То же и об Екатерине II: "…Вакула осмелился поднять голову и увидел стоящую перед собой небольшого роста женщину, несколько даже дородную, напудренную, с голубыми глазами и вместе с тем величественно улыбающимся видом… - "Светлейший обещал меня познакомить сегодня с моим народом, которого я еще не видала", - говорила дама с голубыми глазами, рассматривая с любопытством запорожцев". И дальше: "Государыня, которая точно имела самые стройные и прелестные ножки, не могла не улыбнуться, слыша такой комплимент из уст простодушного кузнеца…"
Всего несколько пустяковых штрихов - и обе фигуры стоят передо мной как живые.
* * *
Сейчас - нет спору - в России две самые интересные фигуры - Ленин и Троцкий. И за ними еще две - Горький и Луначарский.
А как мы можем их себе представить конкретно, этих живых людей, которые ходят, говорят, едят и любят?
Не по сухим же советским сводкам, не по очередному же выступлению Троцкого в ЦИКе, не по бескровным же унылым и вялым фельетонам Горького и Луначарского.
Поэтому и отношение у нас к ним такое, как к героям отечественной сказки, происходящей в некотором царстве, в тридевятом государстве, где бесшумно и бесплотно бродят какие-то абстрактные символы.
Нет, ты возьми каркас, скелет их возьми, да обложи его мясом, да перетяни сухожилиями, да обтяни кожей, да наполни живой теплой кровью, да заставь их ходить и говорить - вот я тогда сразу представлю себе, что такое Троцкий и Луначарский.
Да моему сердцу одна пустяковая фраза Ленина, оброненная мимоходом: "Товарищ Марфушка, ты опять к столу теплый монополь-сек подала? Ну что мне с тобой, дурищей, делать?!" - скажет больше, чем целая его декларация о текущем моменте, произнесенная на съезде перед сотней партийных дураков!..
И поэтому я иногда сам, для собственного удовольствия, представляю - как они там себе живут?
Одно лицо, приехавшее из Совдепии и заслуживающее уважения, рассказывая о тамошнем житье-бытье, бросило вскользь фразу:
- С Горьким у них дружба. Луначарский по вечерам ездит к Горькому в рамс играть. Иногда и Троцкий заезжает. Выпьют, закусят… Жизнь самая обыкновенная.
Стоп! Довольно. Больше ничего не надо.
Схватываю двумя пальцами эту маленькую закорючку хвостика и вытаскиваю на свет божий целую конкретную картину.
* * *
Кабинет Максима Горького. Зимний вечер. По мягкому ковру большими неслышными шагами ходит Горький, и спустившаяся прядь длинных прямых волос в такт шагам прыгает, танцует на квадратном лбу. Руки спрятаны в карманы черной суконной куртки, наглухо застегнутой у ворота, весь вид задумчивый.
На оттоманке в углу уютно устроилась с вязаньем жена его - артистка Андреева, управляющая ныне всеми столичными театрами.
- О чем задумался? - спрашивает Андреева.
- Вообще, так… Сегодня на Моховой видел человека мертвого: не то замерз, не то от голода. И все проходят совершенно равнодушно, а многие, вероятно, думают: завтра свалюсь я - и пройдут другие мимо меня так же равнодушно. Ужас, а?
- Сегодня ждешь кого-нибудь?
- Да, Луначарский звонил, что заедет. Троцкий с заседания обещал завернуть. Кстати, у нас закусить чего-нибудь найдется?
- Телятина есть холодная, куском. Макароны могу велеть сварить с пармезаном. Рыба заливная… Ну, консервы можно открыть. Сыр есть.
- А вино?
- Вино только красное. Портвейну всего три бутылки. Впрочем, водки почти не начатая четверть, та, что на лимонной корке настоял… А! Анатолий Васильевич… Забыли вы нас: три дня и глаз не казали. Нехорошо, нехорошо.
В дверях стоял, сощурив темные близорукие глаза, Луначарский и, облизывая языком ледяную сосульку, повисшую на рыжеватом усе, - усиленно протирал запотевшее в жаркой комнате пенсне.
