вымазали нашего бѣлаго кота въ розовый цвѣтъ. Сѣлъ тутъ какъ-то передъ обѣдомъ проповѣдь писать - никакой возможности… шумъ, гамъ, крики… Передрались и ревѣть начали… Ужъ ночью, когда улеглись всѣ, написалъ. Три ночи писалъ. Да и тесть у меня старикъ хуже малаго ребенка. Этому по ночамъ сна нѣтъ. Стонетъ. охаетъ, кашляетъ, а то и плачетъ.
- Боленъ онъ? - спросилъ священника Оухумовъ.
- Нѣтъ, просто такъ, отъ старости. Очень ужъ древенъ. Ну, что-жъ, чѣмъ васъ угощать прикажете? Чай-то ужъ это само собой… съ медкомъ, съ вареньемъ… А вы не хотите-ли съ нами потрапезовать запросто? Мы еще не ужинали. У насъ сегодня пирогъ съ капустой… Уха изъ окуней. У насъ теперь Филипповки. Ѣдимъ постное.
- Что-же, мы не прочь. Мы къ вамъ вечерокъ провести пріѣхали, - сказалъ докторъ.
Сухумовъ только поклонился въ знакъ согласія.
Священникъ продолжалъ:
- Извините только за обстановку… Нѣтъ у насъ этого, какъ въ господскихъ домахъ… А запросто… Ужъ не обезсудьте. Докторъ знаетъ… Онъ у насъ свой человѣкъ… А я вотъ къ Леониду Платонычу обращаюсь…
- Что вы, батюшка… Мнѣ даже совѣстно, что вы съ такими извиненіями… - пробормоталъ Сухумовъ.
- Нѣтъ, я къ тому, что вѣдь вы привыкли на просторѣ, а у насъ тѣснота. Домъ маленькій, да и не для меня одного, а и для дьякона, который здѣсь на причетниковскомъ окладѣ… Вотъ все тутъ… У насъ нѣтъ даже столовой комнаты отдѣльной, а отгорожена она альковомъ отъ нашей спальни… Есть у меня кабинетикъ въ одно окно, но такая каморка, что двухъ кроватей и поставить нельзя. Тѣсно живемъ, очень тѣсно… Полъ-комнаты, кромѣ того, тесть отнимаетъ. Дѣтская у насъ разгорожена. Въ одной половинѣ дѣти съ племянницей спятъ, въ другой - тесть за перегородкой. Племянницу еще сироту, помимо тестя старика, содержу… А всего четыре комнаты да кухня… Ну, въ кухнѣ-то ужъ, кромѣ работницы, никого… А всего восемь ртовъ… Восемь ртовъ накормить надо.
Священникъ тяжело вздохнулъ и умолкъ. Всѣ сидѣли на креслахъ около переддиваннаго стола съ лампой и курили. Докторъ поднялся и сказалъ:
- Пойду и посмотрю вашихъ ребятишекъ. Ну, что опухшія железы у старшаго? Поддались растиранію? Всосалась опухоль?
- Да ничего ужъ нѣтъ теперь… Почти все прошло… Но младшій, Никита, объѣлся вчера моченой брусникой… забрался въ чуланъ и вволю… такъ мы его ужъ своими средствами… Ромашкой поили…
- Все-таки надо посмотрѣть, благо ужъ я у васъ… заушница заразительна. Нѣтъ-ли чего и у младшихъ… Не начинается-ли… А вы, батюшка, тѣмъ временемъ открывайте столъ, да давайте карты, Мы къ вамъ въ картишки сыграть пріѣхали… Это для развлеченія нашего больного помѣщика. Вы, Леонидъ Платонычъ, въ преферансъ играете? - спросилъ докторъ Сухумова.
- Игралъ когда-то. Но зачѣмъ? Если только для меня, то не надо. Посидимъ такъ… Посидимъ и поболтаемъ. Зачѣмъ непремѣнно карты! - отвѣчалъ Сухумовъ.
- Надо, надо. За картами про болѣзнь въ голову не лѣзетъ. Карты для больного человѣка и изобрѣтены были… Для французскаго короля Карла Девятаго…
- Да… Но вѣдь Карлъ Девятый былъ сумасшедшій, - замѣтилъ Сухумовъ.
