- Так бог с вами, если вы такой - разойдемся!
- Лучше разойдемся. Только мне очень жаль, что я не получаю этих часов.
- А вы думаете, мне было не нужно этих двухсот рублей? О, еще как!
- Так мы сделаем вот что, - сказал Кантарович, почесывая затылок. - Пойдем к господину уряднику и попросим его посредничества. Оно лицо официальное!
- Ну это еще так-сяк.
Гендельман и Кантарович оделись и пошли к уряднику. Шли задумчивые.
- Стойте! - крикнул вдруг Кантарович. - Мы идем к уряднику. Но ведь урядник - тоже человек!
- Еще какой! Мы дадим ему часы, деньги, а он спрячет их в карман и скажет: пошли вон к чертям.
Оба приостановились и погрузились в раздумье.
По улице шли двое: Яша Мельник и старик Блюмберг. Они увидели Кантаровича и Гендельмана и спросили их:
- Что с вами?
- Я покупаю у него часы. Он не дает мне часов, пока я не дам ему денег, а я не даю ему денег, так как не вижу в своих руках часов. Мы хотели эту сделку доверить уряднику, но какой же урядник доверитель? Спрашивается?
- Доверьте становому приставу.
- Благодарю вас, - усмехнулся Кантарович, - сами доверяйте становому приставу.
- Это, положим, верно. Можно было бы доверить губернатору, но он как только увидит евреев, - сейчас же и вышлет. Знаете что? Доверьте мне!
- Тебе? Яша Мельник! Тебе? Хорошо. Мы тебе доверим, так дай нам вексель на четыреста рублей.
- Это верно, - подтвердил старый Блюмберг, - без векселя никак нельзя!
- Ой! Неужели я, по-вашему, жулик?
- Вы, Яша, не жулик, - возразил Гендельман. - Но почему я должен верить вам больше, чем Кантаровичу?
- Да, - подтвердил недоверчивый Кантарович. - Почему?
Через час все население местечка узнало о затруднительном положении Гендельмана и Кантаровича.
Знакомые приняли в них большое участие, суетились, советовали, но все советы были крайне однообразны.
- Доверьте мне! Я сейчас же передам вам с рук на руки.
- Мы вам доверяем, Григорий Соломонович… Но ведь тут же двести рублей деньгами и двести - часами. Подумайте сами.
- Положим, верно… Ну тогда поезжайте в город к нотариусу.
- Нате вам! К нотариусу. А нотариус - машина, что ли? Он тоже человек! Ведь это не солома, а двести рублей!
Комбинаций предлагалось много, но так как сумма - двести рублей - была действительно неслыханная, - все комбинации рушились.
* * *
Прошло три месяца, потом шесть месяцев, потом год… Часы были как будто заколдованные: их нельзя было ни купить, ни продать.
О сложном запутанном деле Кантаровича и Гендельмана все стали понемногу забывать… Сам факт постепенно изгладился из памяти, и только из всего этого осталась одна фраза, одна крошечная фраза, которую применяли мардоховцы, попав в затруднительное положение:
- Гм!.. Это так же трудно, как купить часы за наличные деньги.
Виктор Поликарпович
В один город приехала ревизия… Главный ревизор был суровый, прямолинейный, справедливый человек с громким, властным голосом и решительными поступками, приводившими в трепет всех окружающих.
Главный ревизор начал ревизию так: подошел к столу, заваленному документами и книгами, нагнулся каменным, бесстрастным, как сама судьба, лицом к какой-то бумажке, лежавшей сверху, и лязгнул отрывистым, как стук гильотинного ножа, голосом:
- Приступим-с.
Содержание первой бумажки заключалось в том, что обыватели города жаловались на городового Дымбу, взыскавшего с них незаконно и неправильно триста рублей "портового сбора на предмет морского улучшения".
