II. Турок у немцев
Турок ходил с немецким генералом по полю, на котором только что происходило сражение, критическим взглядом оглядывал все поле и только причмокивал губами и укоризненно покачивал головой.
Немецкий генерал, наоборот, был чем-то, очевидно, сконфужен.
Турок наклонился к одному из неприятельских раненых, внимательно осмотрел его и негодующе сказал:
- Ну, и работка! Свиньи.
- Мы… старались… - пролепетал генерал.
- Вы старались! Кретины. Разве так раненые обрабатываются? Правда, нос вы срезали уши надорвали, но глаза! Где у вас были глаза?
- Н… наши глаза?
- Да не ваши - тупые, оловянные, навыкате, - а глаза раненого?.. Учить вас нужно? Глаза вынимаются и всовываются в разрезанный живот! Руки переламываются, но не так, как сделали ваши глупые немецкие кустари, а вот этак! Видели? Теперь - это сюда, а это сюда! Видели?..
- Чудесно! Только позвольте. Да ведь вы это нашего же раненого обрабатываете… Ведь он еще жив быль…
- Гм!.. А вы чего же молчали? Э, черт, действительно. Ну-ка, попробуем вынуть глаза из живота, вставим обратно, живот зашьем… Нет!! Все равно, уже ничего не выйдет. Черт с ним. Ну, да… Я вот, впрочем, только к примеру показал… Видели?
Немецкий генерал, запуганный сердитыми окриками, робко поглядывал на турка и пролепетал:
- Уж вы нас не оставьте. Мы не специалисты… Посоветуйте. Как и что. Вы наши отцы, мы ваши дети.
- Чертовы вы дети, а не мои. Вот вы тут повесили десяток деревенских обитателей… Прекрасно! А почему вы огонька под них не подложили? Почему языки НЕ вырезали? Руки у них где? По бокам висят? А где должны быть?
- Уж вы нас не забудьте. Где нам! Вы уж, как говорится… Вы нам, мы вам. Вы наши отцы, мы ваши дети, Махмуд Шевкетыч.
- Не юли, Карлушка. Не люблю. Я тебе скажу, Карлушка, откровенно: мне на вас противно смотреть. Разве это голова? Разве с животом так поступают? А пленные! Как вы с ними обращаетесь!?
- Мы их… бьем. Кушать им не давали…
- "Кушать не давали"! Еще бы вы им устриц и шампанского дали! А в ямы, на аршин наполненные водой, вы их сажали? Под ногти щепочки запускали? Рубленый волос в пятки зашивали?!! Эх вы… немцы паршивые!
- Мы старались… мы… будем. Вот недавно тоже… в Красный Крест стреляли.
- Удивил! Действительно. А вот, ты мне скажи вот что: докторов за ноги вешали?
- Нет… не пр…пробовали.
- Так куда ж вы, черт вас передери, лезете к нам в союзники?!
- Мы… будем… мы сделаем… Вы уж поддержите, научите. Вы, как говорится, наши отцы, мы - ваши дети.
Долго еще ездили по полю отцы и дети, перекоряясь между собою…
Кандидат в венгерские короли
Вильгельм Гогенцоллерн с самого рождения сына своего Эйтеля-Фридриха готовил его в венгерские короли. Он назвал его венгерским именем, приставил к нему дядьку венгерца и вообще воспитывал его в венгерском духе.
Неизвестный человек явился к венгерскому графу Тиссе и, приняв самый дипломатический вид, спросил:
- А, что, скажите… Вы, венгры, не отложились ли бы от Австрии?
- Зачем? - дипломатично спросил Тисса.
- Да так, - дипломатично подмигнул неизвестный. - Лучше было бы.
- Для кого? - дипломатично прищурился Тисса. Неизвестный заиграл глазами и, отбросив на минуту дипломатичность, откровенно признался:
- Для нас.
- А вы кто? - осторожно, тоном старого дипломата спросил Тисса. - Французы?
Неизвестный дипломатично качнул головой слева направо.
- Нет? Значит, англичане?
- Не угадали.
- А, знаю! - всплеснул руками Тисса. - Вы от имени русских!
- Хватили, - дипломатично рассмеялся неизвестный. - Как бы не так. Держи карман шире!
Тисса, услышав про карман, испугался.
- Как? Вы предлагаете держать карман шире? Значит, вы… немец?
- Ну, конечно! Сразу могли бы догадаться.
- Послушайте, - широко, без всякой дипломатичности, открыл глаза Тисса. - Если вы немец, значит, вы союзник Австрии?!