- Холодище, - пробормотал он хрипловатым баритоном. - Я думаю, градусов 20. Мерзнет святая Русь, хе-хе. Ну что ж нынче - сразимся? Только если вы мне вкатите такой же ремиз, как третьего дня, - прямо отказываюсь с вами играть.
- А что же ваша супруга? - любезно спросила Марья Федоровна, складывая рукоделие.
- Да приключение с ней неприятное. Так сказать: приключилось умаленькое инкоммодите! Пошла вчера вечером пешком из театра - прогуляться ей, вишь, захотелось, это при двух-то автомобилях! - в темноте споткнулась на какой-то трупище, валявшийся на тротуаре, упала и все плечо себе расшибла. Такой синяк, что…
- Какой ужас! Компресс надо.
- Не по Моховой шла? - задумчиво спросил Горький.
- Ну где именье, где Днепр!.. При чем тут Моховая? А Лев Давидыч будет?
- Обещал заехать после заседания. А здорово, знаете, он играет в рамс. Умная башка!
- А жарковато у вас тут! Ф-фу!
- Да… Маруся любит тепло. Это у нее еще из Италии осталось.
- Анатолий Васильевич! Могу сообщить вам новость по вашей части: у нас почти весь сахар кончился.
- Отложил для вас полтора пудика. А мука как, что вчера послал, - хороша?
- О, прелесть. Настоящая крупчатка. Где это вы такую достали?
- А мне знакомые латыши спроворили. Очень полезный народ. Все как из-под земли достают. Например, любите малороссийскую колбасу?..
- Злодей! Он еще спрашивает!
- Слушаюсь! Будет. А вот и наш Леон Дрей. По гудку узнаю его автомобиль.
В кабинет вошел, молодцевато подергивая обтянутыми в коричневый френч плечами, Лев Давидыч Троцкий. На крепких бритых щеках остался еще налет тающего инея, желтые щегольские гетры до колен весело поскрипывали при каждом шаге.
- Драгоценная Мария Федоровна! Ручку. Здорово, панове! А я, простите, задержался - на пожаре был.
- Где пожар?
- На Глазовой. Эти канальи от холода готовы даже дома жечь, чтобы согреться. Я двух все-таки приказал арестовать - типичные поджигатели.
- Ну не будем терять золотого времени, - хлопотливо пробормотал Луначарский, посматривая на золотые часы. - Кстати, Левушка, об аресте… Помнишь, я тебя просил за того старика профессора, что сдуру голодный бунт на Петроградской стороне устроил? Выпустили вы его?
- Ах, да! К сожалению, поздно ты за него попросил. Звоню я в чрезвычайку на другой день, а его только что израсходовали. Еще тепленький.
- А, черт бы вас разодрал! И куда вы так вечно спешите. Ведь совершенно безобидный старик. Три дочери от голодного тифа скапустились. Он и того… Кому сдавать? Вам, Алексей Максимыч. Так-с. Я не покупаю. Ну зайдем с валетика, что ли. А это как вам понравится? А это!! Хе-хе… Все пять - мои; пишите ремизы.
Вошла горничная.
- Домна спрашивает - телятину подогреть?
- Наоборот, - поднял голову от карт Алексей Максимыч. - Красное вино подогрей, а телятина пусть холодная. С огурчиком.
* * *
- Господа, пожалуйте закусить. Вам телятинки сначала, рыбки или макарон? Рюмочку лимонной! Сам настаивал, хе-хе.
* * *
Так они и живут, эти приятели, так дорого обошедшиеся России.
Слабая голова
Позвонили мне по телефону.
- Кто говорит? - спросил я.
- Из дома умалишенных.
- Ага. Здравствуйте. Я ведь ничего, я только так. Хи-хи. Ну, как поживают больные?
- Насчет одного из них мы и звоним. Вы знавали Павла Гречухина?
- Ну как же! Приятели были. Да ведь он, бедняга, в 1915 году с ума сошел…
- Поздравляем вас! Только что совершенно выздоровел. Просится, чтобы вы его забрали отсюда.
- Павлушу-то? Да с удовольствием!
Заехал я за ним, привез к себе.
* * *
- Ф-фу! - сказал он, опускаясь в кресло. - Будто я снова на свет божий народился. Ведь, ты знаешь, я за это время совершенно был отрезан от мира. Рассказывай мне все! Ну как Вильгельм?
