- Я хочу выпить за тебя. Чтобы ты дождался еще одного юбилея и чтобы мы были и тогда молоды так же, как теперь.
- Браво! Спасибо, милый. Выпьем. Спасибо, Буйное! Пей - не хами.
- Я не хам… хамлю, - осторожно произнес странное слово Буйносов. - А только мне нельзя. Рецензию нужно писать со свежей головой.
- Вздор! После напишешь.
- Когда же после… Ведь ее в четверть часа не напишешь.
- Ты?! - с радостным изумлением воскликнул юбилейный друг. - Да ты в десять минут отхватаешь такую рецензию, что все охнут!
- Где там… - просиял сконфуженный Буйносов и, чтобы отплатить другу любезностью за любезность, выпил вторую рюмку.
- Аи да мы! Вот ты смотри: скромненький, скромненький, а ведь он потихонечку нас за пояс заткнет…
- А вы что же думали, - засмеялся Буйносов. - И заткну. Эх, пивали мы в прежнее время! Чертям тошно было! Э-э!.. Сережа, Сережа! А ты почему же свою не выпил?
- Я… сейчас, - смутился я, будто бы меня поймали на краже носового платка. - Дай ветчину прожевать.
- Не хами, Сережа, - сказал юбилейный друг. - Не задерживай чарки.
Я вспомнил о своей работе.
- Мне бы домой нужно… Дельце одно.
К моему удивлению, возмутился Буйносов:
- Какое там еще дельце? Вздор - дельце! А у меня дела нет?! А юбиляру на вечере хлопот мало? Посидим минутку. Черт с ним, с дельцем.
"А действительно, - подумал я, любуясь в зеркало на свои блестящие глаза. - Черт с ним, с дельцем!.."
Вслух сказал:
- Так я пальто сниму, что ли. А то жарко.
- Вот! Молодец! Хорошо, что не хамишь. Снимай пальто!
- …И пива я бы кружку выпил…
- Вот! Так. Освежиться нужно.
Мы выпили по кружке пива и разнеженно посмотрели друг на друга.
- Сережа… милый… - сказал Буйносов. - Я так вас двух люблю, что черт с ней, с рецензией. Сережа! Стой! Я хочу выпить с тобой на "ты".
- Да ведь мы и так на "ты"! - засмеялся я.
- Э, черт. Действительно. Ну, давай на "вы" выпьем. Затея показалась такой забавной, что мы решили привести ее в исполнение.
- Графинчик водки! - крикнул Буйносов.
- Водку? - удивился я. - После пива?
- Это освежает. Освежимся!
- Неужели водка освежить может? - удивился я.
- Еще как! Об этом даже где-то писали… Сгорание углерода и желтков… Не помню.
- Обедать будете? - спросил слуга.
- Как? Разве уже… обед?..
- Да-с. Семь часов.
Я вспомнил, что потерял уже свою работу, небольшой сон и ванну. Сердце мое сжалось, но сейчас же я успокоился, вспомнив, что и Буйносов пропустил срочную рецензию. Никогда я не чувствовал так остро справедливости пословицы: "На миру и смерть красна".
- Семь часов?! - всплеснул руками юбиляр. - Черт возьми! А мой юбилей?
Буйносов сказал:
- Ну куда тебе спешить? Времени еще вагон. Посидим! Черт с ней, с рецензией.
- Да, брат… - поддержал и я. - Ты посиди с нами. На юбилей еще успеешь.
- Мне распорядиться нужно…
- Распорядись! Скажи, чтобы дали нам сейчас обед и белого винца.
Юбиляр подмигнул:
- Вот! Идея… Освежает!
Лицо его неожиданно засияло ласковой улыбкой.
- Люблю молодцов. Люблю, когда не хамят.
Когда нам подали кофе и ликер, я бросил косой взгляд на Буйносова и сказал юбиляру:
- Слушай! Плюнь ты на сегодняшний юбилей. Ведь это пошлятина: соберутся идиоты, будут говорить тривиальности. Не надо! Посиди с нами. Жена твоя и одна управится.
- Да как же: юбилей, а юбиляра нет.
Буйносов задергался, заерзал на своем месте, засуетился:
- Это хорошо! Это-то и оригинально! Жизнь однообразна! Юбилеи однообразны! А это свежо, это молодо: юбилей идет своим чередом, а юбиляра нет. Где юбиляр? Да он променял общество тупиц на двух друзей… которые его искренне любят.
