- Впервой! - не изменяя себе, ответил Петр Матвеевич.
- Чудно, как это ты не слыхал? - с недоверием спросил Парфен Митрич, пристально посмотрев на него. - Наговорил-то он нам много, да без пути, - начал он, - не продавай, говорит, своей рыбы ни по чему Петру Матвееву, установь свою цену, а на его улещения души не клади. Придет, говорит, сам придет и склонит выю!
- Я-то это? - прервал его Петр Матвеевич.
- Ты… ты нам-то будто, мужикам!
- Гляди ж!.. Хе!.. А вы и послушали?
- Послушали! Опричь нас ему рыбы-то, говорит, негде взять, - продолжал он, - и придет, придет, говорит, и поклонится. И куды это девался у нас на ту пору ум-то, а-а-ах ты, братец мой, а? Не диво ли? Ну, и не продавали, стояли на своем. И торговали ее у нас - упорствовали, и достояли, друг мой, что у иного таперь вместо прибыли-то слезы! Вот он чего поделал с нами, провалиться бы ему!
- И не слыхивал! - прервал его Петр Матвеевич. - Оно точно, я знал, что вы цены-то подняли и стоите на них, да полагал, что вы сами энто в задор вошли, а чтобы Иван Николаев вас подбил, до меня и слуху не доходило! Так вы все это время и ждали моих поклонов, а?
- И ждали!
- Не-е-е знал, други, а то зашел бы, поклонился бы, и, ей-богу. Что ж, шея б не сломалась, - с иронией произнес, он. - Экое горе-то, а?
- Дождались бы не того исшо на свою голову, - снова прервал его Парфен Митрич, - да пошли бог веку голове да писарю, в разум-то ввели, а то бы, голубь, сел нам Иван-то Николаевич на шею, о-о, сел бы! Твердит одно: беспременно, купит, и пять рублев, говорит, положь - и за пять купит.
- А что, други, вправду-то сказать, он, пожалуй, и верно говорил вам, - начал Петр Матвеевич после непродолжительного раздумья. - Где бы мне, в самом-то деле, купить ее, а? Если бы, как в лонские годы, рыба-то мне понадобилась?.. Ведь негде! Я вам и говорю-то это теперя на тот случай, что меня уж это дело не касающе. Мне не покупать ее, рыбы-то, я и торговать более не хочу ей и заехал-то будто счеты свести!
Крестьяне, в свою очередь, с недоумением выслушали его, не понимая цели, к которой клонились его слова.
- Не в руку она мне что-то пошла, и-и бог с ней! Бумажным товаром позаймусь, - продолжал между тем Петр Матвеевич, с раздумьем барабаня пальцами по столу. - А вам бы, на мой ум, право, не торопиться продавать-то ее, постоять бы исшо за свои-то цены. Придет исшо - не я, так другой кто ни на есть, и поклонится, может, тогды и помянете Ивана-то Николаевича, а и ждать-то много ль? Завтра ярманка, к вечеру, гляди, и в обратный будут собираться.
- Обожди, легко это говорить-то, Петр Матвеич! - вступился сутуловатый крестьянин, первый поднявший в волости голос против Ивана Николаевича. - Неуж мы, по-своему-то, не смекаем же, что Иван-то Николаевич и прав, пожалуй, да ведь нужа, друг! Ждать-то тогды ладно, когда в кармане не свербит, а ведь завтра ярманка, а мы ей живем, в нее-то и подушную заплатишь, и обуешься, и оденешься, и всякого запасу прикупишь! Гляди-ко! - И, подняв ногу, он показал ему прорванный бродень. - А ведь их купить надоть, а на чего купишь-то? Спроси, есть ли у кого в миру-то хоша медный грош за душой, а? И продашь, продашь задешево ее, только купи-и, нужа-то не терпит! Иной уж слезми от нее обливается, а у иного, то ись, и хлеба-то нет, как у меня вот, а семья, семья, семья, сизый… Все пить, есть хотят! И у хлеба сидим, не погневим бога, да хлеб-то энтот не по нас; неуж ты думашь, и мы бы не поели рыбки-то? Поели б, и как бы исшо поели. От сладкого-то куса никто рот не отворотит, да вот ты съешь-ко ее, испробуй, так чем подушную-то справишь? Чем по домашности дыры-то заткнешь? А много дыр-то, о-ох, много! Успевай только конопатить! Иной бы и в город чего свез, нашлось бы, по домашности-то, да куды повезешь-то? Триста-то верст отмерить на одной-то животинке - нагреешь ноги, и без пути нагреешь-то их; что и выручишь, все на прокорм тебе да лошадушке уйдет, а домой-то сызнова приедешь ни с чем и проездишь-то немало время, а кто робить без тебя дома-то будет? А ведь домашность тоже не ждет, иное время час дорог. Вот и суди мужичье-то дело. А ты лучше помоги нам, купи-и, век за тебя богомольщики-то! - заключил он.
