* * *
Шел я однажды вечером по Пти-Шан. Около знаменитого ресторана "Георгия Карпыча" раздался нечеловеческий вопль:
- Интер-ресная газета "Пресс дю Суар!". Купите, господин!
Я пригляделся: вопил издатель из журавлиного треугольника.
Очевидно, вся его издательская деятельность ограничилась тем, что он издавал вопли, с головой уйдя в несложное газетное дело сбыта свежих номеров.
- Что же это вы чужую газету продаете, - участливо спросил я. - А своя где?
- Дело этого… налаживается, - нерешительно промямлил он. - Еще месяц, два и этого… С разрешением дьявольски трудно!..
- А что ваш приятель? Как его дело с рестораном?
- Пожалуйте! Тут за углом, второй дом, вывеска. Навестите, он будет рад.
"Слава богу, - подумал я, идя по указанному адресу, - хоть один устроился!.."
Этот последний, действительно, увидев меня, обрадовался.
Подошел к моему столику, обмахнул его салфеткой, вынул из кармана карточку и сказал:
- Вот приятная встреча! Что прикажете? Водочки с закусочкой, горячего или просто чашку кофе?
- Вы что тут, в компании? Нашли дурака-грека с деньгами?
- Нет, собственно, он нашел меня, дурака. Или, вернее, я его, конечно, нашел, ну так вот… Гм!.. Пока служу. У него, впрочем, действительно есть большие деньги. Я только… этого. Не заинтересован.
- А венгерцев и негров нет?
Он отвернулся к окну и стал салфеткой протирать заплаканное стекло.
- И швейцар ваш без алебардов, безоружный, в опорках…
- Шутить изволите. Может, винца прикажете? Хорошее есть.
Еще месяц с грохотом пронесся над нашими головами.
Проходя мимо греческого пустынного ресторанчика, я иногда видел дремлющего у стены с салфеткой под мышкой смелого инициатора дела, построенного на венгерцах, неграх, швейцарцах и алебардах.
И по-прежнему издатель на углу яркой улицы издавал стоны:
- "Пресс дю Суар!"
Вчера, остановившись и покупая газету, я спросил простодушно:
- А что же ваша собственная газета?
- Наверное, скоро разрешится.
- Ну а что ваш приятель Никанор Сырцов? По-прежнему сидит сложа руки?
- Сложа-то сложа… Только не сидит, а лежит. От голодного тифа или что-то вроде - помер. Все деньги на цыган да на глупости разные проухал! У меня, в конце концов, по пяти пиастров перехватывал! Да мне тоже, знаете, взять их неоткуда. Вот тебе и "сложа руки"! Много их, таких дураков.
И когда он говорил это - у него было каменное неподвижное лицо, как у старых боксеров, которых другие боксеры лупили по щекам огромными каменными кулачищами, отчего лицо делается навсегда непробиваемым.
Жестокий это боксер - Константинополь! Каменеет лицо от его ударов.
Развороченный муравейник
Разговор в беженском общежитии:
- Здравствуйте… Я к вам на минутку. У вас есть карта Российской империи?
- Вот она. На стенке.
- Ага! Спасибо. А почему она вся флажками покрыта? Гм! Для линии фронта - флажки, кажись, слишком неряшливо разбросаны…
- Родственники.
- Ага! Родственники это сделали?
- Какие родственники! Я это сделал.
- Родственникам это сделали? Для забавы?..
- К черту забаву! Для собственного руководства сделал.
- В назидание родственникам?
- Плевать хочу на назидание!
- А при чем же родственники?
- Выдерните флажок из Екатеринослава! Ну? Что там написано?
- "Алеша" написано.
- Так. Брат. Застрял в Екатеринославе.
- Позвольте… А где же ваша вся семья?
- А вот следите по карте… Отправной пункт - Петербург - застряла больная сестра. Служит в Продкоме, несчастная. "Москва" - потеряли при проезде дядю. Что на флажке написано?
