* * *
Есть у Вериной бриллианты, но они стеклянные; затянута Дусина в корсет, как и прочие, но корсет сделан из старых железных обручей.
Захотела недавно Турция высадить недалеко от Одессы десант…
Грозная вещь - десант. Жутью веет от этого слова… Горе неприятелю! Страшно той стране, на побережье которой высадилось враждебное войско.
Высадили турки десант. Знаете, сколько?
23 человека.
Бедная Дусина…
Не хотел-бы автор этих строк быть в числе высаженных двадцати трех человек…
Отлогий пустынный берег. Пыхтя и кряхтя, пристало маленькое утлое паровое суденышко к берегу.
Капитан свистнул в какую-то дудку, наклонился с мостика и сказал полуиронически, полупокровительственно:
- Ну, вы, десант! Приехали. Вылезайте!
- Уже Россия? - уныло спросил начальник десанта, карабкаясь по узкой заплеванной лесенке.
- Россия. Вся тут, как на ладони. Голыми руками забирай.
Вышли на берег. Холодно… Морозный туман еще не рассеялся. Поежились.
- Ну, что теперь делать-то?
- Я думаю, вглубь страны отправиться. Пошли…
Встретились какие-то мужики. Обступили турок; долго и внимательно их разглядывали.
- Не наши кабыдто…
- Жукастые; носачи все. Не то турки, не то армяны. Айда, Митрий, неча тут зря топтаться.
Печально бредет десант "вглубь страны". Растянулся какой-то погребальной процессией. Куда идти? Что делать? Неизвестно.
На счастье этих двадцати трех горемык встретился им разъезд стражников.
- Кто такие будете?
- Турки.
- Как попали сюда?
- Да десант мы. Высадились.
- Зачем?
- Этого… Ну, как, вообще, полагается. Воюем мы с вами.
- Ну?
- Вот и высадились на вашу территорию. Тут, на бережку. Десант мы.
- Ну?!
- Понимаете? - для оккупации приехали. Вторглись в вашу страну. Морской десант. Хи-хи.
- Черт вас тут разберет. Спьяну, что ли?
- Нет, нам нельзя. Непьющие мы.
- Так что делать-то будете? На заработки?
Положение создалось тяжелое, невыносимое… Грозный десант, внушительная демонстрация воюющей державы - все это разбилось об недоумение стражников.
И очутился бедный десант в простой русской полицейской кордегардии…
Была Турция скромной диковатой девушкой, ходила в затрапезном платьице - и если ее никто особенно не уважал, то и не смеялись над ней….
А теперь, когда поступила Турция в шансонетные певицы - так это все смешно, что и сказать нельзя.
Булавка против носорога
Старый добрый немецкий слуга Фриц вошел в кабинет министра иностранных дел и доложил:
- Там посланники пришли: испанский, итальянский и американский.
Дремавший до того министр встрепенулся:
- Зачем?
- Протест, говорят, хотим заявить. Против наших германских зверств.
- Так. А пришли-то они зачем?
- Да протест же заявить. Против зверств.
- Ну, да, я это понимаю… Конечно - протест, конечно, - зверства… Это, как полагается. Но причина прихода их в чем заключается?
- Да зверства же!! Протест!..
- Однако, и туп же ты, братец. Ему говоришь одно, а он бубнит другое!.. Пойми ты своими куриными мозгами: протест против наших зверств это - одно, а причина прихода - другое. Ведь это- все равно, как к тебе пришел какой-нибудь человек и говорит тебе, войдя: Здравствуйте! Ну? Так ведь слово "Здравствуйте", это - не причина его прихода, не повод, по которому он к тебе явился, а так просто… обычная, общепринятая формула. Понял?
- Ну, да. Пришел он к тебе, сказал: здравствуйте! а потом уже и выясняется то дело, по которому он пришел. Возьмет ли он у тебя взаймы десять марок, сделает ли тебе предложение пойти в биргалле, даст ли тебе по морде, - это все дела, по которым он пришел… А "здравствуйте" тут не причем. Понял? Так вот, ты мне теперь и ответь: зачем пришли эти дипломаты?
Фриц стал на колени посреди кабинета и заплакал:
- Пожалейте меня старого дурака, не мучайте меня. Дипломаты пришли выразить свой протест против германских зверств, а больше я ничего не знаю…
- Пошел вон, старая рассохшаяся бочка! Тебе не в дипломатическом ведомстве служить, а воду возить. Проси их сюда!
Через минуту три дипломата - итальянский, американский и испанский - вошли в кабинет, стали в ряд и, молча, отвесили немецкому министру холодный поклон.
- Чем могу служить, господа? - приветливо спросил министр.