- Поцелуемся! - вскричал воодушевленно юбиляр. - Верно! Вот. Будем освежаться бенедиктином.
- Вот это яркий человек! Вот это порыв, - воодушевился Буйносов. - В тебе есть что-то такое… большое, оригинальное. Правда, Сережа?
- Да… У него так мило выходит, когда он говорит: "Не хами!"
- Не хамите! - с готовностью сказал юбиляр. - Сейчас бы кюрассо был к месту.
- Почему?
- Освежает.
Я уже понимал всю беспочвенность и иллюзорность этого слова, но в нем было столько уюта, столько оправдания каждой новой рюмке, каждой перемене напитка, что кюрассо был признан единственным могущим освежить нас напитком…
* * *
- Извините, господа, сейчас гасим свет… Ресторан закрывается.
- Вздор! - сказал бывший юбиляр. - Не хами!
- Извините-с. Я сейчас счет подам.
- Ну, дай нам бутылку вина.
- Не могу-с. Буфет закрыт. Буйносов поднял голову и воскликнул:
- Ах, черт! А мне ведь сегодня вечером нужно было в театр на премьеру…
- Завтра пойдешь. Ну, господа… Куда же мы? Теперь бы нужно освежиться.
В мою затуманенную голову давно уже просачивалась мысль, что лучше всего - поехать домой и хоть отчасти выспаться.
Мы уже стояли на улице, осыпаемые липким снегом, и вопросительно поглядывали друг на друга.
Есть во всякой подвыпившей компании такой психологический момент, когда все смертельно надоедают друг другу и каждый жаждет уйти, убежать от пьяных друзей, приехать домой, принять ванну, очиститься от ресторанной пьяной грязи, от табачной копоти, переодеться и лечь в чистую, свежую постель, под толстое уютное одеяло… Но обыкновенно такой момент всеми упускается. Каждый думает, что его уход смертельно оскорбит, обездолит других, и поэтому все топчутся на месте, не зная, что еще устроить, какой еще предпринять шаг в глухую темную полночь.
Мы выжидательно обернули друг к другу усталые, истомленные попойкой лица.
- Пойдем ко мне, - неожиданно для себя предложил я. - У меня еще есть дома ликер и вино. Слугу можно заставить сварить кофе.
- Освежиться? - спросил юбиляр.
"Как попугай заладил, - с отвращением подумал я. - Хоть бы вы все сейчас провалились - ни капельки бы не огорчился. Все вы виноваты… Не встреть я вас - все было бы хорошо, и я сейчас бы уже спал".
Единственное, что меня утешало, это - что Буйносов не написал рецензии, не попал на премьеру в театр, а юбиляр пропьянствовал свой юбилей.
- Ну, освежаться так освежаться, - со вздохом сказал юбиляр (ему, кажется, очень не хотелось идти ко мне), - к тебе так к тебе.
Мы повернули назад и побрели. Буйносов молча, безропотно шел за нами и тяжело сопел. Идти предстояло далеко, а извозчиков не было. Юбиляр шатался от усталости, но тем не менее в одном подходящем случае показал веселость своего нрава; именно: разбудил дремавшего ночного сторожа, погрозил ему пальцем, сказал знаменитое "Не хами!" - и с хохотом побежал за нами…
- Вот дурак, - шепнул я Буйносову. - Как так можно свой юбилей пропустить?
- Да уж… Не дал господь умишка человеку.
"А тебе, - подумал я, - влетит завтра от редактора… Покажет он, как рецензии не писать. Будет тебе здорово за то, что я пропустил сегодняшнюю работу и испортил завтрашнее утречко"…
* * *
Я долго возился в передней, пока зажег электричество и разбудил слугу. Буйносов опрокинул и разбил какую-то вазу, а юбиляр предупредил слугу, чтобы он вообще не хамил.
Было смертельно скучно и как-то особенно сонно-противно. Заварили кофе, но он пах мылом, а я, кроме того, залил пиджак ликером. Руки сделались липкими, но идти умыться было лень.
Юбиляр сейчас же заснул на новом плюшевом диване. Я надеялся, что Буйносов последует его примеру (это развязало бы, по крайней мере, мне руки), но Буйносов сидел запрокинув голову и молчаливо рассматривал потолок.
- Может, спать хочешь? - спросил я.
- Хочу, но удерживаюсь.
- Почему?
- Что же я за дурак: пил-пил, а теперь вдруг засну - хмель-то весь и выйдет. Лучше уж я посижу.