- И рад бы, Ермил Васильич, помочь, верю я вам, - ответил ему Петр Матвеевич, - да, вишь, торговать-то рыбой не хочу боле; в лонские-то годы, сам знаешь, за мной дело не стояло, пе-е-ервой был покупатель-то!
- И, напасть! - прервал его Парфеи Митрич, всхлопнуз руками по бедрам. - Да не-ет, это ты балуешь, пужаешь только нас, что не покупаешь рыбы-то, а? - И он посмотрел на него с выражением мучительного беспокойства в лице.
- Не маненькой я, Парфен Митрич, в темную-то играть! - заметил ему Петр Матвеевич. - Да что, рази опричь меня некому продать-то ее, а-а? - спросил он.
- Было бы кому, и не докучали!
- Эвон сколь народу наехало, да некому, а-а-ах ты, седой статуй!
- Не ахтительный народ-то!
- О-о! Чем же? Народ все с деньгой!
- В карманах-то не шарили, может и с деньгой, да мелошники.
- На свал-то не берут?
- Про свою пропорцию купили, одно и поют.
- Ну, это горе! - ответил Петр Матвеевич.
- Всплачешь!
- Помочь-то вам чем бы, это как на грех, ровно я и денег-то с собой не захватил, - говорил он, задумчиво глядя в угол, - право, грех, да у Силантия-то Макарыча вы были? - спросил он.
- Были, не обошли!
- А-а! Он-то чего же говорит?
- Накупился!
- Успел!.. Ну, да кулак-мужик, своего не упустит. А вы к Терентию Силину сходите, может, он!
- Сходи-ко поди! Вза-ашей посулил!
- А-а-ах-ха-ха-а! Да он, ровно, тихий мужик-то?
- Все они тихие… Ходи, говорит, около, а за порог ни-ни. Потому, говорит, ты ломался, так таперя я поломаюсь. Моя льгота!
- Э-эх-хе-хе! Ну-у! А вы к Прокопию Истомину сбегайте, он мужик денежный, и дела у него ноне с рыбой форсисто идут - купит.
Парфен Митрич вместо ответа махнул рукой и, отвернувшись в сторону, почесал в затылке.
- Неуж и у него были? - насмешливо спросил Петр Матвеевич.
- И-и как, то ись, эких людей земля носит, а-ах ты, братец мой! - вместо ответа произнес Парфен Митрич, всплеснув руками.
- И у него выходили?
- Выходили! - повторил он, мотнув головой, - в патрет мне плюнул, слышь, да поднял с полу ошметок валящий. На, утрись, говорит… Слыхал ты экое поруганье, а? - спросил он.
Петр Матвеевич, даже не дослушав его, закатился веселым, порывистым смехом.
- Ай-ай… дело-то ваше, а? - сяроеил он, когда смех его стих. - Пожалуй, что своим-то умом и худо жить, а? - спросил он.
- Убытошно, а-а-ах как убытошно! - ответил Парфен Митрич.
- К кому боле и натолкнуть-то вас, ве знаю, подождите: ужо вечером-то завтра я в обратный поеду, так поговорю кому ни на есть в городе, может и взыщутся охотники и приедут скупать-то ее.
- У-утешил!.. - И Парфен Митрич всхлопнул руками по бедрам.
В толпе пробежал тяжелый вздох.
- Поразорись ты, купи ее, ведь ты балуешь, что денег-то у тебя нет, - вступился Ермил Васильич. - Не ломайся!
- О вас же радею, а ты мне экое слово выворотил, а? - произнес Петр Матвеевич тоном, внезапно изменившимся из шутливого в суровый, бесчувственный.
