– Что? Ах, да… сейчас. Ира… извините… дайте мне свой телефон!
– Те-ле-фон? - Она полупрезрительно усмехнулась, на все-таки, будто потакая его чудачеству, вырвала страничку из записной книжки, торопливо написала семь цифр.
– Спасибо. - Он потянулся к двери и, наклонившись, вдохнул запах ее волос.
Но волосы ничем не пахли. И это неожиданно поразило его.
А когда она ушла, когда краешек ее пальто мелькнул и скрылся в темноте подъезда, он с недоумением сознался себе, что она нравится ему, и даже больше, чем нравится, что казалось невероятным; ведь любовь была для него лишь словом, определением забытого, бесповоротно утерянного и вспоминаемого, как горячка давно исцеленной болезни. Он словно чувствовал в себе лопнувшую струну, чье воссоздание если не исключалось, то было напрасно, потому что не издать ей уже чистого звука; он уверился что лишен такого даралюбить, и иногда мимолетно грустил об этой своей ущербности, видя иных - околдованных, трогательно слепых, на мгновение вставших над миром - тех, кто мог любить и любил.
И сейчас, бестолково слоняясь из комнаты в комнату, он убеждал себя, что все это чушь, наваждение; пройдет месяц знакомства и вновь никто и ничто не будет нужным, кроме великолепия своего одиночества; что это порыв, порыв приятный, ему необходим такой допинг, и тот, Второй, тоже знал:так надо, пусть всколыхнет застой души новое приключеньице, пародия на любовь…
Он заставил себя успокоиться и принялся разбирать недостатки ее внешности. Но они казались такими милыми…
"Ирина… - думал Прошин, поражаясь себе. - Имя-то какое… Снежком свежим пахнет… Чего это я, а?"
Ну, приехали, - вдумчиво сказал он, покачиваясь на пятках перед зеркалом. Скоро начнем петь серенады.
* * *
Прошин отшагал по коридору, оклеенному обоями стенгазет и плакатов. , и вошел в кабинет Бегунова. Совещание начальников лабораторий уже началось, и он удовлетворенно отметил выигрыш пяти минут опоздания у нудного часа высиживания на стуле под жужжание трех десятков голосов. Он извинился, бесшумно скользнул на свое место и погрузился в раздумье, благо повод имелся значительный. Вчера, изучая набросок схемы анализатора, он наткнулся на любопытный факт: разработка датчика давала возможность расширения кандидатской. Конечно, границы расширения до докторской не простирались, тут не хватало еще многого, более того - основы основ: центральной идеи; но факт оставался фактом - конструирование прибора пересекалось с преждней диссертацией.
– Леш… - шепнул ему сидевший рядом Михайлов. - В Австралию еду, слышал? В гости к кенгуру. На год.
– Товарищи… - нахмурился Бегунов.
Михайлов понимающе поднял руку и умолк.
-Михайлову не терпится поделиться новостью, - объяснил Бегунов присутствующим.-
Дело в том, что австралийцы предлагают нам обмем специалистами, посылая в наш институт своего сотрудника и приглашая к себе нашего. Кто наш сотрудник - догодаться не трудно. Теперь так… - Он раскрыл кожаную ярко-красную папку с золотым гербом, надел очки и начал перебирать бумаги. - Мы получили заказ на разработку аппаратуры для инстинута океанологии…
Все спрятали глаза. Работы хватало у каждого, а документы, извлеченные из хорошо и печально известной алой папки, предполагали жесткие сроки, полную отдачу и серьезные неприятности в случае срывов. Боязливое шушуканье горохом просыпалось по рядам. Прошин взглянул на Михайлова. Тот сидел и улыбался. Ему было на все наплевать. Он вышел из игры, и на нем скрещивались неприязненные взгляды тех, кто с трепетом ожидал падения меча. Но директор пока медлил опустить его на чью-либо голову, объясняя незначение подводной аппаратуры, суля командировку в Крым, отведенную для испытаний…
Работа вырисовывалась не трудной, но кропотливой, и Прошин невольно прикинул - успел бы он с ней к лету или нет? В самом деле - если не Тасманово море, так хотя бы Черное… И - осенило! Без логических связок, молнееносно, подобно магниту, притягивающему россыпь железных опилок, выстроился перед ним план, воедино собравший все исподволь копошившиеся мыслишки. Прибор для океанологов как раз и был третьей частью,
четко стыковавшейся и с кандидатской и с анализатором. Итак - докторская. Бесполезная, с расплывчатьй идейкой практического применения, на при желании можно внушить, что и трактор - танк! Неужели… шанс?