И он остался сидеть, неподвижный, как китайский идол, как сосуд, хранящий в себе драгоценную влагу, ни одна капля которой не должна быть потеряна.
- Ну, а я пойду спать, - сухо проворчал я. Проснулись поздно.
Все смотрели друг на друга с еле скрываемым презрением, ненавистью, отвращением.
- Здорово вчера дрызнули, - сказал Буйносов, из которого уже, вероятно, улетучилась вся драгоценная влага.
- Сейчас бы хорошо освежиться!
Я сделал мину любезного хозяина, послал за закуской и вином. Уселись трое с помятыми лицами…
Ели лениво, неохотно, устало.
"Как они не понимают, что нужно сейчас же встать, уйти и не встречаться! Не встречаться, по крайней мере, дня три!!!"
По их лицам я видел, что они думают то же самое, но ничего нельзя было поделать: вино спаяло всех трех самым непостижимым, самым отвратительным образом…
Сазонов
I
Рукавов собирался пить чай.
Он налил стакан, посмотрел его на свет и неодобрительно поджал губы.
- Чаишко-то, кажется, мутноватый… Ох, уж эти меблированные комнаты! Ох, уж эта холостая жизнь!
Дверь скрипнула. Рукавов оглянулся и увидел прижавшегося к притолоке и молча на него смотревшего Заклятьина.
- А, здравствуйте! - равнодушно сказал Рукавов. - Вот приятный визит. Входите… Ну, как дома? Все благополучно? Чаю хотите?
Заклятьин отделился от притолоки и сделал шаг вперед.
- Я пришел только сказать вам, Рукавов, - держась рукой за сердце, сказал Заклятьин, - что людей, подобных вам, нужно убивать без милосердия, как бешеных собак. И, клянусь, я убью вас!
Рукавов отставил налитый стакан. Брови его были нахмурены.
- Слушайте, Заклятьин… Я не знаю, на чем вы там помешались и каким вздором сейчас наполнена ваша голова… Но об одном прошу вас: обдумывайте, что говорите! Даже в пылу гнева. Есть такие слова, о которых потом жалеешь всю жизнь. Садитесь. Что случилось?
- Рукавов! Вы меня поражаете!
- Чем? Наоборот, вы меня поражаете. Хотите чаю?
- Рукавов! Берегитесь.
Рукавов улыбнулся.
- Хорошо. Только скажите - от чего. Тогда, может быть, я и буду беречься.
Заклятьин скривил лицо и, взявшись руками за спинку стула, внятно отчеканил:
- Я узнал, что вы находитесь в связи с моей женой, Надеждой Петровной.
- Есть ложь смешная, есть ужасная, есть глупая. То, что вы, Заклятьин, говорите, - ложь третьей категории.
Рукавов снова взялся на свой стакан и, размешивая сахар, бросил холодный взгляд на бледное, искаженное злостью лицо Заклятьина.
- Это не ложь! Когда я уезжал в Москву, вас видели однажды выходящим от моей жены в восемь часов утра.
- И это все? - сурово спросил Рукавов. - Стыдитесь! Извольте, я скажу вам: да, в восемь часов утра выходил от вас, но вошел я к вам в восемь без четверти. Просто забыл накануне вечером свою палку и зашел за ней. Уверен, что Надежда Петровна спала в это время сном праведницы.
- Знаете ли вы, - злобно прошипел Заклятьин, - что я нашел у нее в столе записку от вас, правда, прямых указаний не дающую, но вы там называете мою жену на ты!
Рукавов пожал плечами:
- Какой же в этом ужас? Просто как-то в шаловливом настроении я назвал ее "ты" и теперь постоянно дразню ее этим. Мне было забавно, как она сердится.
- Рукавов! - потупившись, тихо сказал Заклятьин. - Сегодня жена сама сказала мне, что вы ее любовник.
Рукавов поднял одну бровь.
- Вы… можете поклясться в этом?
- Даю вам мое честное слово.
- Ох, эти женщины, - усмехнулся Рукавов, качая головой. - Никогда не знаешь, как с ними держаться… Впрочем, вы не подумайте, что я отрицал давеча все только потому, что боялся вас. А просто не в моих правилах разглагольствовать о своих победах.
- Еще бы, - угрюмо сказал Заклятьин. - Это так понятно! И тем не менее еще раз повторяю: берегитесь! Я убью вас.
Рукавов пожевал губами.
- Можно вам задать вопрос, но только совершенно серьезно? И вы отвечайте так же.
- Да.
- За что вы хотите меня убить?