- Я вижу, - вежливо удивился неизвестный, - что от вас ничего не скроешь.
- И вы, будучи союзником Австрии, предлагаете нам, венграм, отделиться от нее?
- Правда, смешно? - подхватил незнакомец.
- Ну, я бы назвал это иначе - дипломатично пожал плечами Тисса.
- Не надо лучше называть иначе - вы только примите во внимание то, что война проиграна, и нам скоро придется сводить с союзниками счеты…
- Это ужасно. Наверное, вам придется многого лишиться?..
- Да! Многое отдадим… Галицию придется отдать.
- Постойте… Галиция то ведь не ваша, а австрийская.
- Ну, вот мы ее и отдадим.
- Нет, я спрашиваю, что вы ваше отдадите?
- Боюсь, что Константинополь придется отдать.
- Позвольте! Константинополь ведь турецкий?!
- Ну, не все ли равно. Турция - наш же союзник. Так же больно отдавать ихнее, как и свое.
- Раз вам одинаково больно, вы бы и свое что-нибудь отдали. А то что же все - только австрийское да турецкое отдавать.
- Славный у вас брелочек на часах.
Тисса рассеянно застегнул пиджак на все пуговицы и вздохнул.
- А нам, значит, вы советуете отделиться?
- Натурально. Пока и вас вместе с Австрией по кускам не растащили. Уж вы поверьте: такая раздача скоро пойдет, что все затрещит.
- Можно с вами говорить откровенно? - спросил Тисса.
- Можно. Откровенность - мать дипломатии…
- Ну, хорошо. Вот что меня удивляет: как это вы, будучи таким мерзавцем… Ведь вы мерзавец?
- Предположим, - замялся неизвестный.
- Хорошо! Из вежливости, будем это только предполагать. Так вот, что меня удивляет: как это вы, будучи, предположим, мерзавцем, - так красиво и бескорыстно заботитесь о Венгрии?!
- А вы не представляете себе, что и у мерзавцев могут быть минуты просветления?
- У просто мерзавцев - бывают такие минуты. У дипломатических мерзавцев - никогда.
- Правильно. Умный вы человек, граф. В таком случае буду говорить с вами откровенно: мы щадим Венгрию - знаете, почему? У нас есть для Венгрии новый король.
- Воображаю, - скептически сказал Тисса.
- Чего там воображаете! Настоящий Гогенцоллерн! Право, возьмите.
- А что же мы с Францем-Иосифом будем делать?
- Подумаешь, важность… Подсыпать в стакан какого-нибудь порошку…
- Послушайте, вы!..
- А то еще иногда старые люди, спускаясь с мраморной лестницы во дворце, спотыкаются, падают вниз и ломают себе спину. Много ли старому человеку нужно? Да, впрочем, раз вы отделитесь от Австрии - что вам думать о Франц-Иосифе?
- Кто же это ваш король-то, который для нас?
- Ну, как же! Принц Эйтель-Фридрих сын Гогенцоллерна. Такой хороший, право. Да вы посмотрите его, - ведь за это денег не возьму.
- Где же он?
- Тут, на ступенечках сидит, дожидается. Ведь его отец с самого рождения для Венгрии готовил. По-венгерски научили говорить, венгерку танцует паренек так, что любо-дорого. Окромя венгерского гуляша, маковой росинки в рот не берет. Позвать его?
- Ну его! Не нужно.
- Да ведь тут же он. Все равно, взгляните. Эй, Эйтель, пойди сюда. Иди, дурачок, не бойся.
Принц Эйтель-Фридрих нерешительно вошел в комнату и остановился у дверей.
- Вот этот? - спросил Тисса.
- Этот. Каков парнишка, а? Пальчики оближете.
- Лицевой угол у него подозрителен, - заметил критически Тисса.
- Ничего, выпрямится.
- Да, все вы так говорите, лишь бы только товар с рук сплавить. Э, э! А форма черепа-то! Хорошо, что я ему шапку снял, посмотрел.
- Череп хороший.
- Да ведь он микроцефал! У него череп дегенерата.
- Помилуйте, что вы! Он на отца похож.
- Это-то и печально! Нет, знаете, забирайте вы своего Эйтеля. Не нужно.
- Ей-Богу, хороший король будет (пауза). Ну, хотите, он вам венгерку спляшет?
- Да зачем?! Это совсем лишнее.
- Эйтель, станцуй дяденьке что-нибудь венгерское. Да что ты стоишь, в самом деле, как дурак? Поговори с дяденькой по-венгерски.
