* * *
Роль была небольшая, но привела меня в полное уныние.
Когда читаешь всю пьесу, то все обстоит благополучно: знаешь, кто тебе говорит, почему говорит и что говорит.
А в роли эти необходимые элементы отсутствовали.
Никакой дьявол не может понять такого, например, разговора:
Явление 6
Ард. В экипажах и пешком.
А, княжна Мэри.
Ард. Этого несчастья.
Спасибо, я вам очень обязан.
Ард. Его нужно пить.
Это вы так о ней выражаетесь…
Ард. Капризам.
В таком случае я способен переступить все границы.
Гриб. Две чечетки.
Надо быть во фраке.
Кто эти "Ард." и "Гриб."? Родственники мои, враги, старые камердинеры или светские молодые люди?..
Я швырнул роль на стол и, хотя было уже поздно, побежал к одному своему другу, который отличался тем, что все знал. Это был человек, у которого слово "нет" отсутствовало в лексиконе.
- Ты знаешь, что нужно, чтобы играть на сцене?
- Знаю.
- Что же? Скажи, голубчик!
- Только нахальство! Если ты вооружишься невероятной, нечеловеческой наглостью, то все сойдет с рук. Даже, пожалуй, похлопают.
- По ком? - боязливо спросил я.
- До тебя не достанут. Ладошами похлопают. Но только помни: нахальство, нахальство и еще раз оно же.
Ушел я успокоенный. На репетиции я заметил, что героем дня был суфлер. К нему все относились с тихим обожанием. Простак даже шепнул мне:
- Ах, как подает! Чудо!
Я удивленно посмотрел на суфлера: он ничего никому не подавал, просто читал по тетради. Однако мне не хотелось уронить себя:
- Это что за подача! Вот мне в Рязани подавали - так с ума сойти можно!
Я совсем не знал роли, но с некоторым облегчением заметил, что вся труппа в этом отношении шла со мной нога в ногу.
Актер, игравший старого графа, прислушался к словам суфлера и после монолога о том, что его сын проиграл десять тысяч, вдруг кокетливо добавил:
- Ах, я ни за что не выйду замуж!
- Это не ваши слова, - сонно заметил суфлер. - Дочка, вы говорите: "Ах, я ни за что не выйду замуж".
Дочка рабски повторила это тяжелое решение.
В путанице и неразберихе я был не особенно заметен, как незаметен обломок спички в куче старых окурков.
* * *
- Побольше нахальства! - сказал я сам себе, когда парикмахер спросил, какой мне нужен парик.
- Видите ли… Я вам сейчас объясню… Представьте себе человека избалованного, легкомысленного, но у которого случаются минуты задумчивости и недовольства собой, минуты, когда человек будто поднимается и парит сам над собой, уносясь в те небесные глубины…
- Понимаю-с, - сказал парикмахер, тряхнув волосами, - блондинистый городской паричок.
- А? Во-во! Только чтоб он на глаза не съехал.
- Помилуйте! А лак на что? Да и вошьем.
- Побольше нахальства! - сказал я сам себе, усаживаясь в вечер спектакля перед зеркалом гримироваться.
Увы!.. Нахальства было много, а красок еще больше. И куда, на какое место какая краска - я совершенно не постигал.
Вздохнул, мужественно нарисовал себе огромные брови, нарумянил щеки - задумался.
Вся гримировальная задача для новичка состоит только в том, чтобы сделаться на себя непохожим.
"Эх! Приклеить бы седую бороду - вот бы ловко! Пойди-ка тогда, узнай. Но раз по смыслу роли нельзя бороды - ограничимся усами".
Усы очень мило выделялись на багровом фоне щек.
* * *
В первом акте я должен выбежать из боковых дверей в белом теннисном костюме. Перед выходом мне сунули в руку какую-то плетеную штуку вроде выбивалки для ковров, но я решил, что эта подробность только стеснит мои первые шаги, и бросил плетенку за кулисами.
- А вот и я! - весело вскричал я, выскочив на что-то ослепительно яркое, с огромной зияющей дырой впереди.
- А, здравствуйте, - пропищала инженю. - Слушайте, тут пчела летает, я бою-юсь. Дайте вашу ракетку - я ее убью!..
Я добросовестно, как это делалось на репетициях, протянул ей пустую руку.
Она, видимо, растерялась.
- Позвольте… А где же ракетка?
- Какая ракетка? (Побольше наглости! Как можно больше нахальства!) Ракетка? А я, знаете, нынче именинник, так я ее зажег. Здорово взлетела. Ну как поживаете?
- Сошло! - пробормотал я, после краткого диалога вылетая за кулисы. - До седьмого явления можно и закурить.
* * *
- Вам выходить! - прошипел помощник режиссера.
- Знаю, не учите, - солидно возразил я, поглаживая рукой непривычные усы.