Американский посланник кашлянул в руку и сказал, нахмурив брови:
- От имени своего, американского, и от имени Италии и Испании, мы, представители этих нейтральных держав, горячо протестуем против тех насилий, зверств и правонарушений, не согласных с обычными способами ведения войны, - тех правонарушений, кои были допущены германцами в настоящую войну. С совершенным уважением к вам пребываем - представители Америки, Италии и Испании.
- Хорошо, хорошо, господа. Спасибо. Покорнейше, прошу сесть. Чем могу служить?
Снова поднялся уже усевшийся в кресло американский посланник и отчеканил:
- Чем вы нам можете служить? А тем, что мы просим вас принять во внимание наш протест против тех насилий над мирным населением и нарушений обычая войны, которые допускаются германской армией.
- Да, да. Вы это уже говорили, хорошо. Протест ваш принят. А по какому делу вы осчастливили меня своим визитом?
- Ах, ты. Господи! Да мы и пришли только за тем, чтобы заявить протест.
- И больше ничего?
- Ничего.
Посидели молча.
- Снег-то какой повалил, - сказал испанский посланник, поглядывая в окно.
- Да, погода нехорошая, - согласился германский министр.
- Говорят, когда зима снежная, то лето будет жаркое, - заметил итальянец.
- Да.
- Ну, - шумно вздыхая, встал с кресла американец, - посидели, пора и честь знать. Пойдемте господа, не будем мешать хозяину.
Распрощались. Ушли.
* * *
Через несколько дней, выбрав свободные полчаса, снова зашли представители нейтральных держав в германское министерство иностранных дел.
- А-а, - встретил их министр. - Вероятно с протестом.
- Вы угадали. Германские зверства, и насилия все еще продолжаются, и мы протестуем…
- На этот раз - энергично! - подсказал испанец.
- Да! - поддержал итальянец. - Мы выражаем свой энергичный протест.
- А раньше был разве простой? - спросил германский министр. - Я думал, что энергичный.
- Нет… Тот, что раньше - был простой. А вот теперь так энергичный.
- Энергичнейший! - кивнул головой итальянец.
- Самый эдакий… что называется… ну одним словом, - энергичный! - пылко вскричал испанец.
- Хорошо, господа. Не присядете-ли? Что новенького в ваших палестинах?
* * *
Соединенная комиссия из представителей нейтральных стран выезжала на театр военных действий.
Цель поездки была: зарегистрировать германские зверства и заявить против них свой протест.
Провожающие говорили:
- Господа уезжающие! На вашу долю выпала великая миссия: заявить энергичный протест против тех насилий и тевтонских зверств, которые все время допускаются по отношению мирного населения потерявшими всякую меру так называемыми "культурными" немцами. Эта культура - в кавычках!
- Браво, браво. Это очень зло сказано! "Культурные" немцы в кавычках! Метко, ядовито и бьет прямо в цель! Я думаю, ежели немецкому солдату бросить эту фразу в лицо, - ему не поздоровится!
- Итак, господа, - осветите перед лицом всего культурного мира…
- Культурного мира без кавычек!
- …Да, без кавычек. Пусть весь культурный мир, без всяких кавычек, узнает, что делают немцы в кавычках. Пусть эти кавычки, как несмываемое позорное пятно, будут гореть в немецком сердце!..
- В сердце, в кавычках!
- Верно, браво! Пусть пятно, без кавычек, горит в сердце в кавычках!! Пусть культура в кавычках содрогнется и опустит голову перед культурой без кавычек!
- Браво. А главное, господа, протестуйте всюду и везде, в кавычках и без кавычек!
Заклеймите сердобольное в кавычках отношение немцев в кавычках к раненым без кавычек и к пленным… тоже без кавычек!..
- Зло! Метко! Ядовито! Браво. Браво, без всяких кавычек, черт возьми!..
- Ну, едем, господа!
- До свиданья без кавычек!
- Берегите себя без кавычек против немцев в кавычках!
- Носильщик! Где тут, вагон номер семь без кавычек? Поехали.
* * *
Члены международной нейтральной комиссии протеста против германских зверств приблизились к маленькой бельгийской деревушке и, отыскав лейтенанта, командовавшего отрядом, спросили его:
- Если не ошибаемся, ваши солдаты поджигают сейчас крестьянские дома?
- Да… жаль только, что плохо горят. Отсырели, что-ли.
- Зачем-же вы это делаете? Ведь никто вам сопротивления не оказывал, припасы отдали все добровольно…
- А вы войдите в мое положение: из штаба получился приказ: навести ужас на население. Как ни вертись, - а наводить ужас надо. Вот я и тово… навожу. Эй, вахмистр! Вели облить керосином те два дома, что стоят у оврага. Да, чтобы соломы внутрь побольше насовали.