- С горя-то не услышишь, как и слово-то обронишь, прости, коли в обиду! - извинился он.
- А кто горю-то причинен, ну-ко?
- Не вспоминай, а-ах, будь оно…
- Невзлюбилось… ха-ха-а… Зато своим умом пожили, а?
- Пожили, чтоб его…
- И чать это вы ума-то понабрались, возмечтали о себе, а-а? - презрительно прервал его Петр Матвеевич,
- Не смейся хошь ты-то, ну-у…
- Я-я, то ись, ни-ни… Я говорю только, любопытно бы, как это возмечтамши-то вышли? То ись таперя, к примеру, сидит бы это мужик, к слову говоря, в рваных броднях, на полушубке швы лыком строчены, и вдруг бы это торгующий, ну хоша бы я, недалеко ходить, в лисьей бы шубе, бобер на шапке, денег в карманах что омуля по весне, и мужику-то бы это в ноги. А-а-ах, ха-ха-ха-а!
И, отслонившись к стене, Петр Матвеевич разразился неудержимым хохотом; взрывы его до того были сильны, что порою походили на истерическое рыдание.
Крестьяне стояли молча, понурив головы.
- Ну что ж, пришел я кланяться-то вам, а? - спросил он, отирая с глаз слезы, набежавшие от нервного хохота.
- Мужичью-то работу кланяться никто на свою спину не возьмет, Петр Матвеевич, - тоскливо ответил ему Ермил Васильевич.
- А-а, таперя и смирения накинули, на другой голос запели, да ведь вы же даве говорили, что поклонов моих ждали, а? Что ж, кто кому выю-то склонить пришел, а-а? И мужики вы, мужики! - с расстановкой начал он, презрительно качая головой. - С чего вы энто ум-то показывать вздумали, а? Да нешто мужичье это дело умом-то жить? И почишше-то вас кто, так голова от энтакой фантазии преет, а то мужики, а?.. Чье дело в назме рыться, робить без устани, чтобы кормить преизвышенных фортуной? Умом захотели жить, а-а-ах, ха-ха-ха-а! И перед кем же вы вздумали ум-то показывать, ломаться-то, а? Ты вот нищ, ни-ищ, чем ты и выглядишь, так истертого гроша никто не даст, а я-то кто, а-а?.. Тыщщник… Пойми слово-то: ты-ыщщник! На твоей голове волос столько нет, сколь у меня капиталу, да пошел бы я кланяться вам, а-а-ах, ха-ха-ха-а! О-о-ох, тошнехонько! - проговорил он, схватившись за левый бок. - Ну, что ж вы таперя с рыбой-то вашей будете делать, а? - начал он, отдохнув от схватывавших его колик. - Самим есть - брюхо, говоришь, непривышно, неравно тело нагуляешь, а волостные лозьем сдерут… за подать. Продать некому, ну и что ж ты, а-а? Должон ее обратно в воду кинуть?
И, подбоченившись, Петр Матвеевич впился в них нахально-насмешливым взглядом.
- Гре-ех бы тебе над бедностью-то нашей глумить, Петр Матвеевич! - со вздохом, покачав головой, ответил ему Ермил Васильевич.
- Над бедностью-то и глуми. Богатый-то завсе сам себе господин, его никто, не тронет! Ты вот наживи-ко капиталу, так и тебе всякий за твой ум честь отдаст, и ты будешь вразумлять… Поколь кто беден, так его вводи в чувство-то, в покорность-то, в покорность-то в эту!
- Покорились уж, плачем! Чем ругать-то, ты б слезы-то наши уте-ер! - ответил ему Парфен Митрич, в голосе которого действительно слышались слезы.
- Плакущим-то всем не утрешь - много их на белом свете слоняется!
- Ну, горше-то мужика…
- И энто слыхивали! - прервал его Петр Матвеич. - А ты поновей чего ни на есть скажи, куда вот ты, к примеру, с рыбой-то?
- К тебе одно пристанище!
- А-а… стал… быть, спесь-то повылезла, вспомнили, как и у Петра Матвеева дверь отворяется, а раньше-то вы и плевать на нее не хотели: что ж я теперь должен с вами-то сделать, а?
- Облагодетельствуй!
- По писанию, стало быть, добром за зло, а?.. Кланяйся вот в ноги, и облагодетельствую. Мне вот и не надоть вашу-то рыбу, а снизойду и куплю!
