На серой обложке с маркой "Сатирикона" в верхнем углу было напечатано: "А.С. Грин. Рассказы".
Я ответил, не скрывая зависти:
- Очень нравится!
- Ну, вот и вас потом так же издадим. Вы принесли нам еще что-нибудь?
Рассказ был уже в типографии".
Сам Аверченко выступал в "Сатириконе" с юмористическими рассказами, фельетонами, театральными обозрениями, вел "Почтовый ящик". За публикацию некоторых сатирических материалов его привлекали к суду… В 1910 г. он опубликовал первые сборники своих произведений: "Веселые устрицы", "Рассказы (юмористические)".
В 1911 г. Аверченко и трое его сотрудников (писатель Георгий Ландау, художники Радаков и Ре-Ми) предприняли длительное путешествие в Западную Европу. Несколько месяцев они колесили по Европе, побывали в Германии, Австрии, Швейцарии, Италии, Франции, Испании, Португалии, заезжали на Капри к Горькому… И по приезде выпустили большую книгу с иллюстрациями - "Экспедиция в Западную Европу сатириконцев…". Однако даже вдали от родины Аверченко не мог отвлечься от русских тем и сюжетов, и рассказы, появлявшиеся в журнале с пометкой: Рим, Мюнхен или Тироль, повествовали вовсе не об альпийских красотах или ласковых водах Тирренского моря, а о событиях в каком-нибудь Старом Овраге или Нижней Гоголевке…
В 1912 г. в Петербурге были изданы книги Аверченко "Круги по воде", "Рассказы для выздоравливающих". Многие его рассказы инсценировались, шли на сценах петербургских театров.
Шовинистический угар, охвативший всю правую прессу с началом первой мировой войны, затронул и "Новый Сатирикон". Во многих номерах журнала стали печататься грубые антинемецкие фельетоны и юморески, карикатуры и стишки, появлялись произведения, написанные торопливо, лишенные вкуса, а порой и пошловатые. Последнее коснулось и некоторых написанных в предреволюционные годы произведений писателя. Так, в опубликованных в 1916 г. путевых очерках "Вниз по Волге", наряду с сочными, запоминающимися картинами волжских берегов, зарисовками быта, мы встречаемся с пустенькими, примитивными сценками любовных пароходных приключений. В 1917 г. появилась его повесть "Подходцев и двое других", подвергшаяся критике за "стороннюю позицию насмешливого созерцателя". Но таких срывов у него было немного. В журнале продолжают появляться произведения серьезные и впечатляющие, в том числе принадлежащие перу Аверченко, например один из лучших его рассказов - "Страшный мальчик" (декабрь 1914 г.). В 1916 г. вышла имевшая большой успех книга "О маленьких - для больших".
Февральскую революцию вся редакция "Нового Сатирикона" встретила с восторгом. Сатириконцы приветствовали падение прогнившего царского режима и ожидаемые демократические реформы. Однако вскоре после первых восторгов наступает разочарование, и на страницах "Нового Сатирикона" высмеивается Временное правительство, бездарность его министров, беспринципность и беспомощность, неумение овладеть обстановкой. Крах Временного правительства представляется Аверченко и его сотрудникам вполне закономерным. Однако победа большевиков вовсе его не радует. Обостряющиеся классовые охватки, углубление разрухи, вызванной мировой войной, экономические тяготы, трудности быта в условиях начавшейся гражданской войны вызывают неприятие у писателя. "Новый Сатирикон" все еще выходит, но он доживает последние дни. Его позиция слишком разительно расходится с позицией большевистских изданий. Аверченко оценивает происходящее, пользуясь общечеловеческими, гуманистическими критериями, тогда как победившие классы требуют резкого определения классовых позиций. И, разумеется, он, боровшийся за справедливость и демократическую законность, выступает в своем журнале с резкой критикой тех эксцессов, свидетелем которых неоднократно был сам. Аверченко полагает, что происходящее не имеет ничего общего с марксизмом, и на обложке юбилейного номера журнала, посвященного столетию со дня рождения Маркса, рядом с портретом основоположника научного коммунизма идут надписи: "Карл Маркс. 1818. Родился в Германии. 1918. Похоронен в России".