- Вѣрно. Но сначала онъ былъ просто больной… Ставьте, ставьте столъ, отецъ Рафаилъ.
Докторъ удалился. Священникъ поставилъ на середину гостиной карточный столъ, раскрылъ его, досталъ карты, поставилъ подсвѣчники со свѣчами и говорилъ:
- Помимо своей семьи, двухъ содержу: тестя и дѣвушку племянницу. Про племянницу я не говорю, она дѣвушка работящая, женское духовное училище окончила, и мнѣ въ семьѣ даже подмога… Она и съ ребятишками, она и по хозяйству… ни отъ чего не отказывается… Пошить, повязать… Прямо, можно сказать, рукодѣльница… Но тесть - бремя… Больной да къ тому-же и сварливый старикъ… Ахъ, какой сварливый! Ну, а нести эту тяготу я обязанъ. Принялъ отъ него приходъ.
Священникъ опять тяжело вздохнулъ.
Вышла матушка-попадья - полная небольшого роста женщина, съ очень рѣдкими волосами, сильно расплывшаяся, съ широкимъ добродушнымъ лицомъ, въ сѣрой шерстяной блузѣ и въ платкѣ, съ свѣтлосинимъ бантомъ на груди.
- А вотъ и спутница моей жизни, мать командирша, Настасья Сергѣвна, супруга моя… - шутливо отрекомендовалъ ее Сухумову отецъ Рафаилъ.
Она протянула Сухумову руку я, улыбаясь, заговорила:
- Ужь извините, что позамѣшкалась… Все по хозяйству… Надо и то, надо и это… А семья большая… Прислуга у насъ есть, но пренеумѣлая да и лѣнивая… И все приходится самой… Сейчасъ сама пирогъ въ печку сажала… Отецъ Рафаилъ у меня человѣкъ избалованный и чуть пирогъ жесткій - сейчасъ браниться начинаетъ. Да что-жъ вы стоите? Прошу покорно садиться… предлагала она Сухумову и сама сѣла въ кресло.
- А вы, Настасья Сергѣвна, должно быть пироги очень любите, - сказалъ появившійся докторъ:- потому когда-бы я ни пріѣхалъ - у васъ всегда пирогъ.
- Да вѣдь пирогъ самое выгодное кушанье, Нектарій Романычъ… Я вамъ откровенно говорю, - дала отвѣтъ попадья. - И вкусно, и не дорого. А ну-ка, накорми восемь ртовъ чѣмъ-нибудь другимъ! Къ тому-же у насъ теперь постъ. Да и ничего нѣтъ сытнѣе пирога.
Минутъ черезъ десять, когда уже докторъ, Сухумовъ и отецъ Рафаилъ играли въ преферансъ, племянница отца Рафаила внесла подносъ со стаканами чая. На подносѣ стояли въ вазочкахъ два сорта варенья, медъ и лежало печенье въ плетеной изъ проволоки корзиночкѣ.
- Тоже членъ семьи изъ домочадцевъ нашихъ… Племянница моя Раиса… - отрекомендовалъ ее Сухумову отецъ Рафаилъ. - Брата моего покойнаго, дьякона, дочка.
Сухумовъ привѣтливо поклонился и залюбовался ею. Она не была красавицей, но статна и отличалась замѣчательной миловидностью. Вся ея фигура такъ и ласкала взоръ. Веселые, кроткіе глаза смотрѣли успокаивающе. Послѣ того какъ Сухумовъ увидалъ ее въ прихожей, она тоже успѣла переодѣться. Теперь на ней была одѣта черная шерстяная юбка и голубая кофточка. Шею-же украшала черная бархотка, концы которой были свѣсившись на спинѣ.
- Вы кушаете скоромное, такъ можетъ быть сливочекъ къ чаю-то прикажете?.. Я впопыхахъ-то и забыла поставить… - проговорила она, нѣсколько вспыхнувъ въ лицѣ, и тотчасъ-же опустила рѣсницы.
- Что вы безпокоитесь! Благодарю васъ… я съ вареньемъ… - пробормоталъ Сухумовъ.