– Простите, - подал голос Прошин. - Я не хочу вмешиваться в планы руководства, но, учитывая загруженность наших лабораторий, предлагаю отдать эту работу мне.
– Вы берете на себя большую ответственнось, - предупредил Бегунов. - У вас и без того серьезная тема.
– Знаю.
Прошин отправился к себе, провожаемый одобрительными взорами коллег. Ему было легко. Балласт бездеятельноси оборвался, брякнувшись за спиной, появилась цель, далекая, сложная, но только такие он и признавал, презирая стрелявший в упор. Те кто лупит в упор, не стрелки, те много не настреляют…
Он еще раз взвесил каждый пунктик плана: кандидатская - деталь готовая, почистить ее, снять шелуху… Затем - датчик. Эту деталь вытачивает лаборатория. И морской прибор.
Окрестим его… "Лангуст". А для него надо дать мастеру свой резец, неудобный, явно не тот, но в правильности подбора резца мастера прийдется убедить.
Он осторожно покусывал губы, и глаза его смеялись. Он действительно был счастлив, хотя сам не понимал отчего. Но вспомнилась Ирина, семь цифр-закорючек, перенесенных с клочка бумаги в записную книжку, и он - анатом своих чувств - также связал их строгой схемой и подвел итог, вышедший отменным: приятный кавардак любви царил в душе; начиналась Игра! - и ее захватывающая прелесть, отзывавшаяся щекотным холодком в груди, преисполняла его смыслом. А может лишь иллюзией смысла. Но какая в конце концов разница?
* * *
В кабинете он застал Глинского. Тот нервно загасил сигарету и ломким визгливым голосом закричал:
-Ты когда-нибудь уволишь эту пьянь или нет?!
Лицо Сергея пылало, волосы были растрепаны, глаза сверкали бешенством. Вернее сверкал один глаз; второй заплыл, свирепо тлея в здоровенном багровом синяке.
– О, - Прошин поправил очки. - Какая странная производственная правма…
Глинского затрясло.
– Если бы не Чукавин….
– Постой, паровоз, - сказал Прошин. - По порядку, пожалуйста.
– По порядку… - Глинский сопел, едва не плача. - Стою с Наташей. Говорим. Вдруг - Авдеев. Так и так, разрешите на минутку… Меня, значит. Сам - в дупель. Торчит как лом. Ну, вышли. И тут, представь, подзаборное заявленьице: "Если не оставишь ее…" Я его конечно, послал. Ну и… - Он приложил к глазу пятак.
"Как незаметно наступила зима, - думал Прошин, всматриваясь в искрящийся снежком дворик НИИ, исполосанный темными лентами следов автомобильный шин. - Наступила, похоронила под снегом грязь, мокрые листья, чьи-то обиды…"
– Я в суд на него, сволочь, подам! - заявил Глинский, давясь злобой.
Прошин очнулся.
– В суд не надо, - отсоветовал он. - Возня. Я уволю его, и все. Но вовсе не из состра дания к твоему фингалу. Мне просто не нужны разносы от начальства по милости двух петухов, устраивающих дуэль из-за какой-то курицы.
Сергей сжал кулаки, но Прошин, приняв рассеянный вид, отвернулся.
Когда Глинский удалился, Прошин вызвал Авдеева.
Коля Авдеев был гордостью и горем лаборатории. Талант и пьяница. Любая ужасающая в своей мудрености задача решалась им быстро и просто, хотя никаких печатных трудов, степеней и прочих заслуг за Колей не числились.
– Садись, убогий, - дружелюбно сказал Прошин. - О! - Он вытащил из сейфа ворох бумаг, - Полное собрание твоих объяснительных. За опоздания на работу, уходы с нее… за появление в состоянии определенном… Сейчас ты напишишь еще одно произведение.
Повесть о том, как поссорились Николай Иванович и Сергей Анатольевич. Пиши, Гоголь.
Или… Мопассан? Пиши, лапочка. И слезно моли о пощаде. Раскаяние - путь к спасению. А если серьезно, Коля, то ты распустился. Чересчур. И давай-ка, в самом деле… пиши. По собственному.
