И начал еще просить, чтобы капитан завтра непременно бы повидался с ней.
Старшие говорят: "Конечно, так! Девушка застыдилась. Сама убежала с паликаром, разумеется, стыдно".
А старик Коста спрашивает у брата: "Скажи мне, однако, Христаки, отчего ж ты вязал отца и работника, когда она по воле убежала? Разве она не могла из дверей вечером сама к тебе выйти?"
- Все стыд, все стеснение, капитан! Девушка! Пусть лучше думает народ, что ты, Христо, силой меня унес! Что ж мне делать!
Ампелас головой покачал и сказал: "Этого я не хвалю со стороны ее. Хорошо! Люби молодца, хочешь уйти с ним против воли отцовской и обвенчаться - один грех; а из лукавства любовнику приказывать, чтоб он родителя веревками вязал насильно и рот ему зытыкал - еще больше грех... Нехорошо Афродита сделала. Но может быть, ты, Христо, и лжешь?"
Брат начал клясться капитану, что он говорит правду, все правду, и капитаны ушли.
Христо еще раз просил, чтоб Ампелас повидался с Афродитой, когда она больше привыкнет.
- Я на вашу помощь надеюсь, - сказал он ему. - Что вы у господина Никифора Акостандудаки попросите прощения за нас обоих и что он нас с Афродитой своими благодеяниями не забудет.
Капитан ничего ему не отвечал; все он брату не верил, кажется, и ушли все старшие от нас.
Ушел и поп Иларион к себе.
Брат тогда сказал мне: "Я уж отдохну теперь, Янаки! Спать хочу". Он лег, а я пошел к Антонию и к Маноли и долго у них сидел. Мы покушали там и пили вино и песни пели; но я все думал об Афродите и сказал наконец друзьям: "Послушайте, Антонаки, и ты, Маноли, я вам как друзьям скажу. Как вы думаете, что брат мой Христа правду говорил капитанам, будто согласился прежде с Афродитой или нет, так что даже и я этого не знал?" Они подумали и сказали, что скорее лжет. Я же ободрился после этого и думал, что еще повернется дело в мою пользу; и брату решился об этом ни слова не говорить из гордости.
XIV
Дня два-три еще мучились мы с Афродитой. Сначала она все отвращалась от нас и все отвергала. Только с одною сестрой говорила и от нее принимала все. Спать одна боялась и верила только Смарагде.
- Спи со мной ты, моя милая, во имя Божие прошу я тебя. Так она Смарагду просила. Сестра затруднялась через
детей своих, мальчик был еще мал и кричал по ночам, а старшая дочь ее, хотя ей было уже пять лет, боялась спать одна без матери. Сестра говорила Афродите: "Коконица моя! тебе мои дети спать не дадут". Но Афродита клялась, что ей это ничего. Брат узнал об этом, велел Смарагде затвориться с нею и взялся сам детей няньчить и баюкать.
- Пусть только ей во всем удовольствие будет, - сказал он.
И как только вечер, он от детей не отходит, уговаривает, ласкает их и мальчика сам песнями баюкает и качает.
На - на, На - на, дитятко! Белое, пребелое, Сахаром кормленное, Мускусом политое, Пригласили в город. Девушки две видят Схватились, дерутся...
- Я не дам дитятко'
- Я возьму себе!!
Мальчик у него спрашивает: "Это я белый?" Христо говорит: "Ты белый".
- А ты разве не белый; не хороший?
- Нет, - отвечает брат, - и я белый, а ты еще лучше меня.
Мальчик говорит:
- А ты сахару мне не дашь?
- Если ты не будешь кричать, эта хорошая девочка, которая там спит, тебе много сахару даст.
Мальчик и молчит.
Я говорю брату: "Однако, ты, Христо, кормилица хорошая!" - Он смеется: "что делать!"
Терпение было у этого молодца, чудная вещь!
На второй день сестра Смарагда уговорила Афродиту немного покушать. Мы с братом обрадовались, сами изготовили лучшее кушанье и хотели подавать ей, но сестра опять сказала: "оставьте вы ее; она хочет, чтобы только я одна с ней обедала".
