Змея
"Наследники Неда Гарлана", как прозвали их в шутку знакомые, были семеро молодых людей, студентов и студенток, владевшие сообща моторной лодкой, которой наградил их Гарлан, скончавшийся от чахотки в Швейцарии.
В середине июля состоялась первая поездка "наследников". Они направились на берег озера Снарка "вести дикую жизнь".
Восьмым был приглашен Кольбер, несчастная любовь которого к одной из трех пустившихся в путешествие – Джой Тевис – стала очень популярной в университете еще год назад и часто служила материалом для комментариев.
Джой Тевис с шестнадцати лет по сей день наносила рану за раной, и, так как она не умела или не хотела их лечить, они без врача заживали довольно быстро. Кольбер был ранен серьезнее других и не скрывал этого.
Он делал Джой предложение три раза, вызвав сначала смех, потом желание "остаться друзьями" и наконец нескрываемую досаду. Он ей не нравился. Она боялась серьезных длинных людей, смотрящих в упор и делающихся печальными от любви. При одной мысли, что такой подчеркнуто сдержанный человек сделается ее мужем, ею овладевали запальчивость, мстительный гнев, обращенный к невидимому насилию.
Однако Кольбер не был навязчив, и она не избегала его, предварительно взяв с него слово, что он не будет более делать ей предложений. Он послушался и стал держать себя так, как будто никогда не волновал ее этими простыми словами: "Будьте моей женой, Джой!"
На третий день "дикой жизни" Джой захотелось пойти в лес, и она пригласила Кольбера ее провожать, смутно надеясь, что его каменное обещание "не делать более предложений" встретит повод растаять. Уже три месяца ей никто не говорил о любви. Она хотела какой-нибудь небольшой сцены, вызывающей мимолетное, вполне безопасное настроение, напоминающее любовь. Когда Кольбер шел сзади, она испытывала чувство, словно за ней движется боязливо жаждущая упасть стена. Надо было угадать момент – отойти в сторону, чтобы стена хлопнулась на пустое место.
Прогулка в лесу изображала следующее: впереди шла девушка-брюнетка небольшого роста, с красивым, немного ленивым лицом, напоминающим улыбку сквозь пальцы; а за ней, неуклюже поводя плечами и сдвинув брови, шел рослый детина, тщательно рассматривая дорогу и заботливо предупреждая о всех препятствиях. Со стороны каждый подумал бы, что Кольбер невозмутимо скучает, но он шел в счастливом, приподнятом настроении и мог бы идти так несколько тысяч лет. Он видел Джой, она была с ним; этого Кольберу было совершенно достаточно.
Они вышли на поляну с высокой травой, усеянную камнями, и сели на камни; думая каждый о своем.
Кольбер заметил, что, отдохнув, следует возвратиться.
– Вы рады, что наши отношения стали простыми? – сказала, помолчав, Джой.
– Этот вопрос исчерпан, я полагаю, – осторожно ответил Кольбер, не без основания предполагая ловушку. – Я дал слово. Впрочем, если…
– Нет, – перебила Джой, – я уже запретила вам, а вы дали слово. Неужели вы хотите нарушить обещание?
– Скорее я умру, – серьезно возразил Кольбер, – чем нарушу обещание, которое я дал вам. Вы можете быть спокойны.
Джой с досадой взглянула на него; он сидел, улыбаясь так покорно и печально, что ее досада перешла в возмущение. Ее затея не удалась.
Идти дальше – значило самой попасть в глупое положение. Некоторое время она еще надеялась, что Кольбер не выдержит и заговорит, но тот лишь задумчиво катал меж ладоней стебель травы. Джой вдруг почувствовала, что этот человек всем своим видом, преданностью и твердостью дает ей урок, и ее охватила такая сильная неприязнь к нему, что она не удержалась от колкости:
– Вы дали слово из трусости. Безопаснее сидеть молча, не так ли?
– Джой, – сказал встревоженный Кольбер, – на вас действует жара. Идемте обратно, там вы будете в тени!
Джой встала. Ей захотелось вцепиться в густые рыжеватые волосы и долго трясти эту тяжелую голову, не понимающую смысла игры. Он не захотел ответить ее прихотливому настроению. Обидчиво и тяжело взволнованная девушка пристально смотрела себе под ноги, покусывал губу. Ее внимание привлекло нечто, блеснувшее в зашуршавшей траве.
– Смотрите, ящерица!
Толчок Кольбера едва не опрокинул ее. Она закачалась и с трудом устояла на ногах. Кольбер, махая руками, топтал что-то в траве, затем присел на корточки и осторожно поднял за середину туловища маленькую змею, повисшую двумя концами: головой и хвостом.
– Видали вы это? – возбужденно заговорил он, смотря в гневное лицо Джой. – Простите, если я вас сильно толкнул. Бронзовая змея! Одна из самых опасных! Женщины почти всегда принимают змей за ящериц. Укушенный бронзовой змеей умирает в течение трех минут.
Джой подошла ближе.
– Она мертва?
– Мертва, – ответил Кольбер, сбрасывая змею и снова поднимая ее.
По мнению Джой, было храбро брать мертвую змею в руки, и она не захотела дать в этом перевес Кольберу. Взяв у него змею, она обвила ею свою левую руку, отчего получилось подобие браслета. Змейка, смятая в нескольких местах каблуком Кольбера, отливала по смуглой коже Джой цветом старого золота.
– Бросьте, бросьте! – вдруг закричал Кольбер.
Он не успел сказать, что по безжизненному телу прошла едва заметная спазма. Змея ожила на мгновение, только затем, чтобы, почувствовав враждебное тепло человеческой руки, открыть рот и ущемить руку Джой. Это усилие совершенно умертвило ее. Кольбер схватил змею у головы и так сдавил, что она порвалась, потом сбросил с руки Джой остаток туловища и увидел две капли крови, смысл которых был ему понятен, как крик.
– Не теряться! – сказал ей. – Помните, что смерть – здесь!
Его тело разрывалось от дрожи, которую он сдерживал. Джой беспомощно смотрела на свою укушенную руку. Она испытала гадливую боль, но ее воображение не действовало так быстро, как у Кольбера, и сознание конца не оглушило еще ее. Но резкость и приказания Кольбера вооружили всю ее самостоятельность, очутившуюся в опасности от той крупной услуги, которую собрался оказать Кольбер.
– Пустите, – сказала она, бурно дыша. – Я сама. Дайте мне нож.
В такой момент время дороже жизни. Раскрыв нож, Кольбер старался повалить девушку, чтобы совершить операцию. В то же время он быстро обвел языком десны и нёбо, чтобы установить, нет ли у него царапин во рту.
– Высосать яд! – кричал он. – Больше ничего не поможет! Джой, не спорьте!
Молча, стиснув зубы, она боролась с ним, в странной запальчивости своей предпочитая умереть, чем принять жизнь из его рук. Она отлично знала, чем это должно кончиться. У Кольбера был теперь шанс стать ее мужем – и, без слов, без мыслей, заключив все это в одном инстинкте своем, она отчаянно билась в его руках. Вне себя Кольбер подтащил ее к дереву с раздвоенным стволом и, протиснув в это раздвоение ее руку, причем ободрал кожу, зашел сам с другой стороны. Здесь он схватил Джой за кисть. Теперь ее рука была как в тисках.
Крепко сдавив эту ненавидящую его руку у локтя, причем его огромная сила заставила посинеть ногти Джой, Кольбер глубоко просек тело в месте укуса и, припав к ране, наполнил рот кровью. Сплюнув ее, он сделал это еще раз и, отдышавшись, в третий раз отсосал кровь любимой девушки, которая, дернув руку раза два, наконец, затихла. Она стояла с другой стороны, прислонясь к дереву. Страх, унижение и гнев покрыли ее лицо злыми слезами. Она твердила:
– Кольбер, я все равно никогда не буду вашей женой. Пустите меня!
Кольбер молчал. Отпустив наконец ее руку, он понял, что она говорила, и ответил:
– Вы будете чьей-нибудь женой, а это главное. Чтоб быть женой, надо жить.
Его усы и подбородок были в крови, и он вытер их такой же красной от крови рукой.
Джой, мрачно протянув ободранную и израненную руку, прижимала к ране платок. Оба дышали, как после долгого бега. Наконец, разорвав платок, Джой перевязала руку. Кольбер смотрел на часы.
– Кажется, прошло пять минут. Теперь я спокоен.
Джой не ответила, стоя к нему спиной. Когда она обернулась, его не было на поляне.
Удивленная девушка позвала: "Кольбер!" Ничего не прощая ему, все еще во власти внутреннего насилия, которым Кольбер окончательно одержал верх, девушка направилась по следу смятой травы, и, заглянув в кусты, остановилась.
Кольбер лежал навзничь с черным и распухшим лицом. Это был совсем другой человек. Глаза его заплыли, усы и рот, вымазанные спасительной кровью, открыли весь ужас, от которого он избавил свою возлюбленную. Это отвратительное, отравленное лицо заставило наконец Джой испугаться, так как она увидела свой предотвращенный конец во всем его незабываемом ужасе, и она бросилась бежать, крича: "Спасите, я умираю!"
Но было уже поздно, так как она была спасена.
Четыре гинеи
В американский город Сан-Франциско прибыл корабль "Юг" из Англии. На том корабле служил матрос Гарт, пьяница и игрок. Все свое жалованье он тратил на попойки и игру в карты.
За несколько дней до отправления корабля обратно в Англию Гарт тяжело заболел. Его положили в больницу, и доктор объявил матросу, что жить тому осталось не более трех дней.
Тогда Гарт послал за своим приятелем Смитом, который тоже был матросом "Юга", и сказал ему:
– Я жил как свинья и часто ссорился с тобой из-за пустяков. Надеюсь, ты меня простишь и окажешь мне большую услугу?
– Ты был добрый парень, – сказал Смит, утирая огромным кулаком слезу, катившуюся по его небритой щеке, – это я должен просить у тебя прощения за то, что не всегда ценил такого джентльмена, как твоя милость, хотя мы и дрались с тобой раз восемь…
– Я думаю, раз двадцать, дорогой Смит…
– Я считаю только те разы, когда ты меня бивал.
– Твое счастье, что я не могу встать, – ответил, подумав, Гарт. – За такую дерзость я наложил бы тебе еще разика два. Однако не будем ссориться. Мы плавали с тобой вместе шесть лет, видели много хорошего и плохого, а потому, будь добр, передай моей жене Марте мой сундук с вещами и мое последнее жалованье, четыре гинеи. Стыдно сказать, но за четыре года отсутствия я не послал ей ни одного фартинга. Как знаешь, я писать не умею. У меня есть еще сын семи лет, так ты ему скажи, что его отец всегда помнил о нем. А Марте скажи, что, если бы не простуда, от которой я теперь умираю, я наверняка бросил бы пить и играть.
Смит обещал сделать все, как хотел Гарт; взял деньги, сундук, сердечно распрощался с умирающим и ушел, а Гарт умер на другой день, и его похоронили.
Между тем капитан корабля "Юг" получил приказ от хозяина судна грузить хинную кору и плыть в Китай. Смиту это было очень досадно. Он давно не был дома, в Англии. Узнав, что другой корабль – "Жемчуг" – отплывает в английский город Ливерпуль, где жила вдова Гарта, Смит взял расчет и нанялся на "Жемчуг".
Все время он бережно хранил деньги Гарта и даже держал их отдельно от своих денег.
Дорогой матросы заметили, что у Смита два сундука и что один сундук он никогда не отпирает. Они стали его расспрашивать. Смит рассказал им историю сундука, а через три дня после этого поднялась ужасная буря. Вся команда была на ногах и работала днем и ночью; никто не успевал ни поспать, ни поесть; сломалась стеньга грот-мачты, в расшатанном волнами корабле появилась течь, и "Жумчугу" грозила гибель. Стали помпами откачивать воду из трюмов. Буря все усиливалась; тогда повар сказал матросам: "Смит везет сундук мертвеца. Если мы не заставим его бросить сундук в море, мы все погибнем".