- Слушайте, - сказал председатель нейтральной комиссии. - Мы горячо протестуем против этих ни на чем не основанных зверств.
- Да, - подтвердил секретарь. - Выражаем свой протест.
- Что ж делать, господа - философски заметил лейтенант. - У каждого своя профессия. У меня - поджигать дома, у вас - выражать протест. Виноват, не потрудитесь ли вы выйти из этого дома на свежий воздух?
- А что?
- Мы его сейчас тоже жечь будем.
- Как? Вы хотите и этот дом сжечь? Так вот же вам: мы выражаем свой энергичный протест!..
- Хорошо, хорошо. На свежем воздухе выразите.
- Мы протестуем против такого способа ведения войны в кавычках!
- Швунке! Солому в рояль! Динамитный патрон туда! Господа! Посторонитесь…
* * *
Идя по деревенской улице, секретарь комиссии говорил председателю:
- А ловко я срезал этого немца: я, мол, называю ваш способ ведения войны способом в кавычках.
- Ну, это вы уж слишком. Конечно, он виду не показал, а втайне, наверное, обиделся. Нельзя же так резко… Что там такое? Что за группа у стены?!
- Глядите: связанные женщины и дети… Против них солдаты с ружьями… Прицеливаются. Надо бежать скорей туда, - пока не поздно.
Вся комиссия побежала.
- Эй, вы! Постойте! Обождите! Что вы такое хотите делать?
- Ослепли, что ли? Надо расстрелять эту рухлядь.
- Постойте! Одну минуту… Мы…
- Ну?..
- Мы… вы…
- Ну, что такое - мы, вы? В чем дело?
- Мы вы… выражаем свой протест против такого зверского обращения с мирным населением…
- Энергичный протест! - подхватил секретарь.
- А вы не можете выразить свой протест немного левее от этого места?
- А что?
- Да, что ж вы торчите между ружейными дулами, и этими вот… Отойдите в сторонку.
- Мы, конечно, отойдем, но тут же считаем своим долгом громко и во всеуслышание заявить свой протест…
- Энергичнейший! - крикнул секретарь…
- Пли!..
* * *
Всякое самое удивительное, самое редкое явление, если оно начинает быть частым, сейчас же переходит незаметным образом в будничный уклад человеческой жизни, становится "бытовым явлением" (в кавычках).
И без этого бытового явления, без этого штриха, вошедшего в жизненный человеческий уклад, - становится как-то пусто… Чего-то не хватает, что-то будто не сделано.
Первые выступления нейтральной международной комиссии протеста на местах против германских зверств некоторым образом удивляли, сбивали с толку.
А потом все вошло в колею.
Запыхавшийся немецкий солдатик в сдвинутой на затылок каске прибежал в местечко, где содержались пленные и, отдышавшись, спрашивал:
- Не у вас ли, которая комиссия для протеста?
- У нас. Давеча долго протестовала, что, дескать, голодом морим пленных…
- Так передайте им, чтобы они сейчас же шли протестовать в деревню Сан-Пьер. Мы ее подожжем с четырех концов, а жителей вырежем.
- Опоздал, братец! Их тут уже с полчаса дожидается ординарец: приглашают протестовать против добивания раненых на поле сражения. Только что сорок человек добили.
- Эх, незадача!
- Да нешто без них, без комиссии-то, - уж и деревни не подожжете?
- Поджечь-то конечно, можно, да все как-то не то. Без протеста нет того смаку. Опять же для порядка…
* * *
И работает доныне, работает усталая комиссия, не покладая рук и языка.
Счастье солдата Михеева
I
Однажды я прочел в газете заметку - в отделе "Дневник происшествий".
Заметка эта была набрана петитом, поставлена в самом укромном уголке газеты и, вообще, она не претендовала на исключительное к себе внимание со стороны читателя.
И, однако, прочтя эту заметку, я поразился, я преклонился перед её библейской величавостью, Шекспировской глубиной и дьявольской холодностью стиля околоточного надзирателя, - выдержку из протокола которого заметка, вероятно, и представляла. Врезалась она мне в память слово-в-слово:
"Вчера, в трактир Кобозева по Калужской улице зашел уличный продавец счастья, предлагавший посетителям конвертики с "предсказанием судьбы"… Бывший в трактире мещанин Синюхин заинтересовался предсказанием своей судьбы и тут же купил у продавца счастья предсказание за 5 коп. Но, вскрыв конверт и прочитав свою судьбу, мещанин Синюхин остался ею недоволен и, вскочив с места, бросился догонять продавца счастья, уже вышедшего на улицу. Тут, на улице между ними возгорелся спор: недовольный своей судьбой, Синюхин стал требовать у продавца возврата уплаченных денег, а продавец отказывался, утверждая, что он и сам не знает, что заключено в конверте. Спорь перешел в драку, причем мещ. Синюхин ударил продавца счастья по лицу. Разъяренный продавец счастья, назвавший себя потом Игнатием Рысис, выхватил нож и ударом в живот убил наповал мещ. Синюхина. Рысис арестован".