- Ничего себе, спасибо.
- Ты мне прежде всего скажи вот что: кто кого победил - Германия Россию или Россия Германию?
- Союзники победили Германию.
- Слава богу! Значит, Россия - победительница?
- Нет, побежденная.
- Фу ты, дьявол, ничего не пойму. А как же союзники допустили?
- Видишь ли, это очень сложно. Ты на свежую голову не поймешь. Спрашивай о другом.
- Как поживает Распутин?
- Ничего себе, спасибо, убит.
- Сейчас в России монархия?
- А черт его знает. Четвертый год выясняем.
- Однако, образ правления…
- Образа нет. Безобразие.
- Так-с. Печально. Спички есть? Смерть курить хочется.
- Нету спичек, не курю.
- Позови горничную.
- Маша-а-а!
- Вот что, Машенька, или как вас там… Вот вам три копеечки, купите мне сразу три коробки спичек.
- Хи-хи…
- Чего вы смеетесь? Слушай, чего она смеется?
- А видишь ли… У нас сейчас три коробки спичек дороже стоят.
- Намного?
- Нет, на пустяки. На пятьсот рублей.
- Только-то? Гм! Чего ж оно так?
- Да, понимаешь, за последнее время много поджогов было. Пожары все. Спрос большой. Вот и вздорожали.
- Так-с. Эва, как ботиночки мои разлезлись… Слушай, ты мне не одолжишь ли рублей пятьсот?
- На что тебе?
- Да немного экипироваться хотел: пальтецо справлю, пару костюмчиков, ботиночки, кое-что из бельеца.
- Нет, таких денег у меня нет.
- Неужели пяти катеринок не найдется?
- Теперь этого мало. Два миллиона надо.
Павлуша странно поглядел на меня и замолчал.
- Чего ты вдруг умолк?
- Да так, знаешь. Ну дай мне хоть сто рублишек. Поеду в Питер - там у меня родные.
- Они уже умерли.
- Как? Все?
- Конечно, все. Зря, брат, там в живых никто не останется.
- Ну я все-таки поеду. Хоть наследство получу.
- Оно уже получено. Теперь все наследства получает коммуна.
Взор его сделался странным. Каким-то чужим. Он посмотрел в потолок и тихо запел:
- Тра-та-та, тра-та-та,
Вышла кошка за кота.
Мне почему-то сделалось жутко. Чтобы отвлечь его мысли, я сообщил новость:
- А знаешь, твой кузен Володя служит в подрайонном исполкоме Совдепа.
Павлуша внимательно поглядел на меня и вежливо ответил:
- Ду-ю спик энглиш? Гай-ду-ду. Кис ми квик. Слушай… Ну, я в Москву поеду…
- Да не попадешь ты туда, чудак!
- Почему, сэр?
- Дойдешь ты до Михайловки, за Михайловкой большевики.
- Кто-о?
- Это тебе долго объяснять. Проехал ты, скажем, большевиков - начинается страна махновцев; проехал, если тебя не убьют, махновцев - начинается страна петлюровцев. Предположим, проехал ты и их… Только что въехал в самую Совдепию - возьмут тебя и поставят к стенке.
- Ну что ж, что поставят. А я постою и уйду.
- Да, уйдешь, как же. Они в тебя стрелять будут.
- За что?
- За то, что ты белогвардеец.
- Да я не военный.
- Это, видишь ли, тебе долго объяснять. Конечно, если ты достанешь мандат харьковского реввоенсовета или хоть совнархоза…
Павлуша схватился за голову, встал с кресла и стал танцевать на ковре, припевая:
Чикалу, ликалу
Не бывать мне на балу!
Чика-чика-чикалочки -
Едет черт на палочке…
- Знаешь что, Павлуша, - предложил я, - поедем прокатимся. Заедем по дороге в сумасшедший дом. Я там давеча портсигар забыл.
Он поглядел на меня лукавым взглядом помешанного.
- Ты ж не куришь?
- А я в портсигаре деньги ношу.