И вдруг… сердце мое похолодело: один плохо приклеенный ус так и остался между моими пальцами.
- Вам выходить!!!
Я быстро сорвал другой ус, зажал его в кулак и выскочил на сцену.
Первые мои слова должны быть такие:
- Граф отказал, мамаша.
Я решил видоизменить эту фразу:
- А я, мамаша, уже успел побриться. Идет? Не правда ли, моложе стал?
Усы в кулаке стесняли меня. Я положил их на стол и сказал:
- Это вам на память. Вделайте в медальон. Пусть это утешит вас в том, что граф отказал.
- Он осмелился?! - охнула мать моя, смахнув незаметно мой подарок на пол. - Где же совесть после этого?
Сошла и эта сцена. Я в душе поблагодарил своего всезнающего друга.
* * *
В третьем акте мои первые слова были:
- Он сейчас идет сюда.
После этого должен был войти старый граф, но в стройном театральном механизме что-то испортилось.
Граф не шел.
Как я после узнал, он в этот момент был занят тем, что жена била его в уборной зонтиком за какую-то обнаруженную интрижку с театральной портнихой.
- Он сейчас придет, мамаша, не волнуйтесь, - сказал я, покойно усаживаясь в кресло.
Мы подождали. На сцене секунды кажутся десятками минут.
- Он, уверяю вас, придет сейчас! - заорал я во все горло, желая дать знать за кулисы о беспорядке.
Граф не шел.
- Что это, мамаша, вы взволнованы? - спросил я заботливо. - Я вам принесу сейчас воды. - Вылетел за кулисы и зашипел: - Где граф, черт его дери?!!
- Ради бога, - подскочил помощник, - протяните еще минутку: он приклеивает оторванную бороду.
Я пожал плечами и вернулся.
- Нет воды, - грубо сказал я. - Ну и водопроводец наш!
Мы еще посидели…
- Мамаша! - нерешительно сказал я. - Есть ли у вас присутствие духа? Я вам хочу сообщить нечто ужасное…
Она удивленно и растерянно поглядела на меня.
- Дело в том, что когда я вышел за водой, то мимоходом узнал ужасную новость, мамаша. Автомобиль графа по дороге наскочил на трамвай, и графа принесли в переднюю с проломленной головой и переломанными ногами… Кончается!
Я уже махнул рукой на появление графа и только решил как-нибудь протянуть до тех пор, пока кто-нибудь догадается спустить занавес.
Мы помолчали.
- Да… - неопределенно протянул я. - Жизнь не ждет. Вообще, эти трамваи… Вот я вам сейчас расскажу историю, как у меня в трамвае вытянули часы. История длинная… так минут на десять, на пятнадцать, но ничего. Надо вам сказать, мамаша, что есть у меня один приятель - Васька. Живет он на Рождественской. С сестрой. Сестра у него красавица, пышная такая - еще за нее сватался Григорьев, тот самый, который…
- Вы меня звали, Анна Никаноровна? - вдруг вошел изуродованный мною граф, с достоинством останавливаясь в дверях.
- А, граф, - вскочил я. - Ну как ваше здоровье? Как голова?
- Вы меня звали, Анна Никаноровна? - строго повторил граф, игнорируя меня.
- Я рад, что вы дешево отделались, - с удовольствием заметил я.
Он поглядел на меня, как на сумасшедшего, заморгал и вдруг сказал:
- Простите, Анна Никаноровна, но я должен сказать вашему сыну два слова.
Он вытащил меня за кулисы и сказал:
- Вы что?! Идиот или помешанный? Почему вы говорите слова, которых нет в пьесе?
- Потому что надо выходить вовремя. Я вас чуть не похоронил, а вы лезете. Хоть бы голову догадались тряпкой завязать.
- Выходите! - прорычал режиссер.
* * *
Могу с гордостью сказать, что в этот дебютный день я покорил всех своей находчивостью.
В четвертом акте, где героиня на моих глазах стреляется, она сунула руку в ящик стола и… не нашла револьвера.
Она опустила голову на руки, и когда я подошел к ней утешить ее, она прошептала:
- Нет револьвера: что делать?
- Умрите от разрыва сердца. Я вам сейчас что-то сообщу. - Я отошел от нее, схватился за голову и простонал: - Лидия! Будьте мужественны! Я колебался, но теперь решил сказать все. Знайте же, что ваша мать зарезала вашу сестренку и отравилась сама.
- Ах! - вскрикнула Лидия и, мертвая, шлепнулась на пол.
* * *
Нас вызывали.
Я же того мнения, что если мы и заслужили вызова, то не перед занавесом, а в камере судьи - за издевательство над беззащитной публикой.