Революция оказалась не гагой, какой ее себе представлял писатель. Осознать и принять позицию новой власти он не мог. И не хотел. Рушился привычный, налаженный быт, под угрозой было дело жизни - "Новый Сатирикон". Новое правительство во второй половине 1918 г. вообще закрыло журнал, потому что антисоветская направленность его становилась все более очевидной.
Вместе с группой работников журнала Аверченко отправился в 1918 г. на занятый белыми юг. Сначала в Ростове-на-Дону сотрудничал в газетах "Приазовский край" и "Юг России", а в конце октября 1920 г. вместе с остатками врангелевских войск отплыл в Константинополь.
Ни в Севастополе, где он провел почти год до эмиграции, ни в Константинополе Аверченко не переставал писать. Писал о деградации культуры в условиях гражданской войны, о бесприютности, обнищании, писал о беспросветном, трагикомическом бытии выброшенных на константинопольский берег бывших российских граждан. Его "Записки Простодушного. Я в Европе" (1923) об их жизни вполне могут быть названы "смешным в страшном". Здесь нарисована поразительно живая панорама оскудения, обнищания личности, духовного и нравственного, в тех условиях на чужбине, когда утрачены социальные связи, идеалы, когда остается единственная цель - выжить…
Активности, работоспособности Аверченко не теряет. С основанным им эстрадным театром "Гнездо перелетных птиц" Аверченко побывал на гастролях во многих странах Европы. "Кипящий котел", "Дети", "Смешное в страшном", "Отдых на крапиве", "Записки циника", "Рай на земле" - эти и другие новые книги писателя выходят в Берлине, Константинополе, Праге, Париже, Варшаве, Загребе. Ряд рассказов, составивших сборник "Дюжина ножей в спину революции" (1921), написаны в жанре сатирической социальной антиутопии. Автор утверждал, что развитие пролетарской революции может привести ко всеобщей нищете, деградации культуры и нравственности. В.И. Ленин был прав, когда говорил, что многие страницы книги "Дюжина ножей…" проникнуты злобой к революции, но вместе с тем отмечал, "как до кипения дошедшая ненависть вызвала и замечательно сильные и замечательно слабые места этой высокоталантливой книжки", в ней "с поразительным талантом изображены впечатления и настроения представителя старой, помещичьей и фабрикантской, богатой, объевшейся и объедавшейся России". Историческая ценность книги именно в том и состоит, что в ней отражены взгляды другой, побежденной в революции стороны, что она помогает понять позицию тех, кому было что терять.
В своей книге "Смешное в страшном" (1923) Аверченко подметил такие недостатки и извращения в политической, хозяйственной, культурной жизни Советской России, как раздувание административного аппарата ("Мурка"), бесконечные совещания и митинги ("Хомут, натягиваемый клещами"), регламентация в искусстве и литературе ("Контроль над производством")…
С июня 1922 г. он поселяется в Праге, где после революции собралась большая русская колония. В конце 1924 г. Аверченко тяжело заболевает. Он лечится в санатории, и, кажется, дело идет на поправку. И все же вскоре после возвращения с курорта, 28 января 1925 г., писатель попадает в Пражскую городскую больницу. И здесь, "на постели 2516, белой железной больничной постели, утром 12-го марта скончался Аркадий Тимофеевич Аверченко…". В последние годы жизни Аверченко еще успел написать несколько хороших произведений, среди них пьеса "Игра со смертью", и веселые рассказы о театре (безусловно, в них нашел выражение и собственный опыт автора-актера), и такие тонкие мягкие вещи, как "Индейка с каштанами", и "Белая ворона", и единственный роман "Шутка Мецената", шаржированно воссоздающий литературную жизнь Петербурга 1910-х годов. Но силы его были на исходе, он еще полон замыслов, на больничной койке в Праге сочиняет новые рассказы, однако их никогда уже не прочтет читатель…
* * *
В насыщенной мировыми катаклизмами и революционными бурями эпохе, в которой разворачивалось творчество этого яркого и самобытного писателя, литературные критики не смогли глубоко разобраться и по достоинству оценить его обширное и разнообразное литературное наследие.