"Во-первых, - заявляли обыватели, - никакого моря у нас нет… Ближайшее море за шестьсот верст через две губернии, и никакого нам улучшения не нужно; во-вторых, никакой бумаги на это взыскание упомянутый Дымба не предъявил, а когда у него потребовали документы - показал кулак, что, как известно по городовому положению, не может служить документом на право взыскания городских повинностей; и, в-третьих, вместо расписки в получении означенной суммы он, Дымба, оставил окурок папиросы, который при сем прилагается".
Главный ревизор потер руки и сладострастно засмеялся. Говорят, при каждом человеке состоит ангел, который его охраняет. Когда ревизор так засмеялся, ангел городового Дымбы заплакал.
- Позвать Дымбу! - распорядился ревизор. Позвали Дымбу.
- Здравия желаю, ваше превосходительство!
- Ты не кричи, брат, так, - зловеще остановил его ревизор. - Кричать после будешь. Взятки брал?
- Никак нет.
- А морской сбор?
- Который морской, то взыскивал по приказанию начальства. Сполнял, ваше-ство, службу. Их высокородие приказывали.
Ревизор потер руки профессиональным жестом ревизующего сенатора и залился тихим смешком.
- Превосходно… Попросите-ка сюда его высокородие. Никифоров, напишите бумагу об аресте городового Дымбы как соучастника.
Городового увели.
Когда его уводили, явился и его высокородие… Теперь уже заливались слезами два ангела: городового и его высокородия.
- И-зволили звать?
- Ох, изволил. Как фамилия? Пальцын? А скажите, господин Пальцын, что это такое за триста рублей морского сбора? Ась?
- По распоряжению Павла Захарыча, - приободрившись, отвечал Пальцын. - Они приказали.
- А-а. - И с головокружительной быстротой замелькали трущиеся одна об другую ревизоровы руки. - Прекрасно-с. Дельце-то начинает разгораться. Узелок увеличивается, вспухает… Хе-хе… Никифоров! Этому - бумагу об аресте, а Павла Захарыча сюда ко мне… Живо!
Пришел и Павел Захарыч.
Ангел его плакал так жалобно и потрясающе, что мог тронуть даже хладнокровного ревизорова ангела.
- Павел Захарович? Здравствуйте, здравствуйте… Не объясните ли вы нам, Павел Захарович, что это такое "портовый сбор на предмет морского улучшения"?
- Гм… Это взыскание-с.
- Знаю, что взыскание. Но - какое?
- Это-с… во исполнение распоряжения его превосходительства.
- А-а-а… Вот как? Никифоров! Бумагу! Взять! Попросить его превосходительство!
Ангел его превосходительства плакал солидно, с таким видом, что нельзя было со стороны разобрать: плачет он или снисходительно улыбается.
- Позвольте предложить вам стул… Садитесь, ваше превосходительство.
- Успею. Зачем это я вам понадобился?
- Справочка одна. Не знаете ли вы, как это понимать: взыскание морского сбора в здешнем городе?
- Как понимать? Очень просто.
- Да ведь моря-то тут нет!
- Неужели? Гм… А ведь в самом деле, кажется, нет. Действительно нет.
- Так как же так - "морской сбор"? Почему без расписок, документов?
- А?
- Я спрашиваю - почему "морской сбор"?!
- Не кричите. Я не глухой.
Помолчали. Ангел его превосходительства притих и смотрел на все происходящее широко открытыми глазами, выжидательно и спокойно.
- Ну?
- Что "ну"?
- Какое море вы улучшали на эти триста рублей?
- Никакого моря не улучшали. Это так говорится - "море".
- Ага. А деньги-то куда делись?
- На секретные расходы пошли.
- На какие именно?
- Вот чудак человек! Да как же я скажу, если они секретные!
- Так-с…
Ревизор часто-часто потер руки одна о другую.
- Так-с. В таком случае, ваше превосходительство, вы меня извините, обязанности службы… я принужден буду вас, как это говорится, арестовать. Никифоров!