- Написано: "Дядя".
- Правильно написано. Дальше - "Курск": арестована жена за провоз якобы запрещенных 2 фунтов колбасы. Разлучили, повели куда-то. Успел вскочить в поезд, потому что там оставались дети. Теперь - ищите детей… Станция Григорьевка - Люся… Есть Люся? Так. Потерялась в давке. Еду с Кокой. Станция Орехово. Нападение махновцев, снова давка - Коку толпа выносит на перрон вместе с выломанной дверью. Три дня искал Коку. Пропал Кока. Какой флаг на Орехове?
- Есть флаг: "Кока на выломанной двери".
- Правильный флаг. Теперь семья брата Сергея… Отправной пункт бегства - Псков. Рассыпались кистью, вроде разрыва шрапнели. Псков - безногий паралитик дедушка, Матвеевка - Грися и Сеня. Добронравовка - свояченица, Двинск - тетя Мотя, сам Сергей - Ковно, его племянник где-то между Минском и Шавлями - я так и флажок воткнул в нейтральную зону… Теперь - гроздь флажков в ростовском направлении - семья дяди Володи, тонкая линия с перерывами на сибирское направление - семья сестры Лики!.. Пук флажков по течению Волги… Впрочем, что это я все о своих да о своих… Прямо невежливо! Вы лучше расскажите - как ваша семья поживает?
- Да что ж рассказывать… Они, кроме меня, все вместе - все 9 человек.
- Ну слава богу, что вместе.
- Вы думаете? Они на Новодевичьем кладбище в Москве рядышком лежат…
Трагедия русского писателя
Меня часто спрашивают:
- Простодушный! Почему вы торчите в Константинополе? Почему не уезжаете в Париж?
- Боюсь, - робко шепчу я.
- Вот чудак… Чего ж вы боитесь?
- Я писатель. И поэтому боюсь оторваться от родной территории, боюсь потерять связь с родным языком.
- Эва! Да какая же это родная территория - Константинополь.
- Помилуйте - никакой разницы. Проходишь мимо автомобиля - шофер кричит: "Пожалуйте, господин!" Цветы тебе предлагают: "Не купите ли цветочков? Дюже ароматные!" Рядом: "Пончики замечательные!" В ресторан зашел - со швейцаром о Достоевском поговорил, в шантан пойдешь - слышишь:
- Матреха, брось свои замашки, скорей тангу со мной пляши…
Подлинная черноземная Россия!
- Так вы думаете, что в Париже разучитесь писать по-русски?
- Тому есть примеры, - печально улыбнулся я.
- А именно?..
Не отнекиваясь, не ломаясь, я тут же рассказал одну известную мне грустную историю -
О русском писателе
Русский пароход покидал крымские берега, отплывая за границу.
Опершись о борт, стоял русский писатель рядом со своей женой и тихо говорил:
- Прощай, моя бедная истерзанная родина! Временно я покидаю тебя. Уже на горизонте маячит Эйфелева башня, Нотр-Дам, Итальянский бульвар, но еще не скрылась с глаз моих ты, моя старая добрая, так любимая мною Россия! И на чужбине я буду помнить твои маленькие церковки и зеленые монастыри, буду помнить тебя, холодный красавец Петербург, твои улицы, дома, буду помнить "Медведя" на Конюшенной, где так хорошо было запить расстегай рюмкой рябиновой! На всю жизнь врежешься ты в мозг мне - моя смешная, нелепая и бесконечно любимая Россия!
Жена стояла тут же; слушала эти писательские слова - и плакала.
* * *
Прошел год.
У русского писателя была уже квартира на бульваре Гренель и служба на улице Марбеф, многие шоферы такси уже кивали ему головой, как старому знакомому, уже у него было свое излюбленное кафе на улице Пигаль и кабачок на улице Сен-Мишель, где он облюбовал рагу из кролика и совсем недурное "ординэр"…
Пришел он однажды домой после кролика, после "ординэра", сел за письменный стол, подумал и, тряхнув головой, решил написать рассказ о своей дорогой родине.