Белая ворона
(из сборника "Рассказы циника")
Он занимался кристаллографией. Ни до него, ни после него я не видел ни одного живого человека, который бы занимался кристаллографией. Поэтому мне трудно судить - имелась ли какая-нибудь внутренняя связь между свойствами его характера и кристаллографией, или свойства эти не находились под влиянием избранной им профессии.
Он был плечистый молодой человек с белокурыми волосами, розовыми полными губами и такими ясными прозрачными глазами, что в них даже неловко было заглядывать: будто подсматриваешь в открытые окна чужой квартиры, в которой все жизненные эмоции происходят при полном освещении.
Его можно было расспрашивать о чем угодно - он не имел ни тайн, ни темных пятен в своей жизни, пятен, которые, как леопардовая шкура, украшают все грешное человечество.
Я считаю его дураком, и поэтому все наше знакомство произошло по-дурацки: сидел я однажды вечером в своей комнате (квартира состояла из ряда комнат, сдаваемых плутоватым хозяином), сидел мирно, занимался, вдруг слышу за стеной топот ног, какие-то крики, рев и стоны…
Я почувствовал, что за стеной происходит что-то ужасное. Сердце мое дрогнуло, я вскочил, выбежал из комнаты и распахнул соседнюю дверь.
Посредине комнаты стоял плечистый молодец, задрапированный красным одеялом, с диванной подушкой, нахлобученной на голову, и топал ногами, издавая ревущие звуки, приплясывая и изгибаясь самым странным образом.
При стуке отворенной двери он обернулся ко мне и, сделав таинственное лицо, предостерег:
- Не подходите близко. Оно ко мне привыкло, а вас может испугаться. Оно всю дорогу плакало, а теперь утихло… - И добавил с гордой самонадеянностью: - Это потому, что я нашел верное средство, как его развлечь. Оно смотрит и молчит.
- Кто "оно"? - испуганно спросил я.
- Оно, ребенок. Я нашел его на улице и притащил домой.
Действительно, на диване, обложенное подушками, лежало крохотное существо и большими остановившимися глазами разглядывало своего увеселителя…
- Что за вздор? Где вы его нашли? Почему вы обыкновенного человеческого ребенка называете "оно"?!
- А я не знаю еще - мальчик оно или девочка. А нашел я его тут в переулке, где ни одной живой души. Орало оно, будто его режут. Я и взял.
- Так вы бы его лучше в полицейский участок доставили.
- Ну вот! Что он, убил кого, что ли? Прехорошенький ребеночек! А? Вы не находите?
Он с беспокойством любящего отца посмотрел на меня.
В это время ребенок открыл рот и во всю мочь легких заорал.
Его покровитель снова затопал ногами, заплясал, помахивая одеялом и выкидывая самые причудливые коленца.
Наконец, усталый, приостановился и, отдышавшись, спросил:
- Не думаете ли вы, что он голоден? Что "такие" едят?
- Вот "такие"? Я думаю, все их меню заключается в материнском молоке.
- Гм! История. А где его, спрашивается, достать? Молока этого?
Мы недоумевающе посмотрели друг на друга, но наши размышления немедленно же были прерваны стуком в дверь.
Вошла прехорошенькая девушка и, бросив на меня косой взгляд, сказала:
- Алеша, я принесла вам взятую у вас книгу лекций профес… Это еще что такое?
- Ребеночек. На улице нашел. Правда, милый?
Девушка приняла в ребенке деятельное участие: поцеловала его, поправила пеленки и обратила вопросительный взгляд на Алешу.
- Почему он кричит? - строго спросила она.
- Не знаю. Я его ничем не обидел. Вероятно, он голоден.
- Почему же вы ничего не предпринимаете?
- Что же я могу предпринять?! Вот этот господин (он, кажется, понимает толк в этих делах…) советует покормить грудью. Не можем же мы с ним, согласитесь сами…
В это время его взор упал на юную, очевидно, только этой весной расцветшую, грудь девушки, и лицо его озарилось радостью.
- Послушайте, Наташа… Не могли бы вы… А?
- Что такое? - удивленно спросила девушка.
- Не могли бы вы… покормить его грудью? А мы пока вышли бы в соседнюю комнату. Мы не будем смотреть.
Наташа вспыхнула до корней волос и сердито сказала:
- Послушайте… Всяким шуткам есть границы… Я не ожидала от вас…
- Я не понимаю, что тут обидного? - удивился Алеша. - Ребенку нужна женская грудь, я и подумал…
- Вы или дурак, или нахал, - чуть не плача, сказала девушка, отошла к стене и уткнулась лицом в угол.
- Чего она ругается? - изумленно спросил меня Алеша. - Вот вы - человек опытный… Что тут обидного, если девушка покормит…
Я отскочил в другой угол и, пряча лицо в платок, затрясся.
Потом позвал его:
- Пойдите-ка сюда… Скажите, сколько вам лет?