Его превосходительство обидчиво усмехнулся.
- Очень странно: проект морского сбора разрабатывало нас двое, а арестовывают меня одного.
Руки ревизора замелькали, как две юрких белых мыши.
- Ага! Так, так… Вместе разрабатывал?! С кем?
Его превосходительство улыбнулся.
- С одним человеком. Не здешний. Питерский, чиновник.
- Да-а? Кто же этот человечек?
Его превосходительство помолчал и потом внятно сказал, прищурившись в потолок:
- Виктор Поликарпович.
Была тишина. Семь минут.
Нахмурив брови, ревизор разглядывал с пытливостью и интересом свои руки… И нарушил молчание:
- Так, так… А какие были деньги получены: золотом или бумажками?
- Бумажками.
- Ну раз бумажками - тогда ничего. Извиняюсь за беспокойство, ваше превосходительство. Гм… гм…
Ангел его превосходительства усмехнулся ласково-ласково.
- Могу идти?
Ревизор вздохнул:
- Что ж делать… Можете идти.
Потом свернул в трубку жалобу на Дымбу и, приставив ее к глазу, посмотрел на стол с документами. Подошел Никифоров.
- Как с арестованными быть?
- Отпустите всех… Впрочем, нет! Городового Дымбу на семь суток ареста за курение при исполнении служебных обязанностей. Пусть не курит… Кан-налья!
И все ангелы засмеялись, кроме Дымбиного.
Хлопотливая нация
Когда я был маленьким, совсем крошечным мальчуганом, у меня были свои собственные, иногда очень своеобразные представления и толкования слов, слышанных от взрослых.
Слово "хлопоты" я представлял себе так: человек бегает из угла в угол, взмахивает руками, кричит и, нагибаясь, тычется носом в стулья, окна и столы.
"Это и есть хлопоты", - думал я.
И иногда, оставшись один, я от безделья принимался хлопотать. Носился из угла в угол, бормотал часто-часто какие-то слова, размахивал руками и озабоченно почесывал затылок.
Пользы от этого занятия я не видел ни малейшей, и мне казалось, что вся польза и цель так и заключаются в самом процессе хлопот - в бегстве и бормотании.
С тех пор много воды утекло. Многие мои взгляды, понятия и мнения подверглись основательной переработке и кристаллизации.
Но представление о слове "хлопоты" так и осталось у меня детское.
Недавно я сообщил своим друзьям, что хочу поехать на Южный берег Крыма.
- Идея, - похвалили друзья. - Только ты похлопочи заранее о разрешении жить там.
- Похлопочи? Как так похлопочи?
- Очень просто. Ты писатель, а не всякому писателю удается жить в Крыму. Нужно хлопотать. Арцыбашев хлопочет, Куприн тоже хлопочет.
- Как же они хлопочут? - заинтересовался я.
- Да так. Как обыкновенно хлопочут.
Мне живо представилось, как Куприн и Арцыбашев суетливо бегают по берегу Крыма, бормочут, размахивают руками и тычутся носами во все углы… У меня осталось детское представление о хлопотах, и иначе я не мог себе вообразить поведение вышеназванных писателей.
- Ну что ж, - вздохнул я. - Похлопочу и я.
С этим решением я и поехал в Крым.
* * *
Когда я шел в канцелярию ялтинского генерал-губернатора, мне казалось непонятным и странным: неужели о таком пустяке, как проживание в Крыму, - нужно еще хлопотать? Я православный русский гражданин, имею прекрасный непросроченный экземпляр паспорта - и мне же еще нужно хлопотать! Стоит после этого делать честь нации и быть русским… Гораздо выгоднее и приятнее для собственного самолюбия быть французом или американцем.
В канцелярии генерал-губернатора, когда узнали, зачем я пришел, то ответили:
- Вам нельзя здесь жить. Или уезжайте немедленно, или будете высланы.