После этого Афродита стала два раза в день кушать; и кушала хорошо, как следует; и кофе пила, и варенье наше кушала, а на третий день даже иголку взяла, начала сестре в работе помогать и с детьми ее немного играла; но все печальная, все вздыхает.
Мы с братом по нескольку раз в день входили к ней, все в надежде, что она простит нам и помирится с нами. Входили и оба вместе, и порознь; она здоровалась с нами благородно, но разговаривать все не хотела; всякий раз закрывала лицо платочком, прислонясь головой к стене, и молчала.
Я говорю сестре:
- Она спокойнее стала; не плачет и не сердится больше. А сестра отвечает мне:
- Я ей сказала: "не убивайся, не заболей, глазки мои. Бог поможет. Подожди еще немного, либо твой па-паки из города пришлет кого-нибудь сюда, либо капитан Коста заставит их тебя отправить домой".
Я не знал, что подумать и чего нам ожидать. В селе об этом деле все разговоры и смех; одни радуются, другие
осуждают. А снизу, из города, никаких слухов, ни худых, ни хороших. Капитан Коста не показывается. От Никифо-ра ни письма, ни выкупа, ни посланного какого-нибудь человека нет. Так прошла неделя. И к нам никто в дом не ходит. Тишина!
Я начал уже скучать и тосковать и думать: "Не лучше ли бы ее вернуть к отцу? Она нас знать не хочет, и Бог нас за насилие наше как бы не наказал".
Брат же Христо в это время то сердится, то вздыхает, то опять радуется и терпит все. То выйдет от Афродиты разгневанный, ударит себя в грудь и кричит мне: "Надо бы, Янаки, эту псицу маленькую убить! Зачем она нами так пренебрегает? Разве с деньгами и мы купцами не будем?" То опять идет к ней, старается служить ей, смирение и почтение всякое обнаруживает, стоит перед нею как раб и спрашивает:
- Что вам нужно для вашего удовольствия, госпожа моя?
Но у нее один ответ: "Ты сам знаешь, что мне нужно!"
Однако один раз я вернулся домой от попа Илариона и вижу, что брат выходит от Афродиты веселый, смеется тихонько. Я к нему бросился: "Что нового?" А он сейчас серьезней стал опять и холодно отвечает: "Ничего".
Я спросил у Смарагды, а Смарагда с простотой говорит мне всю правду.
- Видишь, Янаки, Христо не велел тебе этого сказывать; но я тебе скажу. Он рад оттого, что Афродита сама его позвала к себе и долго с ним говорила. О чем они говорили, не знаю. Только потом она мне сказала: "Кира-Смарагда, если я вашего брата упрошу отослать меня к отцу моему, я вам за вашу доброту большие подарки сделаю: для Мариго, для вашей дочки, сделаю платье какое хотите и платочек жолтенький на голову ей куплю с бахромой хорошею. А вам серьги из золотых монет; и мальчику вашему пришлю то, что вы мне прикажете. Просите и вы вашего брата".
Я спрашиваю:
- А обо мне, Смарагда, она ничего не сказала?
- О тебе она ничего не сказала, - говорит сестра. Я обиделся, оставил сестру и подумал так:
"Я, кажется, глуп в этом деле. Не должно быть глупым. Человек должен иметь ум пробужденный. Посмотрю - не обманывает ли меня теперь брат".
И вот я дождался, когда Христо опять пошел к Афродите и затворил дверь. Я спрятался, чтоб он думал, что меня дома нет, а потом подкрался к дверям и стал в щель смотреть и слушать.
Есть песенка одна; если ты, Аргиро, у меня спросишь, из какого места эта песенка, я не могу тебе сказать, а кажется мне, что она смирниотская. В ней поется о том, как молодой один сватается за девушку. Он ей комплименты делает. А она ему с гордостью: "А ты кто же это такой?" А он ей: "Я из дому хорошего, известного". Потом она соглашается, потому что уже любит его. Понравились ей эти вещи, которые он ей говорил. Так точно и Христо с Афродитой говорил; а я в дверь все видел и слышал.
Он ей любезно, и так, и так: "Деспосини моя! Кокона моя! Коконица моя!"
А она ему: "Любопытное это дело. Разве я могу насильно тебя любить?"
Я жду за дверью и думаю, что брат скажет ей еще раз: "Может быть, тебе мой младший брат Янаки больше лицом нравится".