– Леша, прости. Я больше….
– Не надо детсадовских извинений! Пиши! Все!
– Увольняешь, - с пьяным сарказмом сказал Авдеев. - А кто диссертацию тебе сделал - это, значит, шабаш, да? Забыто?
– Ну и сделал, - Прошин протирал краем портьеры свои ультрамодные очки.- Только зачем попрекать? Тогда ты нуждался в быстрых деньгах и получил их. Ну, что смотришь на меня, как упырь? Давай лучше объясни функцию тупого угла в любовном треугольнике. А мы, для общего развития, послушаем…
– Заткнись, - процедил Авдеев, раздув ноздри.
– Ах, страшно-то как! - всплеснул руками Прошин. - Еще разок, только на октаву ниже и продаю тебя на роль Бармалея в Театр юного зрителя. Ты похож, кстати. Ходишь, как пьяный леший: небрит, костюм в пятнах, ботинки клоуна… - Он с отвращением посмотрел на инженера.
Испитый, с сеткой малиновый сосудиков на опухших веках, тот, ссутулившись, сидел на стуле, приглаживая узловатой рукой спутанные, тусклые волосы.
И вдруг в Прошине будто что-то мягко шевельнулось, и прорезался тоненько голосок Второго:
"Бери этого типа за глотку и вытряхивай из него докторскую".
– Да ты пойми, - Авдеев перегнулся через стол, сблизившись лицом с Прошиным. - Пойми, - страдальчески обнажая в оскали бледные десны, цедил он, и слюна пузырилась в уголках рта. - Она же Сереге вроде забавы! А мне… Нельзя мне от нее, Леха!
– Тихо ты! - Прошин на цыпочках подошел к двери, открыл ее, затем закрыл вновь. - Вот что, - сказал, зевая, - Иди-ка ты, Коля домой. Проспись. Потом сполосни морду свою наглую, подстриги патлы эти декадентские и марш в магазин. Выделяю тебе две сотни.
Как лорда тебя не них не оденут, но за человека с пропиской сойдешь. А то как макака. А все туда-же, по бабам! Женщина же, кстати, ценит в мужчине прежде всего чистоплотность. Это афоризм. И его тебе необходимо запомнить.
– Ты чего, серьезно? - опешил Авдеев.
– Серьезно, - Прошин, слегка откинув голову, приближался к нему. - Я вообщ ще серьезный человек. И с этой минуты столь же серьезно займусь тобой. Неужели не ясно?
Пройдет год, доискришь ты остатками пропитого таланта и уедут тебя в какой-нибудь профилакторий для таких же, как ты, алконавтов, оградят от вечнозеленого змия охраной и начнут лечить гипнозом и общественно полезным трудом. Весело? А Наташу мне жаль…- продолжил Прошин грустно. - Поразвлекается с ней Серега, и - пишите письма. Дура.
Хотя, понятно: молодость… А ты Коля прости ей. И - спокойненько, неторопливо отбей ее.
Не такое это и сложное дело. Если, конечно, взяться… Но ты измениться должен, Коля, и сильно. Главное - не пей. Моя к тебе большая просьба, мой приказ.
– Завяжем, - глухо сказал Авдеев. -Это несомненно.
– Ступай, - равнодушно откликнулся Прошин. - И деньги возьми. - Он вытащил из стола пачку. - Да, а Наталья-то, как она к тебе? Ну, ясно. А перед Глинским извинись. Не спорь! Мало ли что.. пойдет еще плакаться.. Затем. Деньги эти… можешь не возвращать.
Дарю. Я сегодня щедрый. Но только еще раз пикни насчет кандидатской!
– Забыто, - мотнул головой Авдеев.
– Провал памяти за двести рублей?
– З-зачем рубли? Человеком надо быть. Человеком!..
– Ну иди, ладно. Утомил, собака
* * *
С дотошностью корректора Лукьянов рылся в чертежах анализатора, постреливая глазом в сторону Глинского, расхаживающего мимо зеркала и изучающего безобразный, припудренный синяк.
"Авдеева не уволил, - размышлял Лукьянов. - Значит, нужен ему Авдеев. А что я ищу? Ах, вот… Антенны с узкой диаграммой направленности. Откуда у Леши и ним такой жгучий интерес? Стоп. Это ж его кандидатская! То-бишь Авдеева. Так что же, ты, Леша, хочешь?