- По какой причине?
- На основании чрезвычайной охраны.
- А по какой причине?
- На основании чрезвычайной охраны!
- Да по ка-кой при-чи-не?!!
- На осно-ва-нии чрез-вы-чай-ной ох-ра-ны!!!
Мы стояли друг против друга и кричали, открыв рты, как два разозленных осла.
Я приблизил свое лицо к побагровевшему лицу чиновника и завопил:
- Да поймите же вы, черт возьми, что это не причина!!! Что это - какая-нибудь заразительная болезнь, которой я болен, что ли, - ваша чрезвычайная охрана?!! Ведь я не болен чрезвычайной охраной - за что же вы меня высылаете? Или это такая вещь, которая дает вам право развести меня с женой?! Можете вы развести меня с женой на основании чрезвычайной охраны?
Он подумал. По лицу его было видно, что он хотел сказать: "Могу".
Но вместо этого сказал:
- Удивительная публика… Не хотят понять самых простых вещей. Имеем ли мы право выслать вас на основании охраны? Имеем. Ну вот и высылаем.
- Послушайте, - смиренно возразил я. - За что же? Я никого не убивал и не буду убивать. Я никому в своей жизни не давал даже хорошей затрещины, хотя некоторые очень ее заслуживали. Буду я себе каждый день гулять тут по бережку, смирненько смотреть на птичек, собирать цветные камушки… Плюньте на вашу охрану, разрешите жить, а?
- Нельзя, - сказал губернаторский чиновник.
Я зачесал затылок, забегал из угла в угол и забормотал:
- Ну разрешите, ну, пожалуйста. Я не такой, как другие писатели, которые, может быть, каждый день по человеку режут и бросают бомбы так часто, что даже развивают себе мускулатуру… Я тихий. Разрешите? Можно жить?
Я думал, что то, что я сейчас делаю и говорю, и есть хлопоты.
Но крепкоголовый чиновник замотал тем аппаратом, который возвышался у него над плечами. И заявил:
- Тогда - если вы так хотите - начните хлопотать об этом.
Я с суеверным ужасом поглядел на него.
Как? Значит, все то, что я старался вдолбить ему в голову - не хлопоты? Значит, существуют еще какие-то другие загадочные, неведомые мне хлопоты, сложные, утомительные, которые мне надлежит взвалить себе на плечи, чтобы добиться права побродить по этим пыльным берегам?..
Да ну вас к…
Я уехал.
* * *
Теперь я совсем сбился.
Человек хочет полетать на аэроплане.
Об этом нужно "хлопотать".
Несколько человек хотят устроить писательский съезд.
Нужно хлопотать и об этом.
И лекцию хотят прочесть о радии - тоже хлопочут.
И револьвер купить - тоже.
Хорошо-с. Ну а я захотел пойти в театр? Почему - мне говорят - об этом не надо хлопотать? Галстук хочу купить! И об этом, говорят, хлопотать не стоит!
Да, я хочу хлопотать!
Почему револьвер купить - нужно хлопотать, а галстук - не нужно? Лекцию о радии прочесть - нужно похлопотать, а на "Веселую вдову" пойти - не нужно. Откуда я знаю разницу между тем, о чем нужно хлопотать и - о чем не нужно? Почему просто "о радии" - нельзя, а "Радий в чужой постели" - можно?
И сижу я дома в уголке на диване (кстати, нужно будет похлопотать: можно ли сидеть дома в уголке на диване?) - сижу и думаю:
"Если бы человек захотел себе ярко представить Россию - как она ему представится?
Вот как:
Огромный человеческий русский муравейник "хлопочет".
Никакой никому от этого пользы нет, никому это не нужно, но все обязаны хлопотать: бегают из угла в угол, часто почесывают затылок, размахивают руками, наклеивают какие-то марки и о чем-то бормочут, бормочут.