- Что ты хочешь делать? - спросила жена.
- Хочу рассказ написать.
- О чем?
- О России.
- О че-ем?!
- Господи боже ты мой! Глухая ты, что ли? О России!!!
- Сalmez-vous, je vous en prie. Что ж ты можешь писать о России?
- Мало ли! Начну так: "Шел унылый, скучный дождь, который только и может идти в Петербурге… Высокий молодой человек быстро шагал по пустынной в это время дня Дерибасовской…"
- Постой! Разве такая улица есть в Петербурге?
- А черт его знает. Знакомое словцо. Впрочем, поставлю для верности - Невскую улицу! Итак: "…Высокий молодой человек шагал по Невской улице, свернул на Конюшенную и вошел, потирая руки, к "Медведю". - "Что, холодно, monsieur?" - спросил метрдотель, подавая карточку. - "Mais oui, - возразил молодой сей господин. - Я есть большой замерзавец на свой хрупкий организм!"".
- Послушай, - робко перебила жена. - Разве есть такое слово "замерзавец"?
- Ну да! Человек, который быстро замерзает, - суть замерзавец. Пишу дальше: "Прошу вас очень, - сказал тот молодой господин. - Подайте мне один застегай с немножечком poisson bien frais и одну рюмку рабиновку".
- Что это такое - рабиновка?
- Это такое… du водка.
- А по-моему, это еврейская фамилия: Рабиновка - жена Рабиновича.
- Ты так думаешь?.. Гм! Как, однако, трудно писать по-русски! - И принялся грызть перо. Грыз до утра.
* * *
И еще год пронесся над писателем и его женой.
Писатель пополнел, округлел, завел свой авто - вообще, та вечерняя газета, где он вел парижскую хронику, щедро оплачивала его - "сет селебр рюсс".
Однажды он возвращался вечером из ресторана, где оркестр ни с того ни с сего сыграл "Боже, царя храни"… Знакомая мелодия навеяла целый рой мыслей о России…
"О, нотр повр Рюсси! - печально думал он. - Когда я приходить домой, я что-нибудь будить писать о наша славненькая матучка Руссия".
Пришел. Сел. Написал:
"Была большая дождика. Погода был то, что называй веритабль петербуржьен! Один молодой господин ходил по одна улица, по имени сей улица: Крещиатик. Ему очень хотелось manger. Он заходишь на Конюшню сесть на медведь и поехать в restaurant, где скажишь: gar?on, une tasse de рабинович и одна застегайчик avec тарелошка с ухами…"
* * *
Я кончил.
Мой собеседник сидел, совсем раздавленный этой тяжелой историей.
Оборванный господин в красной феске подошел к нам и хрипло сказал:
- А что, ребятежь, нет ли у кого прикурить цыгарки!
- Да, - ухмыльнулся мой собеседник. - Трудно вам уехать из русского города!
Язык богов
Маленькая грязная комнатка, с гримасой бешенства сдаваемая маленькой грязной гречанкой одному моему безработному знакомому.
Он слишком горд, чтобы признать отчаянное положение своих дел, но, зайдя к нему сегодня, я сразу увидел все признаки: вымытую собственными руками рубашку, сушившуюся на портрете Венизелоса, тарелку, на которой лежал огрызок ужасающей жареной печенки с обломком семита - отложенные в качестве ужина, грязная закопченная керосинка с какой-то застывшей размазней в кастрюле.
Обитатель комнаты так углубился в чтение книги, что даже не заметил моего появления…
- Что ты сидишь, как сыч, нос в книгу уткнул. Захлопывай книгу, пойдем по взморью на лодке кататься. Погода изумительная!
Поднял он от книги тяжелую голову, поглядел на меня ничего не видящими глазами - опять уставил их в книгу.
- Ну что же ты?
- Сегодня не могу, книжку читаю.