- А-а-а-ах, братец, снизойди… Сделл-милость!
- Я нешто с тобой из одной утробы-то? - строго спросил он обмолвившегося Парфена Митрича.
- К слову, не погневись!
- Ты оглядывай свое-то слово. Я с тобой вот, то ись, и на одну-то половницу не стану! Ты кто есть?
- Хрестьянин!
- А я купец, гильдию ношу… почет… так могу ль я с тобой равняться-то? Я вот и разговариваю единственно по доброте!
- Пошли тебе господи!
- Погляжу, как вы укротились духом. Кланяйтесь-ко!
И он горделиво посмотрел на них, вытянув вперед ноги.
- Поклонимся, братцы, что ж? - обратился Ермил Васильевич к остальным стоявшим за ним крестьянам. - Снисходит к нашей-то нужде, пошли ему господи.
Все молча замялись с ноги на ногу, кое-кто почесал в затылке, а у иного непроизвольно вырывался тяжелый вздох.
- А ты как рыбку-то у нас, по какой цене возьмешь? - неожиданно спросил его Парфен Митрич.
- Ты допрежь себе снисхожденье-то вымоли, а не об энтом разговаривай: твоей-то рыбы мне и не надоть, я исшо об энтом подумаю, купить аль нет, слыхал ли?
- Ты уж сделл-милость, не обидь.
- Энто уж мое дело, подумаю!
- Будь по-божьи друг. Я и спросил-то боле, чтоб, значит, за один поклон обстоять!
- А-а, дважды-то не хошь?
- Прикажешь, и дважды поклонишься, ничего не поделаешь. И низко тебе это кланяться-то?
- По щиколку!
- Поклонишься и по щиколку, ничего не поделаешь, - как бы про себя с раздумьем произнес Парфен Митрич. - А-ах, Иван Николаич, уготовил иго, а все бы о цене-то, друг! - промолвил он. - Ну да уж поклонимся, братцы, поклонимся! - произнес он, обратившись к толпе так же, как и Ермил.
Ни один земной владыка так горделиво не принял бы отдаваемых ему почестей, как принял их Петр Матвеевич от унижающихся бедняков.
- Поняли ль теперь мою-то науку, а? - строго спросил их Петр Матвеевич после окончания поклонов.
Все замялись и молча робко посматривали друг на друга.
- Как же я теперь должен торговаться-то с вами, ведь вы таперя во-о где сидите у меня все! - произнес он, показав им сжатый кулак. - Захочу я - и сыты будете, не захочу - и будете помнить, каково с Петром Матвеичем шутки шутить! Три гривны с пуда на свал, а-а? - И, весь избоченившись, он прищурил глаза и, медленно отбивая такт ногой, смотрел, какое впечатление произвела на них речь его.
- Не пужай хошь для бога-то! - ответил ему Парфен Митрич, заискивающим взглядом смотря на него.
- А не пужаю если, и отдашь?
- Отдашь, а-ах, и разоришься, да отдашь! - согласился он.
- Почувствовали таперя, что я такое?
- Пожалуй, что почувствовали, а-ах, чтоб ему… эфтому Ивану Николаеву. Ну-у, будем помнить, почувствовали! - снова повторил он.
- И помни, я вот и разорить тебя могу, а не зорю… душа есть… я вот тебе полтину даю, снисхождение, ли?
- Снисхождение, дай тебе господи, а все бы, души-то во спасенье, семь гривенок положить бы надоть, а?
- Рубь не хошь ли?
- Не дашь ведь рубля-то, так только язык точишь, а помолились бы а-ах как! И денно бы и нощно на молитве!
- Ну, молитвы-то энти до другого разу запаси, а ноне и за полтину благодарствуй.
- И за семь бы гривен помолились, и ей-богу. Мало полтины-то, сизый. Дыр-то много, попробуй-ко заткнуть-то их все из полтины, для бога-то хоша положь семь гривенок…
- Каждому-то для бога расточать, и кармана не напасем, а мало тебе - я и не навязываюсь. От щедрыни бог ослобонил, ешь ее сам! - И, отвернувшись от них, Петр Матвеевич монотонно забарабанил по столу.
- Не человек ты, однако! - всплеснув руками, произнес Парфен Митрич.