- Раиса, скажи теткѣ, чтобы она на столъ два лишніе прибора доставила. Гости съ нами ужинать будутъ, - сказалъ священникъ племянницѣ. - Да пусть она тамъ селедочку, грибковъ солененькихъ… и все эдакое…
Играли не долго, не болѣе часу, послѣ чего появилась попадья и сказала:
- Ужъ какъ вы хотите, а у меня иначе пирогъ остынетъ. Пожалуйте за столъ… Простите, гости дорогіе, но послѣ доиграете… если не можете сейчасъ кончить.
- Да вѣдь мы можемъ и не кончать, а отложить игру до второго нашего посѣщенія - отвѣчалъ докторъ (и тотчасъ-же всталъ. - А послѣ ужина намъ пора домой… Моему больному нельзя долго засиживаться и надо пораньше спать лечь.
Поднялись и другіе партнеры и направились ужинать.
Въ столовой, разгороженной альковомъ, было душно и пахло деревяннымъ масломъ и дѣтскими пеленками. Подали постный пирогъ, одна половина котораго была начинена капустой, а другая рисомъ съ грибами и лукомъ, а затѣмъ уху и оладьи съ яблочнымъ вареньемъ. Сухумовъ, никогда до сихъ поръ не ѣвшій постнаго, ѣлъ почему-то пирогъ съ удовольствіемъ. Ребятишки за столъ посажены не были, не сидѣлъ и старикъ-тесть. Слышно было, какъ они шумѣли въ комнатѣ рядомъ, куда имъ носила ѣду Раиса, прислуживавшая за столомъ.
Послѣ ужина Сухумовъ и докторъ распрощались съ хозяевами и уѣхали домой.
XXII
Докторъ Кладбищенскій ночевалъ у Сухумова. Хоть они и проѣхались отъ священника черезъ все село домой, но докторъ все-таки настоялъ, чтобы Сухумовъ передъ сномъ скатился нѣсколько разъ съ ледяной горы на дворѣ ради прибавки моціона и самъ катался вмѣстѣ съ нимъ на обмерзлой рогожѣ. Ложась спать, они опять разговаривали о деревнѣ, въ которой докторъ видѣлъ для Сухумова полное исцѣленіе отъ его недуговъ и опять указывалъ на возможность принесенія громадной пользы дѣятельностью въ земскихъ учрежденіяхъ.
- А чѣмъ хороша земская дѣятельность? Вы сами будете видѣть и ощущать плоды той дѣятельности, на которую вы себя посвятили, чего вы никогда не замѣтите, сидя въ какой-либо канцеляріи, - говорилъ докторъ. - Да-съ, земская единица, какъ теперь принято говорить, покажетъ вамъ все это, какъ на ладони. Случаются препятствія, преграды, палки въ колесахъ, но даже это будетъ васъ радовать, когда вы вспомните, что ихъ побороли.
Сухумовъ слушалъ и не возражалъ. Онъ уже соглашался съ докторомъ.
Ночью онъ спалъ спокойно. Кошмаровъ не было, что очень обрадовало и подняло его духъ.
Докторъ уѣхалъ рано, какъ только разсвѣло. Уѣзжая, онъ рано поднялъ и Сухумова.
Провожая доктора, Сухумовъ спросилъ:
- Лѣкарства опять никакого?
- Никакого. Питаніе, воздухъ, разумный моціонъ и сонъ, - отвѣчалъ докторъ. - Вообще придерживайтесь природы. Впрочемъ, вотъ что… Сегодня вечеромъ, ложась спать, походите минутъ пять по спальнѣ голымъ. А затѣмъ въ постель подъ одѣяло,
- Кнейпа придерживаетесь и вы? - улыбнулся Сухумовъ.
- Никакого Кнейпа. Просто здраваго смысла. Поры тѣла должны-же работать, такъ дайте къ нимъ доступъ свѣжаго воздуха, не смѣшаннаго съ испареніями тѣла. Ну, прощайте. Можетъ быть, навѣстите меня? - спросилъ докторъ. - Послѣзавтра я буду дома днемъ, если къ какому-нибудь трудному больному не позовутъ.
- Постараюсь, докторъ.
- Ну, вотъ пріѣзжайте часамъ къ тремъ, если не будетъ большого мороза. Пообѣдаемъ. Впрочемъ, вы не подумайте, что я прошу отвѣтнаго визита. Я врагъ всего этого. А просто хлопочу, чтобы вы были больше на воздухѣ.