Хорошо бы это все взять да изменить…
Нужно будет похлопотать об этом".
- За что? Чем я хуже других?
Специалист по военному делу
(из сборника "Волчьи ямы")
(Из жизни малой прессы)
Прежний "военный обозреватель" поссорился с редактором и ушел.
Он обиделся на редактора за то, что последний сказал ему:
- Какую вы написали странность: "Австрийцы беспрерывно стреляли в русских из блиндажей, направляя их в них". Что значит "их в них"?
- Что же тут непонятного? Направляя их в них - значит направляя блиндажи в русских!
- Да разве блиндаж можно направлять?
- Отчего же, - пожал плечами военный обозреватель, - ведь он же подвижен. Если из него нужно прицелиться, то он поворачивается в необходимую сторону.
- Вы, значит, думаете, что из блиндажа можно выстрельнуть?
- Отчего же… - конечно, кто хочет - может выстрелить, а кто не хочет - может не стрелять.
- Спасибо. Значит, по-вашему, блиндаж - нечто вроде пушки?
- Не по-моему это, а по-военному! - вспылил обозреватель. - Что вы, издеваетесь надо мной, что ли? Во всякой газете встретите фразы: "Русские стреляли из блиндажей", "немцы стреляли из блиндажей"… Осел только не поймет, что такое блиндаж!
Редактор догадался, на кого намекает обозреватель, и обиделся.
- Не знаю, кто из нас осел. Почему же в "Военном скакуне" обозреватель пишет такую фразу: "Немцы прятались в блиндажах". Что ж они, значит, по-вашему, в пушках прятались, что ли?
- Почему же нет? Если орудие, скажем, восемнадцатидюймовое, а средний солдат, имея объем груди, согласно правил воинского распорядка частей внутреннего согласования армий, которое… которое… Э, черт! Взял просто человек и залез в пушку.
- Сел в лужу наш военный обозреватель, - вступил в разговор корреспондент из Копенгагена. - Блиндаж - это нечто вроде солдатской галеты. Иностранное слово. Происходит с русинского. Блин даже. Так сказать, даже блин, и тот идет в ход. Я сам читал корреспонденцию, что немцы без блиндажа ни на шаг. Ясно - галеты. Любят, черти, покушать. Хотите, я сегодня из Копенгагена напишу об этом?
- Пожалуйста, - скривился военный обозреватель. - Если вы в военных вопросах понимаете больше меня, ведите сами военный отдел. А я вам больше не писарь.
Взял он свое пальто, шляпу, два рубля долгу из конторы и ушел.
* * *
Редактор привез нового военного обозревателя.
Все сотрудники высыпали смотреть на него.
Поглядывали с тайным страхом - вдруг человек возьмет да и начнет стрелять в них. Все-таки военный обозреватель, имеющий дело с разными шрапнелями, мортирами и блиндажами.
Но новоприбывший военный обозреватель оказался на редкость милым, скромным человеком.
Улыбнулся всем, а молодому секретарю сказал даже комплимент:
- Какие у вас хорошие ботиночки!
- Да, - самодовольно согласился секретарь. - Почти новые. Второй год всего ношу.
- О чем будете писать нынче? - спросил редактор.
- Об Италии.
- Почему именно об Италии?
- Да давно хотелось написать. Тем более что она имеет на карте такую забавную форму.
* * *
Появилась статья военного обозревателя об Италии.
Она начиналась так:
"Италия имеет форму сапога. Капо-Спартивенто - это его носок, Капо-C. Мария - его каблук. Средняя часть подметки образуется из залива Таренто. К сожалению, мы не можем точно обрисовать верхнюю часть сапога, так как верхушка голенища сливается с материком, а ушки должны быть где-нибудь между Сицилией и Венецией. Что же касается подъема этого сапога, то…" и т. д. и т. п.
Статья была очень оригинальная и в редакции произвела известное впечатление.