Но он, лукавый, обо мне уж перестал говорить, а все о себе.
- Я (говорит он ей) благодарю тебя за честь, которую мне делаешь, что приглашаешь меня сама говорить. Только не просись домой, потому что я тебя люблю!
- Деньги ты отцовские любишь, - говорит на это ему Афродита.
Брат ей на это отвечает очень умно: "Напрасно ты говоришь, что я деньги твоего отца Никифора люблю, а не тебя. А если я тебе скажу так, что отец твой, может быть, денег и не даст нам, если мы женимся с тобою. Прогневается и не даст. А если я теперь потребую большой выкуп и отпущу тебя домой, так выкуп этот я, конечно, получу. Отец твой мне, верно, сюда с нарочным человеком пришлет. А я все-таки хочу, чтобы ты женой моею была и без денег. Теперь ты слышала? Повенчайся только со мной; а я тебе клянусь, что не стану ни слова о приданом говорить, пока ты сама не соскучишься без денег и не скажешь мне: "Христе! пойдем поклонимся отцу моему, чтоб он нас простил и денег нам дал".
Я гляжу, гляжу в щель на лицо ее - что она скажет и как поглядит? Задумалась. Подумала немного и спрашивает у него очень ласково: "Ты когда ж меня полюбил, Христо?"
Он говорит: "Я тебя полюбил, Афродита, с первого дня, как увидал тебя на гулянье, когда арабы плясали. Я тогда подумал: Господи Боже! Господи Боже! Какой такой счастливый человек возьмет за себя эту девушку. Я бы, кажется, жизнь отдал, чтобы только поцеловать ее раз. Вот что, госпожа ты моя, я тогда подумал, когда смотрел на белое лицо твое и на ручки твои, которые в перчаточках были, и на сережки красивые. Ты мне показалась точно жасмин душистый и белый, или померанцо-вый цветок".
А я стою за дверьми и говорю себе: "Вот что брат думал на арабском празднике, а я тогда думал, что она на переваренное яичко похожа. Его мысли лучше моих были".
Афродита в первый раз улыбнулась тогда и поглядела на брата весело. "Я думаю, ты все это лжешь, Христо!" - сказала она ему.
Встал мой брат и стал ужасно ей клясться. Она слушала его; начала вздыхать и сказала ему вот что: "Смотри ты, Христо мой, что я скажу тебе. Вот если ты меня так любишь и жалеешь, ты должен меня отдать отцу моему
назад. Пошли за капитаном Ампеласом за старым. Он меня и отвезет домой".
- А твой отец, - отвечает брат, - пашу попросит, и меня схватят здесь старшие и запрут в тюрьму и пошлют в изгнание. Так уж если терпеть наказание, так за вину, а не за хорошие дела. А если я покаюсь и отвезу тебя, а меня все-таки накажут, какой мне выигрыш? Потом бы ты, коконица, подумала о том, что худые люди про тебя скажут... Потому что ты с паликарами по горам ездила ночью. Скажут, ты согласна была на это.
Она опять молчит и вниз смотрит. Брат ей говорит: "Что ж ты молчишь? Скажи ты мне хотя одно доброе слово".
- Вот мое доброе слово, отправь меня назад к отцу моему и возьми с него побольше денег; сколько хочешь. Он тебе много за меня выкупу даст, хотя бы мельницу и все маслины свои продать пришлось, на то он согласится, чтобы только меня у себя опять в доме видеть. Сколько ты хочешь денег, Христо, скажи мне, я тебя прошу, мой милый Христо! Скажи, скажи... Я напишу отцу - он даст, сколько ты прикажешь.
Брат говорит ей на это с усмешкой:
- А если я тебе так скажу: мне бы лучше на тебе без денег отца твоего жениться. Деньги я могу еще найти, потому что я молод и очень умен; а такую девушку приятную я не скоро найду. Я в тебя очень влюблен. Лучше я тебя без денег возьму, чем деньги возьму большие и тебя отдам.
- Что ты во мне такое нашел хорошее? Ростом я мала!
- И лира золотая, - говорит брат, - гораздо меньше, чем подкова железная, но она золотая. Что мне искать хорошего в большой ослице?