- Постараюсь, докторъ, пріѣхать. Мнѣ самому будетъ очень пріятно побывать у васъ! - крикнулъ вслѣдъ доктору Сухумовъ.
Оставшись одинъ, Сухумовъ задумался о жизни въ деревнѣ. На деревню онъ вообще смотрѣлъ, какъ на нее смотрятъ петербуржцы, привыкшіе къ столичной жизни. Онъ допускалъ нѣкоторыя прелести въ деревенской жизни лѣтомъ, но совершенно отрицалъ ихъ зимой.
"Зимой въ деревнѣ не жизнь, а прозябаніе, если у тебя нѣтъ дѣла. Ну, вотъ теперь я… Развѣ я живу? - думалъ онъ. - Нельзя-же наполнить свою жизнь посѣщеніями въ мелочную лавку, къ попу и къ доктору. Земство… Да, если и увлечься земскими нуждами, тогда жизнь можетъ быть сносна… и только сносна… Но земскую. дѣятельность надо испробовать. а испробовавши полюбить. Семья развѣ скраситъ жизнь… Но вѣдь семьей надо обзавестись. Да и не обзаведешься ею такъ вдругъ. Жена… семья… Но жену надо отыскать такую, которая-бы была привыкши къ деревенской жизни любила ее… Но гдѣ такую найдешь?"
И тутъ передъ нимъ мелькнула вдругъ фигура поповской племянницы Раисы, которую онъ видѣлъ вчера.
"Вотъ развѣ вродѣ этой дѣвушки, простенькая, немудрая, не будетъ скучать въ деревнѣ", - разсуждалъ онъ и сталъ припоминать ея здоровую полноту и статность, миловидное личико, успокаивающіе глаза.
Черезъ минуту онъ, однако, остановилъ себя и задалъ мысленно вопросъ:
"Но отчего я думаю; что она должна быть немудрая? Вѣдь я только одинъ разъ ее видѣлъ, даже не говорилъ съ ней".
Ему припомнилось, что священникъ, рекомендуя племянницу, назвалъ ее окончившею курсъ или учившеюся въ духовномъ училищѣ.
На этомъ мысли Сухумова о Раисѣ и кончились. До завтрака было еще далеко. Онъ сталъ придумывать, чѣмъ-бы ему заняться. На туалетномъ подзеркальномъ столѣ лежали три тетради дневника бабушки и пачка писемъ къ ней, перевязанныхъ розовой лентой. Онѣ бросались ему въ глаза, но онъ тотчасъ-же сказалъ себѣ мысленно:
- Нѣтъ, не стану ни чего этого читать покуда. Все это только раздражаетъ мои нервы и наводитъ меня на мрачныя мысли.
Онъ убралъ тетради и пачку въ туалетный ящикъ, чтобы онѣ "не мозолили ему глаза". На ночномъ столикѣ лежали двѣ книги: Вундтъ и Гризингеръ.
"И по нервамъ и психикѣ не буду ничего читать покуда, - рѣшилъ онъ и махнулъ рукой. - Чѣмъ-же заняться? - спрашивалъ онъ самъ себя. - Неужели съ утра играть съ управляющимъ въ шашки? Гм… Это даже смѣшно".
Сухумовъ одѣлся и отправился на дворъ, чтобы покататься съ горы. Шелъ снѣгъ и его сметали съ ледяной горы, приготовляя ее для Сухумова. Сухумовъ тотчасъ-же выхватилъ у рабочаго метлу и самъ сталъ сметать снѣгъ.
- Устанете, баринъ, - сказалъ рабочій, улыбаясь и топчась валенками по снѣгу. - Позвольте мнѣ… Я живо…
- Это-то и надо, чтобы я усталъ, - отвѣчалъ Сухумовъ, продолжая разметать снѣгъ. - Устану - поѣмъ въ охотку…
Камердинеръ Поліевктъ вынесъ изъ дома санки и, держа ихъ въ, рукахъ, смотрѣлъ на работу барина.
- Вашъ дяденька, ихъ превосходительство, сенаторъ Петръ Матвѣичъ, дай имъ Богъ царство небесное, на токарномъ станкѣ работали для моціона-то и аппетита, - говорилъ Поліевктъ.