Л.А. Спиридонова (Евстигнеева) пишет, что он "добросовестно учился у Чюминой, Дорошевича и Амфитеатрова, перенимал сатирические приемы "Зрителя", "Жупела", "Адской почты" и других петербургских изданий", что "сочный юмор его рассказов немного напоминал раннего Гоголя". О. Михайлов полагает, что Аверченко "напоминает своей богатой выдумкой сотрудника "Стрекозы" и "Будильника" Антошу Чехонте". Правда, считает Михайлов, на этом сходство заканчивается, ибо уже в молодом Антоше Чехонте угадывалось что-то более глубокое, "Аверченко же остался юмористом по преимуществу, видящим лишь смешное в жизни своих героев…"
Впрочем, попытки прикладывать к нему мерки его великих предшественников предпринимались и в дореволюционное время. Об этом писала Тэффи: "Многие считали Аверченко русским Твеном. Некоторые в свое время предсказывали ему путь Чехова". И далее Тэффи высказывала свою точку зрения: "Но он не Твен и не Чехов. Он русский чистокровный юморист, без надрывов и смеха сквозь слезы. Место его в русской литературе свое собственное…"
Талант человеку дается от природы, "от Бога". Как будет развиваться этот талант, какие формы примет, во многом зависит от тех жизненных обстоятельств, в какие он попадает. "Счастьем для таланта Аверченко было то, что его носитель провел начало своей жизни не в Петербурге, в созерцании сквозь грязный туман соседнего брандмауэра, а побродил и потолкался по свету. В его памяти запечатлелось ставшее своим множество лиц, говоров, метких слов и оборотов, включая сюда и неуклюже-восхитительные капризы детской речи. И всем этим богатством он пользовался без труда, со свободой дыхания".
Куприн отмечал, что первый смех Аверченко был чист и беззлобен. Разумеется, он усваивал некоторые приемы своих предшественников, но это никогда не было подражанием или копированием. Юмору вообще невозможно научиться. Видеть смешное в действительности и умение выразить, передать это смешное в искусстве слова - вообще разные вещи. И лишь соединение таланта видения с искусством писателя дает нужный эффект. У Аверченко эти два качества находились в органическом единстве. И притом его редко можно было упрекнуть в простом смехачестве, в смехе ради смеха. У смеха множество функций: его рассматривают как оружие, как щит, как лекарство, как отдых и т. д. и т. п. Произведения Аверченко выполняли все эти функции.
Богатство его выдумки неисчерпаемо, он высекает смех из каких-то немыслимо тривиальных ситуаций, в которые даже трудно поверить, настолько они кажутся придуманными, нереальными, - и все-таки смеешься, все-таки веришь. Ибо персонажи, попавшие в эти ситуации, поступают, действуют, говорят в полном соответствии с собственным характером и с теми обстоятельствами, в которых они оказались. Так, внешне простенькая зарисовка, анекдот "В ресторане" точно передает психологию и шутника, и потерпевшего - человека тупого, упрямого, представляющегося себе умным и хитрым!
Обилие тем, характеров, ситуаций переполняет воображение Аверченко. Написанные примерно в одно и то же время, а может быть, и в один день рассказы и фельетоны различаются интонацией, тематикой, глубиной постижения реальных событий и отношений. Уж сколько было написано до Аверченко о силе клеветы, сплетни, а он находит новые краски для этой кочующей темы и в небольшом рассказе "Сплетня" дает анатомию этого общественного явления, характерного для всех времен и народов, легко, играючи, убедительно. И от того, что сплетней окутана фигура маленького незаметного человечка, уничижительная сила обличения растет, и нам не столько смешон мелкий чиновник Аквинский, сколько омерзительны окружающие его еще более мелкие людишки, наделенные столь низменным свойством. Так беззлобный смех писателя как бы независимо от его воли становится сатирой, осуждающей нравы общества.
Пародия? Пожалуйста: "Пропавшая калоша Доббльса", "Неизлечимые", "По влечению сердца", "Рассказ для "Лягушонка"".
Несоответствие между нагромождением средств и малозначительной целью? Великолепный пример: "Ложь".
Противоречие между тем, что человек о себе думает, и его истинным характером - "Мой сосед по кровати", "Бельмесов", "Роковой Воздуходуев", "Страшный человек".