- Подумаешь, важность - книжка! Что это: откровение великого мыслителя, что ли?
- Подымай выше! Видишь, не могу оторваться.
- Поэма Эдгара По?
- Убирайся ты со своим По!
- Бешеная фантазия Гастона Леру?
- Откровенно говоря, я не знаю, как эта книга и называется: первые несколько листов оторваны. Знакомый газетчик дал.
- Да с чего же начинается?
- А вот послушай: "…вообще, на рынках и в лавках купить хороших, сытых, т. е. откормленных, цыплят - большая редкость. Ежели хотите иметь хороших цыплят, то, купив их живыми, следует покормить недельки две дома гречневой крупой, заваренной кипящим молоком, и содержать всех в тесном месте, чтобы цыплята не бегали. Но ежели хотите побаловать себя цыплятами на славу (тут голос моего приятеля дрогнул от волнения), то покормите их варенным на молоке рисом! Цыплята будут объедение: белое, нежное, тающее во рту мясо, с косточками, как хрящики. Правда, такое кормление молочным рисом обходится немало - рубля 3–4".
Я проглотил слюну и нетерпеливо воскликнул:
- Постой! Да ведь это простая поваренная книга!!
- Простая?! Нет, брат, не простая! Послушай-ка: "Главный подвоз рябчиков - вологодских и астраханских - начинается с установившегося зимнего пути. Лучшие сибирские рябчики - кедровики, то есть питающиеся кедровыми орехами. Когда выбираете дичь - она должна быть чиста, чтоб дробинки, так сказать, нигде не было видно. Это тем особенно важно, что тогда, во время жаренья жирной птицы, сало и сок из ее ранок не вытекают, отчего она не высохнет и не потеряет во вкусе. Хороший рябчик должен быть: бел, сыт, т. е. мясист. Аромат его - приятно-смолянистый".
- Ну так едем, что ли?
Я внутренне лукаво улыбнулся и добавил:
- Марья Григорьевна тоже едет.
- Марья Григорьевна? Ага. А ты вот это послушай: "Бывают случаи, что люди самые опытные ошибаются в выборе рыбы - да еще как ошибаются-то! Плавают, например, в садке или окаренке две стерляди; рост у них, правильнее - мера, - одинаковая, обе толстые, брюшко у обеих желтое, обе без икры, яловые, что вкуснее. Вы просите подрезать рыб снизу, к наростику, т. е. к хвосту. Подрезать обеих: и обе, как желток, жир - червонное золото. Чего еще требовать? Как еще пробовать? Между тем за столом оказывается, что одна из стерлядей вкусом удивительная, нежная, тает во рту, другая - так себе, грубая, дряблая, темновата, да и жиру в ней оказывается мало - весь он остался в рассоле, в котором варили стерлядь, и потемнела-то она во время варки. Отчего? Оттого, что стерлядь эта другой воды: первая из Оки, вторая - волжская!!"
- Н-да, - задумчиво сказал я, машинально глотая слюну. - Дела!
- Вот видишь! А ты знаешь, как телят поят?
- Подумаешь, важность; дадут ему воды - он и пьет.
- Ха-ха-ха! Слушай. "Еще не так важно отпоить теленка, как важно выбрать его для отпоя, в чем, главное, и заключается секрет троицких телятников. Именно: выбирайте для отпоя теленка на низких, а не на высоких бабках, смотрите, чтоб у него были белы белки и губы, изнутри, когда их подвернете. Теленок, выбранный для отпоя, не должен делать большого движения, для чего его ставят в тесное стойло, где бы он мог только повернуться, лечь и встать, но отнюдь не скакать и играть; подстилки не должно класться никакой: одна соломина, которую теленок будет жевать, испортит все дело. В стойле должно быть сухо, для чего пол делают наклонным, с дырьями, чистым. Ежели в молоко будет подлита хоть капля воды или подбавлена мука - телятина будет непременно красна и груба. Менее как в четыре-пять недель порядочно отпоить теленка нельзя; но поят очень хороших по три, даже по четыре месяца. Конечно, таким телятам молока от одной коровы недостаточно, и поят их от двух, трех, пяти и более коров".