- Вы разбили мою жизнь. Все мое счастье было в этой женщине - вы отняли ее!
Рукавов погрузился в задумчивость.
- Вот что, Заклятьин… Я вам сейчас возражу, но не потому, что желаю сохранить свою жизнь… Я понимаю - слишком глупо для меня было бы плакать и восклицать, прячась за стол: ах, не убивайте меня, ах, пощадите меня!.. В конце концов, жизнь - не такое уж важное кушанье. И на помощь я звать не буду… и из комнаты не выйду. Можете убить меня во всякую минуту. И тем не менее еще раз спрашиваю: чем я виноват?
- Вы обманули меня. Вы отняли у меня жену.
Голос Заклятьина звучал торжественно и громко.
- Я жену вашу не отнимал. Она сошлась со мной по своей воле.
- Если бы не вы - мы были бы с ней по-прежнему счастливы.
- А какая у вас гарантия - что не явился бы другой?
- Рукавов! Вы ее оскорбляете!
- Чем? Что вы, помилуйте… И в мыслях не имел. Только смотрите: мы оба рискуем стать в смешное положение. Говоря о другом любовнике, я хочу подчеркнуть, что я - человек не блещущий никакими талантами и красотой, что я - самый заурядный человек. Не начнете же вы сейчас опровергать меня, доказывая, что я человек особенный, ошеломляющий, человек такого сорта, перед которым женщина устоять не может! Человеку, которого хотят убить, не говорят комплиментов!..
- Хорошо! - поморщась, перебил его муж. - Допустим, что вы самый ординарный человек. Что же из этого следует?
- А то, что ординарных людей тысячи. Не будете же вы всех их убивать.
- Не буду. Но они ведь и не любовники жены.
- Если один ординарный человек - любовник, то почему и другой не мог быть любовником? Лотерея!
- В которой муж всегда проигрывает, - громко усмехнулся Заклятьин.
- Утешьтесь! Если я женюсь - я тоже проиграю.
- А вдруг не проиграете? Ведь это цинизм - так думать! Неужели не может быть семьи без измены?
Рукавов встал, протянул вперед руку и взволнованно и быстро заговорил:
- Нет! Прочной любви нет. Верности нет. Опровергайте меня примерами! Скажите мне: "Жена Петрова всю жизнь была верна мужу! Жена Сидорова так и умерла, храня супружескую верность!" Сотни таких случаев есть… тысячи! Верно! Но они моих слов не опровергают. Добавьте даже, что за женами Петрова и Сидорова волочились безуспешно десятки поклонников, что красавец Иванов предлагал этим верным женам все свое состояние, умница Карпов доказывал нелепость верности, вельможа Григорьев тщетно ослеплял этих жен своим могуществом и великолепием… Заклятьин! Слушайте меня, я вам скажу: это все пустяки… А Сазонова-то ведь и не было!
- Какого… Сазонова? - машинально спросил Заклятьин.
- Сазонова! Это я сейчас его выдумал, но Сазонов существует, и живет он, негодяй, в каждом городе: в Харькове, Одессе, Киеве, Новочеркасске!..
- Какой Сазонов?
- Вот какой: в Москве живут муж и жена Васильевы. Сорок лет прожили они душа в душу, свято блюдя супружескую верность, любя друг друга. И вот, несмотря на это, Заклятьин, вы не имеете права сказать: "Ах, это была идеально верная жена - мадам Васильева! За ней ухаживали десятки красавцев, а она все-таки осталась верна своему мужу…" - "Почему она осталась верна?" - спрошу я вас. - Не потому ли, что сердце ее абсолютно не было способно на измену? Нет! Нет, Заклятьин! Просто - потому что Сазонов сидел в это время в Новочеркасске. Стоило ему только приехать в Москву, стоило случайно встретиться с семьей Васильевых - и все счастье мужа полетело бы к черту, развеялось бы, как одуванчик от ветерка. Так можно ли серьезно толковать о верности лучшей из женщин, если она, верность эта, зависит только от приезда Сазонова из Новочеркасска?
- Но в таком случае, - нахмурился Заклятьин, - мы возвращаемся к тому, с чего я начал: Сазоновых этих нужно убивать, как бешеных собак!
- Берегись! Вас тоже должны будут убить.
- Меня? За что?
- Потому что вы тоже - Сазонов для какой-нибудь женщины, живущей в Курске или Обояни. Может быть, вы никогда и не встретитесь с ней - тем лучше для ее мужа! Но вы - Сазонов.