Афродита на такие его дьявольские слова покраснела и сказала, застыдившись: "Какие, однако, ты слова хорошие знаешь! Я думала, ты не знаешь таких разных слов!"
Потом она взяла обеими ручками своими брата за руку и заплакала тихонько, и сказала: "Вот что я тебе скажу, мой бедный Христо, может быть, ты и правда в меня влюблен. Так если ты так влюблен, то пожалей меня и отошли назад отцу. И если он благословит, может быть, я привыкну к тебе и выйду за тебя замуж..."
Брат печально отвечал ей на это:
- Увы! кокона моя, если я тебя отошлю вниз, ты никогда за меня, несчастного и простого горца, замуж не выйдешь... Гордость тебе помешает.
Афродита побожилась ему, что она не имеет к нему отвращения и сказала еще так, очень для него приятно: "Если ты мне не веришь, спроси когда-нибудь у Катйнко и у Афины, что я про тебя им говорила, когда вы все у нас в Галате кушали. Афина говорит: "какие прекрасные пали-кары, все эти сфакиоты молодые". А Катйнко спросила: "Который лучше? Я не могу сказать - все хороши!" И я тогда сказала: "Все хороши. Только братья Полудаки эти оба лучше всех; а из братьев Полудаки старший мне больше нравится еще, чем младший". Посуди сам, разве бы я стала твои записочки принимать без этого? Не стала бы я к Цецилии ходить, чтобы с тобою видеться. И все, что эта Цецилия в саду тогда говорила, это все правда... Только я думала, что мы немного пошутим и оставим все это! Что делать, Христо, я виновата, я знаю... Только, ты если меня любишь, ты должен пожалеть меня!"
И после этого она долго просила и руку его держала в своих руках. А брат сидит вот так, облокотившись, печальный и задумчивый и слушает ее.
Наконец он ей сказал вот что:
- Я согласен, Афродита, отвезти тебя к отцу тцоему, потому что я вижу, что гордость тебе мешает за меня замуж выйти. Ты богатого купца городская дочь, а я горец сельский! Хорошо! Только пожалей же и ты меня, пали-кара. У меня тоже гордость и любочестие есть. Разве не стыдно мне будет, когда все скажут: "Испугался и отдал ее". Или скажут: "Она таким дураком брезгала!" Или:
"Люди отняли ее у него. Плохой паликар!" Ели уже отдавать тебя отцу, я отдам сам тебя ему, я сам отвезу тебя опять вниз, а другому никому не дам. Только дай мне время - напиши отцу своему обо мне хорошее и похвальное письмо и чтоб он ответил и поклялся, что схватить меня не велит там внизу и никакого зла предательского мне за мою вину не сделает, когда я приду сам к нему в дом с покаянием. Напишешь, кокона моя?
- Ба! а то не напишу? Конечно, напишу. И сейчас! сейчас! - говорит с радостью Афродита.
Просит бумаги и чернил, и перо. Встала, от радости почти что прыгает...
Брат ей говорит на это: "Вот ты как рада, что оставишь меня!.. Это мне очень обидно! И даже никакой награды мне не будет от тебя за то, что я пошлю к отцу твоему письмо это?"
Она сжала ручки пред ним и глаза к небу вот так подняла и начала удивляться, что он ей не верит, и еще раз сказала: "Или ты, глупенький, не веришь мне, что отец мой все маслины свои продаст и наградит тебя, когда ты ему меня возвратишь..."
Брат покраснел и в землю смотрит, на нее не глядит и молчит.
Она говорит: "Не довольно тебе этого?" Христо отвечает: "Ты все о деньгах отцовских... А я тебе другое уж сказал... Когда бы ты хоть эти дни, пока ответ от отца придет, любила бы меня, а потом как хочешь..."
Афродита тогда тоже помолчала, и сидят они друг против друга. Он вниз глядит; она на него смотрит внимательно, внимательно!
Потом она закрылась ручками и говорит:
- Может быть, ты хочешь целовать меня и ласкать... за это. Так, если хочешь, целуй...
Христо отнял ей ручки от лица, и они стали целоваться и обниматься. И она спрашивает:
- Пошлешь письмо, пошлешь, утешь ты меня, душенька ты моя?