Не поразительна ли эта сухая газетная заметка: человек купил предсказание своей судьбы, остался ею недоволен, захотел с типичной слепотой глупого человека изменить эту судьбу - и что же? Судьба победила его. Человек нашел свою судьбу очень плохой - и что же? Через пять минут он оказался прав.
И судьба оказалась права.
А "продавец счастья", продавший своему клиенту плохое счастье, кем он оказался в руках судьбы? Послушным слепым орудием.
И я очень, очень жалею, что мне не придется никогда, встретиться с Игнатием Рысис, отбывающим где-нибудь в каторжной тюрьме положенный ему срок.
Чувствую я, что это настоящий продавец счастья и что только у него, вероятно, я мог бы с точностью узнать предстоящую свою судьбу.
Так хочется верить, что мне бы он продал счастье получше, чем счастье мещанина Синюхина.
А, может быть…
II
У ворот сборного пункта, как пчелы, роились бородатые, усатые запасные.
Человек сто их было, одетых в поддевки, зипуны, пиджаки и пальто, накинутые на плечи.
Уже чувствовалось, что постепенно отрываются они - совершенно для себя незаметно - от эгоистической семейной ячейки и что входят они уже, что вливаются они - тоже совершенно для себя незаметно - в одну великую единую могучую реку, называемую армией.
Теряется индивидуальность, теряется лицо - одна серая компактная масса поползет куда-то, сосредоточенно нахмурив общие брови на общем лице…
Я втерся в их толпу, и в один момент меня окружила, проглотила масса плеч, голов и спин.
- Что, барин, тоже идешь? - сверкнул белыми зубами на загорелом лице усатый молодец, широкоплечий, на диво скроенный.
- Нет, до меня пока очередь не дошла, я так.
Обыкновенно при таких встречах всякому пишущему человеку полагается задать солдатам один преглупый вопрос (и, однако, всякий пишущий человек его задает):
- Что, страшно идти на войну?
Я не такой.
- Курить хотите, братцы? - спросил я, вынимая сверток с заранее приготовленной тысячей папирос.
Как куча снегу под лучами африканского солнца, - если такая комбинация, вообще, мыслима- растаяли мои папиросы.
Лица осветились огоньками папирос, приветливыми улыбками - мы разговорились.
- И чего это, скажи ты мне барин, на милость, русский человек так немцов не любит? Японец ничего себе, турок даже, скажем, на что бедовая голова - пусть себе дышит… А вот поди-ж ты - как немцов бить - и-и-и-их, как все ухватились. И тащить не надо - сам народ идет.
Чей-то невидимый голос прозвучал сзади меня:
- Понятно: турок, японец, он сбоку тебя идет, а немец на спину норовит взгромоздиться.
- Верно, Миколаев.
- Опять же о немце и так некоторые выражаются…
Мне так и не удалось узнать, как выражаются некоторые о немце, потому что сбоку весь народ зашевелился и оттуда послышался зычный голос:
- Счасть-е!!! Судь-ба! Пять копеек штука! Кому желательно узнать свою истинную судьбу за пять копеек штука. Нижние чины платят пять копеек, верхние чины - десять копеек!
- Ишь-ты, - умилился кто-то. - Везде, значит, нижним чинам легше!
- Гляди, Михеев, - вскричал мужичонко, заметно формировавшийся уже здесь на сборном пункте в будущего ротного остряка. - Гляди, брат, как тебе повезло, что ты еще в нижних чинах! Будь ты енералом - тут бы-те и крышка. Разорил бы тебя гривенник.
Широкоплечий Михеев, тот самый, что спросил меня, иду ли я на войну? - отодвинул легонько будущего ротного остряка, и придав лицу серьезное, строгое, как перед причастием, выражение, протянул продавцу счастья пятак:
- Дай-ка, дядя, на последний. Чего оно там такое?..
И по его сжатым губам, по нахмуренным бровям было видно, что для него - это дело не шуточное.
И все поняли, что перед ними, может быть, решается судьба человека, и тоже притихли, сгрудившись около продавца счастья.