- Тупенький он у вас, - с сожалением заметил Тисса.
- Дома он ничего… Разговаривает и все такое. А тут оробел. Так не возьмете?
- Нет, не надо. Мы уж как-нибудь сами справимся.
- Он и считать по-венгерски умеет.
- Не надо.
- Не надо, так и не надо. Набиваться не будем. Эй, ты, сокровище! Пойдем, что ли. Навязали мне на шею камень - носись с ним.
* * *
Надевая в передней пальто, неизвестный вдруг разоткровенничался и, махнув рукой на всякую дипломатию, признался, прижимая руку к сердцу:
- А ведь правду говоря, Эйтель этот самый, действительно, подгулял. Выпить не дурак, скандалист и поведения в отношении женщин такого, что плюнуть хочется. Прямо не знаю теперь, куда его и сплавить. Тут поблизости княжества никакого нет?
- Есть много княжеств и королевств, но места всюду заняты.
- Эх-ма! Наплачешься с таким дитем. Ну, ты, венгерец! Идешь, что-ли? Не ночевать же тут.
И ушел с ворчаньем, - таща за руку еле поспевавшего за ним принца Эйтель-Фридриха Гогенцоллерна, кандидата на венгерскую корону.
Карьера певицы Дусиной
В провинциальных шантанах в первом отделении выпускают иногда певицу - какую-нибудь Дусину, или Верину, или Люсю Светозарскую. Она, что называется, девушка не первый сорт; и даже не второй сорт; она, что называется, девушка третий сорт.
Все у неё как-то неладно: платье сделано из очень подозрительной материи, сидит криво, косо, чулки заштопаны довольно заметно, каблуки туфель покривились, лицо обсыпано пудрой не совсем там, где это нужно, кисти рук красные, а уши украшены тусклыми, без блеска, как глаза мертвеца, бриллиантами, - такой величины, что у зрителя является подозрение: не ограбила ли она какую-нибудь хрустальную люстру в отдельном кабинете?
Пластика ее и жестикуляция очень просты: она или махнет рукой около подбородка, или приподнимет платье, щегольнув при этом случае тощей ногой, или просто поглядит в потолок, сделав три шага в сторону с самым деловым видом и в полном несоответствии с исполняемым куплетом.
И куплеты она поет какие-то третьесортные, сочиненные каким-нибудь пропившимся гобоистом или племянником буфетчика.
В них говорится:
Мне мама говорила: Ты бойся всех мужчин, Пусть красавец или рыло, Но все ж остерегаться есть тьма причин. Я маму не послушала, В кабинете со старичком кушалаИ он оказался шалун, Взял у меня поцелуй.
Между двумя подобными безотрадными куплетами - шаг налево, два назад и внимательный взгляд в потолок; вздох; нерешительное поднятие платья - и под гробовое молчание обескураженной, фраппированной публики бредет Дусина, Верина или Светозарская за кулисы.
Зачем она здесь? Почему она ушла из кухни, прихожей или детской, где её красные руки никого не приводили в веселое настроение, а кривые каблуки старых барыниных ботинок как будто срослись с ней, не внося фальшивой ноты в общий антураж затрепанного платьица и гранатовых сережек…
Сманил ее в свое время какой-нибудь щеголь, врун, говорун, блестящий вояка писарского типа - и пошла Глаша Шестипалая в Верины, Дусины и Светозарския.
И вот уже хочется ей, чтобы у неё все было, как у других "классных" певиц, - и бриллианты, и наряды, и лихой, пикантный вид… И ничего ей, бедняжке, не удается в этом смысле: обвешана она бриллиантами, но фальшивыми; затянута в корсет, но предательский перелом на лопатках говорит, кричит на весь свет, что цена корсету три рубля; духи у неё дешевые, благоухающие какой-то кислятиной, с примесью мятных капель, и душится она этими духами странно: по немытой шее размазана какая-то географическая карта, в некоторых местах запорошенная для привлечения мужчин, не то рисовой пудрой, не то детской присыпкой…
И, таким образом разукрашенная, поет она:
С старикашкою знакомство я свелаИ шинпанское в кабинете с ним пила. А он оказался шалун, Сорвал с мине поцелуй.
Поет и думает: "Ну, вот - и я не хуже других".
* * *
Сейчас такую Верину, Дусину или Нюсю Огонек чрезвычайно напоминает Турция.