- Что ты хочешь этим сказать? - угрюмо спросил я.
- Ничего! - отвечал он торжествующе.
- А Марья Григорьевна тебя два раза спрашивала; она сегодня особенно интересна. И понимаешь - на блузке совсем прозрачные рукава… А руки! Белые, пухленькие, с ямочками на локтях. Грудь…
- А это: "К масленице зернистую икру подвозят в столицы и даже почти во все города нашего отечества в огромном количестве. К сожалению любителей, хорошая зернистая икра всегда в цене (4 1/2 руб. фунт); достоинства зернистой икры следующие: малая соль, разбористость, т. е. зерно должно быть цело, не смято и отделяться одно от другого свободно, раскатываться в дробь. Белужья икра крупнее и беловатее, осетровая - мельче и с желтизной, но трудно сказать, которая лучше. Лучшая зернистая икра - багреная, т. е. та, которая вынута из рыбы, пойманной на воле багром, а не садковая, т. е. вынутая из рыбы, сидевшей уже в садках, из потомленной рыбы". Ха-ха! Понимаешь, как люди раньше жили? Икру из томленой рыбы он не лопал!..
- Послушай: замечательная погода. Море тихое, а? Поедем… Сейчас полная луна, с берега доносится музыка, волны тихо шелестят о борта лодки… Марья Григорьевна смотрит на тебя загадочным мерцающим взглядом. Стройная подъемистая ножка шаловливо выглядывает из-под края шумящей юбки…
- А это?! "Макароны Монгляс. В приготовленные и вымешанные с маслом макароны положить тертый пармезан пополам с швейцарским сыром, филеи из кур, нарезанные ломтиками, гусиные печенки, трюфели и шампиньоны, предварительно обжарив их в масле. Потом прибавить ложку белого соуса, размешать, подавать при консоме…" А? каково?
- Не спорю, - вздохнул я. - Макароны Монгляс - очень вкусная штука. Да, кстати, о Марье Григорьевне. За ней в последнее время усиленно прихлестывает Пузыренко… Если ты не поедешь - он тоже увяжется в лодку…
- Меня не это удивляет, - рассеянно возразил приятель. - Меня удивляет "Гарнир Массена". Полюбуйся-ка: "Снять с дроздов филеи, подрезать верхнюю плеву, подсолить, изжарить. Очистить свежие каштаны и, обжарив немного в сливочном масле, налить бульоном, сварить до мягкости; приготовить на двух яйцах лапшу, сварить в соленом кипятке, откинуть на решето. Когда все будет готово, сложить лапшу на растопленное масло в кастрюле, размешать, выложить на блюдо, сверх лапши уложить филеи, а средину наполнить сваренными каштанами…"
- Ей-богу, - моляще простонал я, - я дроздов не люблю. Другое дело перепелки… И Марья Григорьевна их очень любит. Знаешь, когда она ест своими беленькими зубками…
- Перепелки, говоришь? Изволь! "Гарнир Шомель. Снять филеи с 6-ти перепелок и, подрезав верхнюю кожицу, сложить на вымазанную маслом глубокую сковородку и обжарить. Выпустить в кастрюлю 10 желтков яиц, развести выкипяченным соком из перепелов, посолить, процедить, разлить в намазанные маслом формочки и сварить на пару. Нафаршировать овальные гренки фаршем из дичи № 17…"
- Постой, постой! А как делается № 17?..
- Сейчас посмотрим…
Было 2 часа ночи.
Луна, освещавшая где-то далеко на тихом взморье Марью Григорьевну и Пузыренко, заглядывала и к нам в окно. Так как мой приятель устал читать - его заменил я. Наклонившись над книгой, читал я внятно и со вкусом: