- Позвольте!.. - с достоинством сказал Молодой Человек, поднимаясь с колен. - Что значит "эти штучки"?
- Насквозь вижу вас! Просто вы хотите этим способом втиснуться в комнату седьмым! Дудки-с! Нет моего согласия на этот брак!
- Господа! - моляще сказала Марья Петровна, соскальзывая с чемодана и простирая руки к жильцам. - Мы тут в уголку будем жить потихонечку… Я его за этим чемоданом положу - его никто и не увидит. О, добрые люди! Дайте согласие на этот брак!
- К черту! - ревел жилец из-под шубы. - Он уже и сейчас въехал ногами в плацдарм Степана Ивановича! А тогда, за чемоданом, он будет въезжать головой в мое расположение. Нет нашего благословения!
- Однако, - возразил удивленный Молодой Человек. - С чего вы взяли, что я буду жить здесь? У меня есть своя комната, и я заберу от вас даже Марью Петровну.
Дикий вопль радости исторгся из всех грудей.
- Милый, чудный Молодой Человек! Желаем вам счастья! Господа, благословим же их скорее, пока они не раздумали! Дайте я вас поцелую, шельмец! Ах, какая чудная пара! Знаете, вы бы сегодня и свадьбу справили, а? Чего там!
Энтузиазм был неописуемый: старик совал в рот Молодому Человеку только что набитую папиросу. Старая дева порывисто дергала его за руку с явным намерением изобразить этим поступком рукопожатие, человек на полу под шубой ласково трепал Молодого Человека по лодыжке, а в углу у чемоданов невесты двое жильцов, рыча и фыркая, как рассерженные пантеры, планировали по-новому свои угодья, примыкавшие к участку Марьи Петровны.
А когда счастливый, пьяный от радости Молодой Человек спускался с лестницы, его догнал старик, набивщик папирос.
- Слушайте, - задыхаясь, шепнул он. - Обратили внимание на другую девушку? Она хоть и немолодая, но замечательная - ручаюсь вам. Человек изумительного сердца! Нет ли у вас для нее какого-нибудь подходящего приятеля?.. Она сделает счастье любому человеку, да и мы бы заодно избавились от этой старой ведьмы, прах ее побери!
Смешное в страшном
Извинение автора
Не преступление ли - отыскивать смешное в страшном?
Не кощунство ли - весело улыбаться там, где следовало бы рвать волосы, посыпать пеплом главу, бия себя в грудь, и, опустившись на колени возле вырытой могилы, долго неутешно рыдать?..
Вот два вопроса, которые были бы совершенно правильны, если бы… около нас был действительно настоящий труп.
Но Россия - не труп. Долго хлопотали, много сделали для того, чтобы превратить ее в неподвижное, гниющее, мертвое тело, однако - руки коротки у горе-хирургов. Пациентка все-таки жива.
У нее выпустили кровь - новая кровь разольется по жилам и могучими бодрыми толчками пробудит к деятельности затихшее сердце.
Ей выкололи глаза, а она уже начинает прозревать.
Вырезали язык, а она говорит. Пока еще тихо, бессвязно, но будет час, загремит ее голос, как гром, и многие подлецы и шулера задрожат от ужаса, а для нас это будет раскатом весеннего грома, за которым следует бодрый, теплый дождик, освежающий, смывающий всю грязь…
Ей отрезали руки, ноги… Ничего! Придет час - срастется все. Еще крепче будет.
Ну - видите? При чем же здесь битье в грудь и посыпание скорбных глав пеплом?..
Значит, смеяться можно.
Больше того - смеяться должно. Потому что у нас один выбор: или пойти с тоски повеситься на крючке от украденной иконы, или весело, рассыпчато рассмеяться.
* * *
Здесь перед вами - "очерки нового быта", выкованного мозолистыми руками пролетариата: Зиновьева, Троцкого и K°…
Аркадий Аверченко
Голодный пикник
Глава I. С визитом
Гришка Зерентуй, советский нувориш, разбогатевший на ночных обысках без мандатов, был парень не промах.
Распухши от денег и бриллиантов, он решил, что теперь самое фартовое дело - пролезть в высшее общество.
- Богатый человек без связей - гнилая работа, - сказал он самому себе. - Дергану-ка я с визитом до самой до мадам Ульяновой - Лениной. Примет меня - клевое дело, дадут по шее - "нарежу винта". Ничего не попишешь.
Из романов он знал, что в высшем обществе визит - чистое, благородное дело. "Приеду, разденусь в вестибюле, выйдет мажордом… Спрошу: "Принимают?" - "Как прикажете доложить?" - Выну карточку с золотым обрезом, скажу: "Доложи!"… "Пожалуйте в будуар!" - Очень все будет фельтикультяпно".
В действительности начало визита немного разошлось с этими изящными предположениями.
Когда он элегантно взбежал на крыльцо, откуда-то выскочил детина, обвешанный "маузерами", "наганами" и "кольтами", как рождественская елка картонажами. Детина навалился на Гришку сзади, ловко завернул руки за спину и прохрипел:
- Куда лезешь, сволочь?
- Что вы, помилуйте! Я с визитом до мадам Лениной.
- Мандат имеешь?
- Да я просто как знакомый. Какой там, к чертям собачьим, мандат?
В связи с переменой светской обстановки и с Гришки слетела вся светскость…
- Я другого так хватану за руки, что два дня вертеться будет. Твое дело доложить, а не набрасываться, как бешеный кобель.
- А мне, впрочем, что. Идите. Там все одно осмотрют.
Тяжело дыша после борьбы, Гришка вошел в переднюю и, подойдя к зеркалу, стал оправлять фисташковый атласный галстук.
Двое каких-то быстро сбежали с лестницы и, наставив что-то на Гришку, скомандовали:
- Руки вверх!
- На какой предмет? - спросил Гришка, поднимая руки.
- Оружия нет ли? Ну-ка, покажи карманы… А сзади? А за пазухой?
Обыскали. Снова спросили мандат. Узнав, что "с визитом", удивились и будто не совсем поняли.
- Ну иди, что ли. Там у товарища Лениной Троцкая сидит. Наверху проведут, куда надо. Только ежели из фарфору, аль из бронзы что сопрешь, все равно на выходе обыщем…
- Кель выражанс, - подумал Гришка, пожимая плечами и проходя по многочисленным пустым комнатам…
Глава II. Causerie о голоде
- Простите, мадам, что я так нагрянул без приглашения, - расшаркался Гришка Зерентуй, целуя дамам ручки. - Позвольте вручить для ради первого знакомства…
- Что это такое?
- Три триллиончика чистоганом для ваших бедных, мадам, от неизвестного!
- О, мерси… Ах, сейчас столько бедных, столько нужды, что прямо всякий грош дорог! Вы служите?
- О, нет. Я так просто, кой-чего.
Помолчали.
- До вашего прихода мы говорили о голоде. Этот голод прямо меня угнетает.
- Да что вы! Какое безобразие, - сочувственно прочмокал языком Гришка. - Голод, оно действительно. Неприятное занятие.
- Ах, и не говорите. Я все время думаю, что они там едят, чем питаются? В газетах пишут все о непонятных продуктах: какой-то конский щавель, лебеда, суп из травы, дубовая кора, корешки, желуди…
- А вы знаете, - защебетала madame Ленина. - Мне бы так хотелось всего этого попробовать… Но где тут достать в Москве? Я просила мужа - он говорит: глупости!
В оборотистой голове Гришки мелькнула мысль: вот путь для укрепления столь нужных светских связей.
- Месдамес! - умильно сказал Гришка, прижимая порыжевший цилиндр к груди. - Разрешите, я вам это устрою?.. Желаете, могу вам предоставить настоящий голодный обед из тех самых веществ, которыми питаются мужики!..
- Серьезно?! - Оживились дамы. - Ах, это очень мило с вашей стороны. Мы так бы хотели иметь понятие… Но как это устроить?
- Месдамес! - даже застонал Гришка. - Осчастливьте! Не побрезгуйте светскими традициями - приезжайте ко мне обедать… Мой повар…
- Но, удобно ли… Ведь мы почти незнакомы…
- А знаешь что? - оживилась Троцкая. - Мы это могли бы сделать в виде пикника. Возьмем с собой Вовочку и Жоржика…
"Ейные хахаля, - подумал прозаический Гришка. - Р-ради бога, осчастливьте!.."
Глава III. Голодный обед
Шумно усаживались за большой, накрытый в саду Гришкиного особняка стол.
- Какое же меню? - спросила мадам Троцкая, кокетливо оправляя бриллиантовую брошку.
- А извольте видеть, и меню есть с золотым обрезом, не извольте беспокоиться.
- Ах, я так волнуюсь, - прощебетала Ленина. - Съесть настоящий голодный обед! Съесть то, чем питаются сейчас 25 миллионов людей и о чем пишет вся Европа! Ознакомьте же нас с меню.
- А вот-с!
"Голодный обед Григория Спиридоныча Зерентуя в честь бедных голодающих мужичков". Похлебка из лошадиного щавеля. Желуди. Дубовая кора, соус мадера. Корешки. Лебеда фрикассе. Десерт: конские каштаны.
- Пасюшьте, - спросил Вовочка. - А мы от этого не умрем?
- Будьте покойны. Даже цинги не будет.
- Господа, - кокетливо заиграла хорошенькими глазками Троцкая, - объясните мне ради Создателя, что такое - цинга?
- А это такое, когда зубы выпадают, - любезно объяснил Гришка.
- Ма фуа! - воскликнул общий баловень Жоржик, секретарь Лениной. - Значит, у моего дяди тоже была цинга! У него каждый вечер выпадали зубы и опускались в стакан с водой.
- Противный, - засмеялась Ленина. - Не говорите гадостей перед обедом. А вот и похлебка… Неужели это лошадиный щавель?! А знаете, очень вкусно. А это что? Кажется, половинка яйца?
- Дикое яйцо, - объяснил Гришка. - В конском щавеле на каждом шагу попадаются!..
- Чрезвычайно вкусно! И наваристо. А это что отдельно подано? Неужели желуди? Совсем вкус пирожков с фаршем.
- Домашний желудь, - сказал Гришка. - Внутре у его такая мякоть. Только наше мужичье варить не умеет.
- И подумать, что раньше этой вкусной штукой свиней кормили, - удивился Жоржик.
- Жить не умели, - улыбнулся Гришка Зерентуй. - Месдамес, можно еще желудей?.. А вот и дубовая кора!
- А как же ее есть? - удивилась Троцкая. - Она ведь твердая.
- Пустяшное дело. Верхнюю корку ножом снимите, а внутре мягкое, - любезно объяснил амфитрион.
- А ведь верно! Полная иллюзия молочной телятины! Неужели это дубовое?
- Все от повара зависит, сударыня, - самодовольно сказал Гришка. - Хороший повар из калоши "Проводник" такой бифштекс тру-ля-ля ушкварит!
- А вот и корешки. Что это за порода?
- Земляные. Повар их аспержем называет. А соуску? Есть беленький, есть желтенький.
- Прямо чудесно! Если бы не знала, что корешки, прямо бы подумала - спаржа.
- Следующий номер! - в экстазе ревел Гришка. - Лебеда!
- Послушайте… - недоуменно поднял брови Вовочка. - Какая же это лебеда? Форменная птица.
- Лебеда - птица и есть, - спокойно сказал Гришка. - Самка лебедя.
- Pardon, но самка лебедя называется лебедка.
- Не говорите глупостей, - засмеялась Троцкая. - Лебедка это такое… на пароходе. Чем вещи поднимают.
- Так это вот и есть лебеда? Чего ж мужички плачутся?.. Оно превкусно! Однако я думала, что лебеда - трава.
- Никак нет. Нешто можно было бы простую траву жрать? Хотя вот на десерт подадут конские каштаны. Кажется, ерунда с маслом, дрянь, а ежели тертые, да со сливками - так за ушами трещать будет. Месдамес! А еще лебеды кусочек? Вот крылышко!
От стола встали отяжелевшие. Ковыряя головной шпилькой в зубах, madame Троцкая облегченно вздохнула и сказала:
- Теперь я знаю, как питается мой народ! И я за него совершенно спокойна… Пока есть дубовая кора, лебеда, корешки и конский щавель - мой народ не погибнет…
Атташе Канторович
В Стамбуле на одной из кипящих разношерстным народом уличек я встретил его.
У него в руке был небольшой саквояжик. Он сказал:
- Господин, не нужно ли сигар, сигарет, русских папирос?..
- Не нужно.
- Гм… Не нужно. А я думал - нужно. Слушайте, кстати: вы не знаете, как по-французски - сигара?
- Да так и будет: ля сигар.
- Что вы говорите?.. Совсем как мерси. И по-русски мерси и по-французски - одно и то же. Я еще когда в Одессе жил - так очень удивлялся…
- Хороший город Одесса, - похвалил я.
- А что, скажите, мне ваше лицо знакомо. Вы, часом, не жили в Одессе?
- Часом не жил, а по неделям живал.
Он вдруг пристально стал в меня всматриваться.
- Гм… Острит. Бритый. В пенсне. Послушайте?! Чтоб я сдох, если вы не писатель…
- Писатель.
- Так это вы за нас написали рассказ "Золотые часы"… Помните, вывели Канторовича и Гендельмана, что один другому никак не может часов продать. Как вы тогда писали: "Странный город - Одесса. У одного есть часы, у другого - деньги. И один хочет купить часы, а другой продать… Так они не могут этого сделать, потому что они одесситы". Ой, как вся Одесса тогда с нас смеялась. Ну ничего… Нам все-таки было приятно, что мы вошли в литературу.
- Вы давно из Одессы?
- Ай, и не говорите. Чуть не пешком приплыл. Слушайте, Аверченко… (он взял меня за пуговицу). Ну что будет?