Матросы поверили повару, притащили Смита к грот-мачте и стали требовать, чтобы он немедленно расстался с сундуком мертвеца. Смит рассердился и отказался, но капитан, видя что команда готова взбунтоваться, приказал ему выбросить сундук.
– Нет, – возразил Смит, – этому не бывать. Я дал Гарту слово, что передам сундук Марте. Если хотите, выбросьте меня вместе с сундуком, но, пока я жив, я своему слову не изменю.
Видя, что Смит не сдается, а матросы так обозлились, что готовы его убить, капитан решил пожертвовать шлюпкой, чтобы только избавиться от упрямого Смита.
Ему дали мешок сухарей, бочонок пресной воды и спустили на шлюпке в открытое море, но от этого буря, конечно, не прекратилась, а продолжалась еще пять дней, после чего наполовину разбитый, с оборванными снастями "Жемчуг" выбросило на рифы вблизи острова Мейч. Проходивший мимо пароход "Кратер" заметил аварию и спас всех потерпевших крушение.
Между тем Смит носился в шлюпке среди пустынного океана; волнение было так сильно, что он не мог грести; весла служили ему только для того, чтобы держать нос шлюпки в разрез волны, иначе шлюпка могла перевернуться.
Сухари и вода были ему единственной пищей; пять ночей он не спал – иногда только дремал, сидя на скамейке, и так измучился, что впал в отчаяние. Со злобой посматривал он на сундук Гарта и думал: "Из-за этого дурацкого сундука я должен погибнуть! Надо было бросить его в море, и я остался бы на корабле. Все равно сундук пропадет вместе со мной".
Однажды напала на него такая ненависть к сундуку, что Смит уже поднял его швырнуть в воду, как вдруг в сундуке что-то прокатилось и зазвенело.
"Неужели Гарт накопил денег?" – подумал Смит.
Он вынул ключ, открыл сундук и увидел, что в сундуке катались не деньги, а старые медные пуговицы. Все имущество Гарта состояло из горсти пуговиц, двух пар штанов, узелка с грязным бельем, колоды карт, сапогов да чашки, вырезанной из кокосовой скорлупы.
Смит повертел эти вещи в руках и заплакал. Вся трудная жизнь матроса припомнилась ему, когда он смотрел на жалкое имущество своего умершего приятеля. "Если даже Марте такая дрянь не понадобится, то хоть будет у нее о тебе память", – сказал Смит; снова уложил вещи, запер сундук и прожил среди открытого моря еще два дня. К тому времени буря стихла; рано утром военное испанское судно увидело шлюпку Смита. Испанцы спустили катер и взяли моряка к себе.
Когда он рассказал свою историю, команда пожалела его, ему дали новую одежду, собрали немного денег, и Смит, наевшись до отвала, проспал двое суток. Скоро военное судно пришло в Каракас; там Смит распрощался с испанцами и поступил на пароход "Робинзон", отправляющийся в Англию. Через две недели высадился он в родном городе Ливерпуле, где жила также жена Гарта, и пошел ее искать, но по дороге увидел кабачок и решил, что по случаю благополучного прибытия не грех выпить один-единственный стакан водки. Он сел за стол, позвал слугу и получил стакан водки. День был жаркий. Смит сильно устал и охмелел; стало ему весело. Затолкав сундук Гарта дальше под стол, Смит важно развалился на стуле и, увидев бродячих музыкантов, приказал им играть, а сам потребовал вина, пива, пирогов, разной закуски; развеселясь окончательно, начал он угощать всех, кто был в кабаке.
Составилась большая компания, все перепились, а Смит даже ничего не помнил; он пришел в чувство уже поздно ночью, и потому, что его растолкал хозяин заведения.
– Забирай свой сундук и уходи! – сказал хозяин. – Я запираю трактир. Все твои приятели давно ушли.