- А вѣдь это мысль! И хорошая мысль! - откликнулся Сухумовъ. - Только гдѣ здѣсь взять токарный станокъ?
- Господи, Боже мой! Да для здоровья-то не грѣхъ и изъ Петербурга выписать.
- Ну, пока выпишешь, пока онъ пріѣдетъ, можетъ быть, мы ужъ и сами будемъ собираться уѣзжать въ Петербургъ.
- А преосвященный Амфилохій, такъ тотъ, говорятъ, для моціона-то дрова кололъ и пилилъ ихъ вмѣстѣ съ своимъ служкой, - продолжалъ Поліевктъ.
- Вотъ это еще лучшая мысль. Дрова и пила найдутся. Это я попробую, завтра-же попробую.
Сухумовъ раза четыре скатился съ горы, но скатываться надоѣло и стало скучно. Кучеръ принесъ ему что-то такое завернутое въ газетную бумагу.
- Это что такое? - спросилъ Сухумовъ.
- А вотъ когда къ батюшкѣ изволили ѣздить вмѣстѣ съ докторомъ, такъ вчера положили въ сани - съ тѣхъ поръ и лежало въ саняхъ.
- Боже мой, да вѣдь это вино, - проговорилъ Сухумовъ, взглянувъ на камердинера, все еще стоявшаго на дворѣ. - Я захватилъ его для батюшки въ подарокъ, въ благодарность за принесенный имъ сотовый медъ и забылъ отдать. Такъ и забылъ передать.
- Прикажете, такъ можно послать, - сказалъ камердинеръ.
- Нѣтъ, такъ нельзя… Такъ будетъ неудобно… Получитъ онъ вдругъ мадеру - и удивится: не будетъ знать, почему это… Впрочемъ, можно записку написать и объяснить, - разсуждалъ Сухумовъ, но тутъ въ головѣ его мелькнуло миловидное личико Раисы и ему захотѣлось еще разъ увидать ее, для чего теперь и представлялся прекрасный случай. - Нѣтъ, я самъ свезу священнику вино, поѣду кататься и свезу, - прибавилъ онъ. - Даже сейчасъ поѣду прокатиться передъ завтракомъ и свезу.
И онъ тутъ-же отдалъ конюху приказъ заложить въ сани лошадь, радуясь, что есть возможность поѣздкой къ священнику заполнить все еще остающееся до завтрака время.
Сухумовъ выѣхалъ съ конюхомъ на облучкѣ. Опять на деревнѣ кланяющіяся дѣвушки съ ведрами на коромыслахъ, ребятишки съ салазками, дѣвочки-подростки съ маленькими сестренками и братишками за пазухами. Въ сѣняхъ священника, какъ и вчера, залаяла большая мохнатая собака и потомъ завиляла хвостомъ, когда Сухумовъ окликнулъ ее "Гусаромъ". Никто не показывался. Дверь изъ сѣней въ прихожую была не заперта. И въ прихожей никого не было. Войдя въ нее, Сухумовъ сталъ кашлять, чтобы дать о себѣ знать, но никто не выходилъ. Онъ снялъ съ себя калоши, пальто и вошелъ въ гостиную. Въ гостиной тоже никого не было, но въ отворенную дверь изъ гостиной въ столовую онъ увидалъ розовое ситцевое платье и затылокъ съ грузнымъ жгутомъ густой косы Раисы. Она сидѣла за обѣденнымъ столомъ и учила двухъ поповскихъ ребятишекъ читать. Одинъ изъ нихъ, запинаясь, читалъ что-то про волка, часто повторяя слово "волкъ", а другой, поменьше, слѣдилъ по книжкѣ. Тутъ-же за столомъ сидѣлъ и тесть отца Тиховздохова, какъ догадался Сухумовъ, древній, съ совсѣмъ облѣзшей головой, маленькій, со сморщеннымъ лицомъ священникъ, въ подрясникѣ изъ сѣраго солдатскаго сукна и раскладывалъ кости домино. Борода старика изъ сѣдой бѣлой превратилась ужъ въ желтую, на носу были круглые оловянные очки.
Заслыша шаги Сухумова, Раиса тотчасъ-же обернулась, поднялась со стула и стояла совсѣмъ смущенная.