- С кем?
- С этой дрянью паршивой, с большевиками. С ума можно сойти. Вы знаете, я жил в Одессе еще при Толмачеве… Так, знаете, как мне теперь кажется Толмачев? Родной папа! Дайте мне его, я закричу "ура". Что Толмачев? Дайте мне городового нашего Бульварного участка Таганчука! И я скажу ему: "Володя, дай я тебя поцелую в глазки". И я возьму его, приведу к себе и угощу его с графинчиком водки и жареной рыбой, и мы с ним оба будем сидеть посередке комнаты и, как дураки, плакать. Это навозное сметьё говорит теперь: "Мы даем вам свободу и мир, пожалуйте в ГПУ". Или: "Для счастья пролетариата становись, жидовская морда, к стенке". Чтоб мои враги имели такое пролетариатское счастье. Когда меня Таганчук брал в участок - это стоило три рубля, когда меня Дейч берет в ГПУ - мне это стоит, извините, пули в живот. Ах, Канторович, Канторович…
- При чем тут Канторович?
- Эй, значит, вы ничего не знаете? В прошлом году приходит он ко мне и говорит: "Прости меня, Гендельман, но я поступил в идейные коммунисты". Я плюнул ему около сапога и говорю: "Ты, Канторович, идейный от слова идиет. Пошел вон!" - "Ты, - говорит он, - не ругайся, потому что эта наша революция планетарная. И я, Канторович, - тоже планетарный". "Планетарная холера тебе в кишки! Попугай несчастный. Один жулик пустил слово - тысяча дураков повторяет. Канторович, вы мне не друг! - говорю я, как Ленский в "Онегине". - "Проваливайте, пока я вам по морде не надавал"". И он ушел, как буквально побитая собака. Правда, когда потом у меня делали обыск, нашли полтора фунта сахара и забрали в чека за спекулятивное хранение товаров, этот дурак притёпался до Дейча просить за меня, и меня выпустили, но… я ему даже руки не подал, чтоб я так жил!
- Где же теперь Канторович?
- Монька Канторович? Разве вы не читали в газетах? Еще, помните, когда вы записывали наш разговор за золотые часы, так там у вас есть, как этот осел поднимет глаза вверх и скажет: "Ой, Гендельман. Мне не нравится поведение Германии в Алжезираском вопросе…" А я ему: "Моня! Вы удивительный человек: где две державы воюют - вы обязательно в середку влезете. Бросьте!" "А я вам, Гендельман, говорю, что Германия еще меня вспомнит!" И что же вы думаете? Почти своего добился…
- То есть как?
- Неужели вы не читали в газете? Подержите чемоданчик, у меня есть в кармане. О! Вот… Это я одну старую газетку храню на память… "Состав советской миссии в Польше: советник посольства Леонид Оболенский, первый секретарь Лоренс, атташе Канторович"… Как вам это понравится: Монька Канторович - атташе посольства?!
- А почему бы и нет? - улыбнулся я.
- Канторович - атташе? Бросьте. Ну, представьте вы себе дипломатический прием во дворце… Швейцар докладывает: "Лорд Реджинальд Грей, граф Паулучио, виконт Сен-Жермен, Монька Канторович - прикажете принять?!" - "Дайте ему лучше по шее. Это его тоже хорошо устроит".
- Однако вы на него очень нападаете… А может быть, у него есть дипломатические таланты?
- Уйдите вы! Дипломатические? Он такой дипломат, что когда профессор оперировал у него аппендицит и по ошибке забыл в животе золотой портсигар, так потом сейчас же хватились, распороли, а там только залоговая квитанция "Одесского городского ломбарда на золотой портсигар с такими-то инициалами". Положим, для Чичерина как раз подходящий помощник: жулик на жулике и маравихером погоняет.
- Охота вам волноваться? - примирительно сказал я.
- Что значит охота? Почему Канторовичи должны делать гадости, а на Гендельманах должно отражаться? Вы думаете, мне простят "атташе Канторовича"? Гм… "Прикажете принять: маркиз делла Торрета, атташе Канторович, граф де Бюсси, Яша Цигельпирчик, герцогиня де Роган, Розочка Шмеркович"… Я вас спрашиваю, почему мы теперь должны на глаза лезть всем - вместе с Роганами и де Бюсси. Я кто? Я Гендельман. Так я сижу в уголку и так сижу, что меня ни одна собака не услышит. А атташе? Хорошее название, которое носит один Канторович, а в печенках сидеть оно будет у всего еврейского народа.
Контроль над производством
Один из краеугольных камней грядущего рая на земле - Третьего Интернационала - это контроль над производством. Твердо знаю, во что эта штука выльется.