Смит выругался, сел, почесал голову, поднял сундук, вышел на улицу и стал шарить в карманах. Оказалось, что он прогулял свои деньги и деньги Гарта, только одна гинея уцелела. Стало ему так стыдно, что он долго стонал и вздыхал, однако усталость одолела его. Он переночевал на пристани в будке сторожа, умылся, побрился и пришел на окраину города, где жила Марта.
Марта была молодая женщина, рассудительная и спокойная. Так как Гарт ничего ей не посылал, она жила поденной работой.
Узнав от Смита, что Гарт умер, Марта заплакала, затем вытерла слезы и стала расспрашивать матроса о покойном муже. Смит передал прощальные слова Гарта и спросил:
– Где же его сын?
– Он ушел в школу. Не прислал ли ему отец хоть какой-нибудь подарок?
Смит покраснел, вынул и положил гинею на стол.
– Только всего, – сказал Смит, – одна гинея да вот этот сундук.
Марта задумчиво посмотрела на матроса, взяла гинею и сказала:
– И то хорошо; можно теперь будет уплатить долг хозяйке за комнату да купить моему Джеку чернил и тетради.
Потом она, вздохнув, открыла сундук, выложила вещи Гарта и, стараясь улыбаться, сказала:
– Из отцовских сапог я сошью сапоги Джеку, да еще мне выйдут из них туфли – ходить на работу. Кокосовая чашка? – вещь нужная в хозяйстве. Сам сундук еще крепок, его можно продать; дадут два-три шиллинга. Прямо мы разбогатели!
Марта засмеялась сквозь слезы. И так она понравилась Смиту, что он снова покраснел и затосковал, вспомнив свою растрату.
Смит умел работать по парусному делу. Распрощавшись с Мартой, он отправился в док и нанялся в мастерскую, где стал чинить и шить паруса. Он твердо решил заработать три гинеи, чтобы отдать вдове.
"Хорошо, если бы она вышла за меня замуж!" – мечтал Смит.
Однажды он соскучился, пришел к ней, сел и начал рассказывать маленькому Джеку разные морские истории. Незаметно для себя Смит дошел в своих рассказах до истории с сундуком. Выслушав, как он несколько дней носился в шлюпке среди волн, Марта, которая до сих пор еще ничего не знала об этом, очень удивилась; ей стало приятно это, но она не выдала себя и сказала:
– Все эти хлопоты твои ничего не стоят.
– Почему? – спросил огорченный Смит.
– Догадайся сам.
Смит задумался, посидел еще немного и ушел. Через неделю он пришел к вдове и сказал ей: – Марта, я тебя полюбил. Будь моей женой.
– Я буду твоей женой, – ответила Марта, – если ты сделаешь то, что должен.
Снова Смит ушел с горьким стыдом в душе. "Да, она знает, что было четыре гинеи, а не одна", – размышлял он и, как только накопил эти деньги, явился к Марте и положил на стол три золотые монеты.
– Прости меня, – сказал Смит, – Гарт послал тебе четыре гинеи, а не одну. Я три гинеи случайно прогулял здесь в день приезда.
– Отчего же ты не сказал это сразу?
– Мне было стыдно. Я хотел сначала вернуть тебе деньги, а потом признаться.
– Сознаться никогда не стыдно, – заметила Марта, – надо было сказать немедленно. Ведь я все равно поняла, что ты деньги растратил.
– Да как же ты догадалась?
– Ничего нет проще: во-первых, ты покраснел, когда дал мне гинею, а во-вторых, ты пришел ко мне в восемь часов утра; приехал же ты – ты сам сказал – накануне вечером. Значит, ты целую ночь где-то путался; глаза у тебя были красные, руки дрожали. Уж если ты из-за сундука позволил высадить себя с корабля, то, приехав, наверное, поспешил бы отдать деньги и сундук мне. Что же этому помешало? А то, что зашел ты в трактир.
– Верно. Я виноват, – сказал Смит, опустив голову.
– И я виновата, – засмеялась Марта, беря его за руку, – пока тебя мучила совесть, я вышила тебе мешочек для трубки.
И она подала Смиту прехорошенький мешочек из зеленого шелка, на котором были вышиты желтыми нитками слова:
"Четыре гинеи".