- Обознался… Самый по образу и подобию…
- Не умолишь тебя никакой слезой…
- И не утруждайся… Не икона! Добр ли я вот, по вашему-то понятию? - спросил он после непродолжительного молчания, искоса поглядывая на них.
- Взыщи тебя, господи! Одно слово.
- Я вот не разоряю, я вот шесть с пятаком надкидываю, довольно ли?
- Не далеко уж до пятачка-то: надбавь, с добродетели-то сжалься! - ответил ему Парфен Митрич.
- И все вы в бесчувствии! Все мало!
- Нужа, родной, а-ах, нужа! Нашему брату и копейка дорога, не токмо пятак!
- А ко мне, по-твоему, пятаки-то сами в карман плывут, а?
- Сравнял! Твое дело и наше! Ты купец, куда ни шагнешь - все деньги, а наше-то дело: где постоишь, и тут протает!
Петр Матвеевич снова отвернулся я задумчиво посмотрел в угол.
- Надо бы вас поучить исшо, да уж стих-то прошел, укротился я! - вскользь заметил он.
- Поучил, чего исшо надоть? Понюхали, чем от сапог-то пахнет! - также заметил ему и Ермил Васильевич.
- То-то, мало, говорю, нюхали-то, надоть бы исшо, в обонянии чтоба было! Ну, дам я вам пятак, надкину, что ж вы-то мне, чем за это отплатите, а?
- В ноги… от мужика одна плата!
- А ты говоришь, пахнет? - с иронией срросил он.
- Понюхаешь и вторительно… Нужа-то заставит!
- И только что понюхаешь, будто боле и ничего, а?
- Господи, да чего ж тебе исшо надоть? Ругал, ругал, исшо мало, ты пожалей, ведь и мы люди! - вмешался Парфен Митрич. - И в нас ведь душа…
- А на будущий год вы сызнова за энти песни, а? Сызнова будете ум показывать? - спросил он.
- Живы ли исшо будем!
- Ну коли жив-то будешь?
- Ум-то показывать? - переспросил Парфен Митрич. - Нет, пожалуй, что не мужичье дело!
- И завсегды это памятуйте!
- Оборони господи! И без ума мужику горе, а с умом вдвое, особливо учителя-то…
- Не потакают, а-ах-ха-ха-а!.. Ну, так вот за то, что будто я вас уму поучил, дайте-ко мне подписку, что обязуетесь на будущий год продать мне всю вашу рыбу по моим ценам, а?
- Подписку-то? - И, почесав в затылке, Парфен Митрич вопросительно посмотрел на остальных.
- А ты не обидишь? - спросил Ермил Васильевич.
- Какой стих найдет!
- А-а-а! боязно… Эк-то?
- Ты только будь в покорстве, а от меня… окромя добра… поняли?
- О-ох… оно… что ж, как, други? - обратился он к остальным. - И задаточку дашь? - снова спросил он Петра Матвеевича.
- Снабжу!
- Пошли ему господи, други, ей-богу!.. добрый он! - говорил, обратившись к толпе, обрадованный Ермил Васильевич. - Дай тебе господи! - откликнулись на слова его и остальные, и на истомленных, за час до того убитых лицах засияла радость.
Щедрою рукою дал им Петр Матвеевич задаток и часть денег, причитающихся за скупленную на свал рыбу до развеса ее. И взяли они задаток, не думая о будущем: да им ли, жившим день за день, было думать о будущем?
В тот же вечер Роман Васильевич утвердил своею печатью составленное условие между Петром Матвеевичем и крестьянами, где были приписаны услужливым Борисом Федорычем непонятные для последних слова: "а в случае неустойки или упорства нас, нижепоименованных, волен он, Вежин, искать все свои убытки с нашего имущества, за смертью же или неустойкою кого-либо из нас, он волен искать свои убытки с нас, взаиморучателей".
Когда Мирон Игнатьевич и Семен пришли из балагана к вечернему чаю, Петр Матвеевич молча подал Мирону Игнатьевичу составленное им условие.
- Учись, Семка, у дяди, поколь жив он! - с улыбкой обратился Мирон Игнатьевич к Семену после прочтения условия. - С энтакой наукой большие палаты наживешь… бо-ольшие!
Лицо Петра Матвеевича дышало горделивым довольством. Лучшей похвалы для него и не могло быть.
-