Использовать эту работу в конструировании датчика? Чтоб добро не пропадало? Верно. А зачем маялся, щупал меня? И как понять фразу: "Главный вопрос - система опрашивания каждой антенны"? Долго он готовил ее… А фраза умная, дельная…
– Паша! - крикнул Лукьянов Чукавину. - Прошин предлагает использовать свою диссертацию в применении к датчику. Я - "за".
Авдеев, сидевший неподалеку, и ухом не повел. Он покачивался на стуле, глядя в экран осциллографа, на зеленую пружинку синусоиды и задумчиво грыз большую деревянную линейку.
– Видите ли, Федор Константинович, - Чукавин оглянулся на Авдеева. - Не понадобится нам его диссертация. Создавать датчик как систему узконаправленных антенн дорого, муторно… Это сложный путь. Авдеев предложил другой вариант. Небольшой датчик, похожий на согнутую под прямым углом планку, проходит над телом больного.
– Так… - Лукьянов растерянным жестом снял очки. - А… когда предложил, если не секрет?
– Уж минул час, - сказал Авдеев вскользь
– Ценное уточнение. - Лукьянов вновь водрузил очки на нос.
Ситуация прояснялась. Прошин, вероятно, о подобной идее, отвергающей увязывание датчика с этой коммерческой диссертацией, не информирован. И если начнутся протесты и подогревания первоначального варианта, станет понятно: Леша на что-то нацелился. А на что?
Лукьянов потер лысину, сказал "ох" и обратил взор к Глинскому.
– Сергей… Анатольевич! - задушевно начал он. - Вы не против заняться датчиком
? Совместно с Чукавиным?
– Но позвольте! - неприятно изумился тот. - Мы с Наташей уже начали работать, мы… Что это значит?!
– Это значит, - спокойно разъяснил Лукьянов, - что в интересах дела подобная раскладка сил наиболее целесообразна.
– Вы не имеете права приказывать мне! - Глинский закипал как теплое шампанское. - На это есть Прошин!
Вы против? - Лукьянов удивленно раскрыл рот. - Я ни в коем случае не претендую на приказы, я хотел по-дружески попросить вас… Вы же устраиваете из просьбы конфликт!
Все загалдели, на тут же и смолкли: вошел Прошин.
- Что за вече? - спросил он. - Открыт новый закон природы?
Глинский, прикрывая ладонью глаз, принялся изливать возмущение. Лукьянов смотрел на него с кротостью херувима. Бесстрастно выслушав, Прошин взял со стола скрепку, распрямил ее и скучно произнес: - Спор глуп. Нам дано дополнительное задание. Смастерить небольшой приборчик. А посему Лукьянова и Глинского прошу ознакомиться с темой "Лангуст". С этого часа она целиком и полностью принадлежит им. Думаю, друзья, их творческий союз будет прекрасен! "Вот приедет барин, барин нас рассудит…" - Лукьянов тяжело опустился на стул.
- Приборчик на экспорт? - спросил он, моргая. - Из иностранцев кто приехал?
- Нет, - Прошин бросил сломанную скрепку на стол. - Заказ отечественных океанологов.
- То онкологи, то океанологи, - высказался кто-то.
- Минуточку… - развязно проговорил Чукавин. - Алексей… это… Вячеславович… Заявочки надо подписать. Детальки кой-какие требуются для новой системы датчика.
– Какой- такой новой системы? - холодно вопросил Прошин.
– А мы нашли путь попроще. Сканирующий датчик. Быстро, надежно, выгодно… И дешевле.
– Исполняйте все так, как было намечено, - отрезал Прошин. - И без самодеятельности, пожалуйста. Самодеятельность - дело наказуемое.
– Крепко вы Алексей Вячеславович, диссертацию свою любите, как погляжу, - добродушно заметил Лукьянов. - Понимаю. Приятно, когда кровный труд в дело идет. Знаешь тогда, так сказать, зачим на свете живешь.
– Вот это вывод, - сказал Прошин. - Наповал. У вас что, на все случаи жизни имеются такого рода обобщеньица?
– Бывает, - грустно подтвердил Лукьянов. - Тяга, знаети ли, к философии.