А он: "Не письмо - я жизнь мою пожертвую для тебя... Когда ты меня хоть немного полюбишь и так поласкаешь... Ты - моя жизнь!.."
Я уже не мог больше стоять за дверьми и смотреть. Мне стало завидно и так грустно, что он ей больше моего нравится, что я ушел скоро, скоро, и стал думать о том, как бы все это их дело расстроить. Все хитрости брата я теперь понимал и задумал я в злобе моей помешать ему.
Я думал: "Ты, лукавый мальчишка, меня вначале обманывал, а теперь я тебе помешаю счастие твое получить. Подожди!"
Так я думал и скрежетал зубами.
XV
Воскресный день после литургии. Народ толпой выходит из церкви.
Яни и капитан Лампро, высокий, худой мужчина, шкипер, муж старшей сестры Аргиро, выходят вместе и отдаляются в сторону от других.
Капитан Лампро. - Вчера вечером приехал из Афин Анастасий Пападаки. Он тебя спрашивал: имеет что-то передать тебе от брата твоего Христо. Я звал его сегодня к тебе; только он сказал, что ему теперь некогда; и хотел завтра утром сам к тебе в городе в лавку зайти. - Осматриваясь кругом. - А где же Аргиро наша?
Яни. - Она осталась около церкви с другими женщинами; она сейчас придет. Это и лучше, что ее нет; свободно поговорим о делах. Скажи мне, что слышно нового из нашего Крита. Что старшины сбирались и послали свои требования Халиль-паше, это я знаю. А больше ничего еще и по газетам не слышно.
Капитан Аампро, вздыхая. - Не хорошо! Мне не нравится все это. Не выгодно. Положим, в Европе дела запутаны... И Австрия с Пруссией на ножах. Однако Наполеон - лисица, бодрствует, и никому неизвестно, что у него на уме...
Яни. - Из Афин советуют, слышно...
Капитан Лампрос упреком. - Друже мой! Ты еще молод... Афины! Афины! Не видишь ты, как там падают одно за другим министерства... Несчастный! Несчастный! Пустят они ваших критян в танец, а потом?.. Остров; запрут вас турки и одним голодом замучают восставших. Что делать! Что делать! Видишь ты эти масличные рощи? Видишь это село наше, в котором ты дом теперь имеешь?.. Станут критские масличные деревья и критские села ваши, как эта моя рука, гладкие... Все погубят, все пожгут, все разорят и погубят турки... А деньги, где деньги? Деньги нужны...
Я ни. - Хорошо! Ты все отчаиваешься... Имеют же люди сердце! Мы все будем жертвовать... Я что могу, то дам... А Россию забыл?..
Капитан Лампро. - Вот разве Россия... Посмотрим... - Приближается к дому.
Капитан Лампро прощается с Яни у дверей.
Аргиро в эту минуту тоже подходит и, здороваясь с капитаном Лампро, говорит ему: - Не зайдешь ли к нам покушать немного и кофе выпить?
Капитан Лампро. - Благодарю, Аргиро, право надо домой. Дела есть. Смеется и показывает на Яни. Вот и он все против меня говорит; я хочу мира, спокойствия, а он желает войны, кровопролития...
Яни. - Ба! великая разница, - ты грек свободный, а я райя...
Капитан Лампрос притворным удовольствием осматривает его с головы до ног и качает головой. - Что тебе турки делают?
Яни. - Турки! одно слово! Вот что они мне сделали!
Капитан Лампро. - Пустые слова! Живешь ты хорошо с этою красоткой... Веселишься с ней... Людей в лавке своей обманываешь, деньги наживаешь... Брат богатый, все мешочки тебе присылает... Ну и будь райя, чело-
вече ты мой добрый... Я тебе говорю: бедный султан что тебе сделал? смеется.
Яни. - Ты тоже! Я тебя знаю! Ты первый бунтовщик против султана в сердце своем. Я тебя знаю... Все шутишь...
Капитан Лампро продолжает в том же тоне. - Райя! Что ты понял из того, что будешь свободным эллином? Министром тебя сделают? Все-таки в лавочке торговать будешь и с женой сидеть своею...
Аргиро. - Ас кем же ему сидеть, как не со своею женой? С чужой он будет сидеть?