Действительно: жила девушка на черной половине и горя не знала… Если ее не особенно уважали, так зато над ней и не смеялись:
- Известно, Турция. Что с неё возьмешь! И вот познакомилась эта затрепанная девушка с Вильгельмом - говоруном, лихачом и воякой. Черт его знает, чем он ее обольстил, но только нет уже прежней девушки. Вместо неё вылезла на свет Божий Верина, Дусина, Катя Ойра, в неискусно заштопанных чулках, с грязной шеей, до обморока надушенная дешевыми немецкими духами. И ясно написано на ея голодном, напудренном лице:
- И я не хуже других. И я, как любая шикарная француженка или американка, щеголяющая в чудесных, как мечта, туалетах от Пакена, в тысячных, как солнце горящих, бриллиантах!.. И мы тоже не лыком шиты.
Бедная, обманутая, поглупевшая Турция. Именно, лыком она шита, и лыко её отовсюду торчит, как морская трава из старого тюфяка.
* * *
- Надо будет, - решило недавно турецкое правительство, - бумажные деньги выпустить. Что ж, другие державы выпускают - почему же нам не выпустить. И мы не хуже других.
Что это были за бумажные деньги и какое к ним было отношение - рассказывают заграничные корреспонденты: турки просто не принимали этих бумажек.
Каковы были торговые сделки и обороты при помощи этих денег - легко себе представить.
Заходит в лавку к какому-нибудь Мустафе покупатель и спрашивает:
- Есть кальян с насечкой?
- Есть.
- Покажи.
- А вот. - Хороший кальян. Купите.
- Сколько стоит?
- Сорок пиастров.
- Ладно. Получай деньги.
Мустафа упаковывает кальян, a покупатель выкладывает на прилавок четыре бумажки, искоса поглядывая на Мустафу.
- Это что такое? - спрашивает изумленный Мустафа.
- Деньги.
- Эти бумажки?
- Ну-да. Государственного казначейства.
- Да ведь это бумажки?
- Ну-да. По закону, кто откажется принять их, того заключают в тюрьму.
- Да ведь я тебе кальян не бумажный продаю?
- Поговори мне еще. Сейчас заявлю, куда надо.
Мустафа задумывается. Потом поднимает голову.
- Вам, собственно, что угодно?
- Да кальян же, чудак.
- Кальян? Да у меня нет кальянов.
- А этот? Который ты завернул?
- Осел я! Разиня! Совсем и забыл, что я этот кальян давеча Сулейману продал! Вот бы история была! Нет, извините, эффенди, кальянов нет.
Покупатель со вздохом забирает свои бумажки и бредет дальше, солнцем палимый.
В другом магазине его прямо спрашивают: бумажками он будет платить или золотом?
- А разве не все равно? - угрюмо спрашивает покупатель.
- Конечно, все равно. Бумажки-то еще лучше не рвут карманов. Так чем же заплатите?
- Бумажками.
- Это хорошо. А вам что нужно? Кальяны? Как раз нет кальянов, не держим. Что? Те, что стоят на полках? Эти для себя. Ковры? и ковров не держим. Что? Те, что на полках? Тут всего двести штук. Для моли держим. Моль коврами кормим. Детей, знаете, нет, так мы моль завели. Все-таки, в роде, как птица. Имею честь кланяться. Иншаллах!
Таково турецкое бумажное обращение; таковы нынче турецкая торговля и промышленность.
Слышали турки, что в других странах правительство выпускает кредитки - дай, думают, и мы выпустим.
Выпустили.
* * *
После кредиток турецкая Дусина захотела, иметь еще более удивительную, чисто европейскую вещь: своего представителя при Папском дворе в Ватикане.
Можно себе представить удивление всего конклава:
- Что вам угодно?
- Турок я.
- Бывает. Бог простит. А что нужно-то?
- А хотим мы своего представителя иметь при вашем Ватикане.
- Так-с. Турецкого?
- Да.
- Представителя?
- Именно.
- Для чего же это вам?
- Да так, знаете… У других государств есть представители, а у Турции нет.
- Да зачем же вам?! Отдаете вы себе отчет?
- Ну, все-таки… Как-никак, представитель.
- Что он будет у нас делать?!
- А что другие делают, то и он будет.
- Они христиане, поймите вы.
Турок обиделся.
- Так-с. А мы, значит, уже и не люди, да?
- Вы тоже люди, но ведь вы мусульмане.
Вздохнет бедная, глупая Верина или Дусина и, дрыгнув ногой, убежит под общее молчаливое изумление за кулисы.
Бедняга… Слышала эта Дусина, что от других стран есть представители при Папском дворе - дай, думает - и я.