- Двадцать два. А что?
- Чем вы занимаетесь?
- Кристаллографией…
- И вы думаете, что эта девушка может покормить ребенка…
- Да что ж ей… жалко, что ли?
Содрогание моих плеч сделалось до того явным, что юная парочка могла обидеться. Я махнул рукой, выскочил из комнаты, побежал к себе, упал на кровать, уткнул лицо в подушку и поспешно открыл все клапаны своей смешливости. Иначе меня бы разорвало, как детский воздушный шар, к которому приложили горящую папироску…
За стеной был слышен крупный разговор. Потом все утихло, хлопнула дверь, и по коридору раздались шаги двух пар ног.
Очевидно, хозяин и гостья, помирившись, пошли пристраивать куда-нибудь в более надежные руки свое сокровище.
* * *
Вторично я увидел Алешу недели через две. Он зашел ко мне очень расстроенный.
- Я пришел к вам посоветоваться.
- Что-нибудь случилось? - спросил я, заражаясь его озабоченным видом.
- Да! Скажите, что бы вы сделали, если бы вас поцеловала чужая дама?
- Красивая? - с цинизмом, присущим опытности, спросил я.
- Она красивая, но я не думаю, чтобы это в данном случае играло роль.
- Конечно, это деталь, - сдерживая улыбку, согласился я. - Но в таких делах иногда подобная пустяковая деталь важнее главного!
- Ну да! А в случае со мной главное-то и есть самое ужасное. Она оказалась - замужем!
Я присвистнул:
- Значит, вы целовались, а муж увидел?!
- Не то. Во-первых, не "мы целовались", а она меня поцеловала. Во-вторых, муж ничего и не знает.
- Так что же вас тревожит?
- Видите ли… Это в моей жизни первый случай. И я не знаю, как поступить? Жениться на ней - невозможно. Вызвать на дуэль мужа - за что? Чем же он виноват? Ах! Это случилось со мной в первый раз в жизни. Запутано и неприятно. И потом, если она замужем - чего ради ей целоваться с чужими?!
- Алеша!
- Ну?..
- Чем вы занимались всю вашу жизнь?
- Я же говорил вам: кристаллографией.
- Мой вам дружеский совет: займитесь хоть ботаникой. Все-таки это хоть немного расширит ваш кругозор. А то - кристаллография… она, действительно…
- Вы шутите, а мне вся эта история так неприятна, так неприятна…
- Гм… А с Наташей помирились?
- Да, - пробормотал он, вспыхнув. - Она мне объяснила, и я понял, какой я дурак.
- Алешенька, милый… - завопил я. - Можно вас поцеловать?
Он застенчиво улыбнулся и, вероятно, вспомнив по ассоциации о предприимчивой даме, сказал:
- Вам - можно.
Я поцеловал его, успокоил, как мог, и отпустил с миром.
* * *
Через несколько дней после этого разговора он робко вошел ко мне, поглядел в угол и осведомился:
- Скажите мне: как на вас действует сирень?
Я уже привык к таинственным извивам его свежей благоухающей мысли. Поэтому, не удивляясь, ответил:
- Я люблю сирень. Это растение из семейства многолетних действует на меня благотворно.
- Если бы не сирень - ничего бы этого не случилось, - опустив глаза вниз, пробормотал он. - Это "многолетнее" растение, как вы называете его, - ужасно!
- А что?
- Мы сидели на скамейке в саду. Разговаривали. Я объяснял ей разницу между сталактитом и сталагмитом - да вдруг - поцеловал!
- Алеша! Опомнитесь! Вы? Поцеловали? Кого?
- Ее. Наташу.
И, извиняясь, добавил:
- Очень сирень пахла. Голова кружилась. Не зная свойств этого многолетнего растения - не могу даже разобраться: виноват я или нет… Вот я и хотел знать ваше мнение?..
- Когда свадьба? - лаконически осведомился я.
- Через месяц. Однако, как вы догадались?! Она меня… любит!..
- Да что вы говорите?! Какое совпадение?! А помните, я прошлый раз говорил вам, что ботаника все-таки выше вашей кристаллографии. О зоологии и физиологии я уже не говорю.
- Да… - задумчиво проговорил он, глядя в окно светлым, чистым взглядом. - Если бы не сирень - я бы так никогда и не узнал, что она меня любит.
* * *
Он сидел задумчивый, углубленный в свои новые, такие странные и сладкие переживания, а я глядел на него, и мысли - мысли мудрого циника - копошились в моей голове.
"Да, братец… Теперь ты узнаешь жизнь… Узнаешь, как и зачем целуются женщины. Узнаешь на собственных детях, каким способом их кормить, а впоследствии узнаешь, может быть, почему жены целуют не только своих мужей, но и чужих молодых человеков. Мир твоему праху, белая ворона!.."