Противоречие между внешней респектабельностью и подлостью натуры - "Случай с Патлецовыми",
Преувеличение, гиперболизация какой-либо черты характера, человеческого свойства? Пожалуйста: гипертрофия жадности, стяжательства - "Лакмусовая бумажка"; доведенная до абсурда глупость (в сочетании со стяжательством) - "Пылесос"; усердие, доведенное до абсурда, - "Провокатор"… Рассказы эти смешны.
Но разве можно сказать, что здесь автор преследует одну цель - смех ради смеха?
Аверченко прекрасно понимал разницу между поверхностным зубоскальством, примитивным юмором положений, "юмором для дураков" (так он и назвал один из своих рассказов, где дал блестящий сатирический срез подобного юмора) и юмором, связанным с проникновением в сущность явлений, с познанием человеческого характера, с анализом нравственной позиции героя.
Случайное дорожное происшествие сталкивает литератора Ошмянского и актрису Бронзову ("Бритва в киселе"). Тривиальная ситуация, избитый сюжет. Но и из этой ситуации Аверченко извлекает максимум возможного комического эффекта, ибо он показывает резко контрастирующие характеры, абсолютно несовместимые; тонко и психологически точно рисует крах иллюзий Бронзовой.
Масса окрашенных теплым юмором эпизодов и характеров в рассказе "Страшный мальчик". И как неожиданна концовка. Порой в нашей критике об Аверченко говорилось, что в лучших своих произведениях он поднимался до уровня общественной сатиры, и при этом подразумевалось, что таких произведений у писателя не столь уж много. В действительности же понятием "общественная сатира" можно охарактеризовать большую часть созданного писателем. В одной из самых известных и популярных его книг - "Веселые устрицы", выдержавшей за семь лет 24 издания, есть раздел "В свободной России". Уже само название раздела проникнуто злой иронией. Чем же славна "свободная" Россия (имеются в виду дарованные царем конституционные свободы)? Ее облик - это жуткая, беспросветная темнота, безграмотность основной массы населения - крестьянства ("Русская история"), бесправней подконтрольность каждого жителя, которые могли привести к полевению даже аполитичного обывателя ("История болезни Иванова"), разгул черносотенства ("Кто ее продал…"), обыски как узаконенная повседневность ("Люди", "Мученик науки"), слежка и доносительство ("Робинзоны"), бесплодность буржуазных партий ("Спермин", "Октябрист Чикалкин"), провокаторство ("Путаница")… Привлечь внимание читателей хотя бы к этим нескольким темам в годы столыпинской реакции было проявлением определенной гражданской общественной позиции.
Надо отдать должное твердой позиции Аверченко как писателя и как редактора журнала: он никогда не шел на поводу черносотенной пропаганды, всегда отстаивал равноправие всех народов России, не затрагивая и не оскорбляя национальных чувств. Эта твердость и последовательность прослеживаются в отношении к делу Бейлиса, а также в таких рассказах, как "Функельман и сын", "Золотые часы", "Родители первого сорта" и др. Разумеется, это не могло не вызвать соответствующей реакции в лагере черносотенцев, которые не упускали случая заклеймить Аверченко как "еврействующего" писателя.
Каждое его острое общественное выступление, обличающее политику русского правительства или же высмеивающее не лучшие проявления русского характера, вызывало злобную реакцию правой прессы. Но дело здесь было вовсе не в том, что Аверченко подтрунивал над некоторыми человеческими слабостями. Произведения Аверченко вызывали неприязнь в правом лагере, поскольку делали очевидным, что именно существующий режим, условия существования повинны в темноте, безграмотности народа, в культивировании не лучших его черт ("Русская история", "Хлопотливая нация", "Отцы и дети", "Корибу", "Полевые работы", "Виктор Поликарпович", "Провокатор", "Робинзоны").
Но, хотя многие злободневные в ту пору рассказы и фельетоны, освещающие определенные политические события, и сохранили значимость и интерес по сей день, все же наибольшей привлекательностью для нас и свежестью обладают те произведения писателя, в которых он обращается к особенностям человеческих характеров, не связанных ни с определенной общественной системой, ни с эпохой. Да, разумеется, они по-разному проявляются в тех или иных конкретно-исторических условиях, но не исчезают, сохраняя свое богатство и разнообразие.