– А в данном случае - к иронической, - тихо, но внятно прибавил Чукавин.
– Вот как? - одарив его надменным взглядом, сказал Прошин. - Ну, тогда позвольте помудрствовать и мне, Федор Константинович. Точнее, сделать их вашего вывода другой вывод. Вы ищете слишком простой путь к истине.
– А он сложный? - спросил Лукьянов насмешливо.
– Не знаю, - сказал Прошин. - Не знаю, есть ли таковой вообще, потому что не знаю, существует ли она - истина?
* * *
– Что за дела? - тяжело дыша, начал Глинский, едва открыв дверь. - Ты терпение мое испытываешь? Или отомстить решил?
– Слушаю ваши претензии, - сказал Прошин.
– Пожалуйста! - Тот наклонил голову. - Первая: почему не уволен Авдеев?
Вторая: какого черта ты отфутболил меня на эту вонючую работу?!
– Это наука, о которой ты мечтал, мой друг, - заметил Прошин.
– Наука? Компоновка всем известный схем, - наука?! Так. Спасибо. И за напарника спасибо! Ты бы мне еще Авдеева подсунул!
– А ну, - вдруг строго сказал Прошин, - покажи зубы…
– Зачем?
– Покажи, говорю!
Глинский недоуменно оскалился.
– Ишь, - укоризненно сказал Прошин. - Здоровый у тебя клык вырос на Авдеева…
Сергей побледнел от обиды, закаменев лицом, губы его дрогнули, шевельнувшись в ругательстве, он повернулся к выходу, но Прошин, перегнувшись через стол, ухватил его за рукав.
– Злопамятный ты мужик, - заговорил он, посмеиваясь. - И нет в тебе великой благ ости человека мудрого: умения понять и простить.
– А это?! - Сергей машинально указал на синяк.
– Пройдет.
– Так ведь и жизнь пройдет!
– Не зуди, - тон Прошина стал деловит и угрюм. - Колю я помиловал, да.
И вот почему. Во времена былой безыдейности ты, друг ситный, предложил мне маленький бизнес: сделать музыкальную аппаратуру, сдав ее в аренду. Помнишь, надеюсь? Ну да, как же, до сих пор, небось, денежки капают…
– Д-давно… нечего… - спотыкаяся на каждой букве, промямлил Глинский.
– Заливай. Прикарманиваешь дивиденты и меня за нос водишь, вот и вся твоя порядочность. Короче. У Коли Авдеева имеются документы, указывающие на присвоение гражданином Глинским исправный деталей путем подлога выданных за списанные. - Он выдержал паузу. - Теперь ясно, что значит умение понять и забыть?
Глинский издал звук, похожий на стон.
– Мы с ним пришли к джентльментскому соглашению. - продолжал Прошин
– Он молчит, соблюдая в отношении тебя политику нейтралитета, и вы воюете холодной войной за сердце и прочее мадемуазель Ворониной. Вариант из серии - меньшее из двух зол. Но… все может быть. Не терзай его, не дразни зверя, выставляя напоказ свой успех… И работай над темой "Лангуст". В ней твое спасение. Ты делаешь прибор с Лукьяновым. Он разрабатывает его как надо, ты как скажу я. И, когда начнется подгонка блока к генератору, снимешь фазово- частотные и прочие характеристики на всем рабочем диапазоне. Интервалполгерца.
– Но это же гора графиков! - ахнул Сергей. - А расчеты какие.
– А с расчтами - к Роману Навашину, - участливо сказал Прошин. - Он математик.
Ученый. Получает за это дело зарплату. Ну, а при условии представления мне подобного научного материала я смогу внятно ответить на вопрос о растаявших детальках, увязав их с теми бумаженциями. Да, детальки ушли. На такую-то работу.
У Глинского нервно дергалась нога, вышибая морзянку по паркету. Прошин отвернулся, пряча улыбку. Итак, первый ход сделан. Соперники стравлены, и теперь, темня друг перед другом, примутся за общее дело. И умно и смешно. Настроение омрачал лишь Лукьянов.
Если тот - хваткий, бескомпромиссный - уловит связь между тремя китами, на коих зиждется афера- докторская: датчиком, диссертацией и "Лангустом", то киты… перевернутся кверху брюхом.
– Так я пойду? - спросил Глинский тускло.