- Пожалуй, поедем, - согласился Павлуша, хитро улыбаясь. - Если ты устал, я тебя там оставлю, отдохнешь. Два-три месяца, и, глядишь, все будет хорошо.
Поехали.
Он думал, что везет меня, а я был уверен, что везу его.
Когда вошли в вестибюль, Павлуша отскочил от меня и, спрятавшись за колонну, закричал:
- Берите вот этого! Он с ума сошел.
Ко мне подошел главный доктор.
- Зачем вы его опять привезли? Ведь он выздоровел.
Я махнул рукой.
- Опять готов!
Павлуша вышел из-за колонны, расшаркался перед доктором и вежливо сказал:
- Простите, сэр, что я до сих пор не удосужился поджечь ваш прелестный дом. Но спички стоят так дорого, что лучше уж я стану к стеночке.
* * *
Взяли Павлушу. Повели.
Слава богу: хоть одного человека я устроил как следует.
Миша Троцкий
Как известно, у большевистского вождя Льва Троцкого - есть сын, мальчик лет 10–12.
Не знаю, может быть, у него еще есть дети - за истекший год я не читал "Готского альманаха", - но о существовании этого сына, мальчика лет 10–12, я знаю доподлинно: позапрошлым летом в Москве он вместе с отцом принимал парад красных войск.
Не знаю, как зовут сына Троцкого, но мне кажется - Миша. Это имя как-то идет сюда.
И когда он вырастет и сделается инженером, на медной дверной доске будет очень солидно написано:
"Михаил Львович Бронштейн, гражданский инженер".
Но мне нет дела до того времени, когда Миша сделается большим. Большие - народ не очень-то приятный. Это видно хотя бы по Мишиному папе.
Меня всегда интересовал и интересует маленький народ, все эти славные, коротко остриженные, лопоухие, драчливые Миши, Гриши, Ваньки и Васьки.
И вот когда я начинаю вдумываться в Мишину жизнь - в жизнь этого симпатичного, ни в чем не повинного мальчугана, - мне делается нестерпимо жаль его…
За какие, собственно, грехи попал мальчишка в эту заваруху?
Не спорю, - может быть, жизнь этого мальчика обставлена с большою роскошью, - может быть, даже с большею, чем позволяет цивильный лист: может быть, у него есть и гувернер - француз, и немка, и англичанка, и игрушки, изображающие движущиеся паровозы на рельсах, огромные заводные пароходы, из труб которых идет настоящий дым, - это все не то!
Я все-таки думаю, что у мальчика нет настоящего детства.
Все детство держится на традициях, на уютном, как ритмичный шелест волны, быте. Ребенок без традиций, без освященного временем быта - прекрасный материал для колонии малолетних преступников в настоящем и для каторжной тюрьмы в будущем.
Для ребенка вся красота жизни в том, что вот, дескать, когда Рождество, то подавайте мне елку, без елки мне жизнь не в жизнь; ежели Пасха - ты пошли прислугу освятить кулич, разбуди меня ночью да дай разговеться; а ежели яйца не крашеные, так я и есть их не буду - мне тогда и праздник не в праздник. И я должен для моего детского удовольствия всю Страстную есть постное и ходить в затрепанном затрапезном костюмчике, а как только наступит это великолепное Воскресение, ты обряди меня во все новое, все чистое, все сверкающее да пошли с прислугой под качели! Вот что-с!
Да что там - качели! Я утверждаю, что для ребенка праздник может быть совсем погублен даже тем, что на глазированной шапке кулича нет посредине традиционного розана или сливочное масло поставлено на праздничный стол не в форме кудрявого барашка, к чему мальчишка так привык.
Я не знаю, какие праздничные обычаи в доме Троцких - русские или еврейские, - но если даже еврейские, и еврейская пасха имеет целый ряд обольстительно-приятных для детского глаза подробностей.
Увы, я думаю, что Миша Троцкий - живет без всяких традиций чем так крепко детство, - без русских и без еврейских. Я думаю, папа его совсем запутался в интернационале - до русских ли тут, до еврейских ли обычаев, - когда целые дни приходится толковать с создателями новой России - с латышами, китайцами, немцами, башкирами, - это тебе не красное яичко, не розан в центре высокого, обаятельно пахнущего сдобой кулича.