Ваше Высокоблагородие не извольте беспокоиться уж коли я взялся дело будет. Вы мене выговариваете что дескать я не шибко расторопен, а время мол идет и что ради Государя нашего надобно стараться, а я и стараюсь Ваше Высокоблагородие и вот чего придумал.
Вы волнуетесь Ваше Высокоблагородие что мол никак невозможно заговорщиков тех изобличить, нет Ваше Высокоблагородие очень даже возможно. В Туле имеется у меня знакомый наборщик который говорил мне что можно незадорого купить готовые станки для печатания, набрать людей за плату, откупить какой подвал, прибрать в нем, поставить станки, бумагу купить, краски и прочее.
За таким делом можно очень даже просто войти в сношения с заговорщиками будто у нас тоже тайная типография, то есть можно привезти к нам ихнего Графа Толстого, пущай он убедится своими глазами будто мы тоже противу властей стараемся. В етом убедившись почнет он нас считать за своих, и мы за таким делом будем с ними связаны.
Ваше Высокоблагородие поверьте что я не за себя стараюсь и ночей не спал все думал, как их получше раскусить. Вы может подумаете что я ради денег стараюсь, а я ради Государя как Вы меня учили и ради Князя Благодетеля моего. А не будет денег так я ишо чего-нибудь придумаю да время-то уйдет, вот чего жалко.
А в Ясную Поляну попасть очень трудно, у них тйм двадцать мужиков сторожат днем и ночью, а уж поймают - псами затравят, палками забьют, я конечно Князя не выдам благодетеля моего, да зачем же зря помирать? Денег надобно по первому счету 1000 рублей.
Остаюсь Вашего Высокоблагородия Покорный Слуга
М. Зимин
И вот письмо, расправив крылышки, полетело в Москву пугать и тревожить высокое начальство и добывать Шилову хрустящие ассигнации, без которых ничего не могло осуществиться.
Амадей Гирос гулял где-то на свой печальный червонец, как бы вовсе и не заботясь о будущем.
Ночь, как говорится, входила в свои права. Постепенно затихали шаги, скрип половиц, приглушенные разговоры.
Старуха улеглась, вздыхая, в Настасьиной каморке, в то время как Настасья прикорнула в кухне на топчане.
Одна Дарья Сергеевна, Дася, в кружевной гостиной напевала с недоумением, но вскоре и она ушла, хлопнув дверью, и Шипов услыхал, как она шлепает по полу и разговаривает сама с собой, и изредка что-то похожее на тихий стон пролетало по умолкнувшему дому. Михаил Иванович засыпал в страдании и беспокойстве. То проваливался куда-то, то возникал снова. Дыхания не хватало.
Прохладная влага выступила на лбу. Он попробовал открыть глаза - ничего не получилось, а вокруг стало светлее, и даже сквозь тяжелые веки пробивался этот свет. Страх охватил секретного агента. И он вспомнил про бога и потянулся к нему обеими руками… Защити и помилуй!.. Он просил тысячу рублей, которых ему не хватало для полного счастья. Но бог был милостив на то, чтобы успокоить вьюгу, или мороз ослабить, или спасти от голодных волков, а к деньгам же он был безучастен. Тысячу рублей - чтобы встать на колени перед Дасей, а потом, сменив манишку, и котелок, и сапоги, выпив кофею, идти с бывшей вдовой по Дворянской, по Миллионной, туда, туда… А куда? А кто ж его знает, куда? Туда, туда, туда…
Свет все усиливался, стал ослепительным, невыносимым, и тогда кто-то тяжело опустился рядом и помог Михаилу Ивановичу приподнять веки, и Шипов увидел подполковника Шеншина.
- Ну-с, - сказал Шеншин, - в Ясную Поляну поедем али что будем делать?
Михаил Иванович кивнул согласно.
- Будем ради ассигнаций стараться али ради государя?
Шипов снова кивнул.
"Бог не слыхал, чего я ему говорил, - подумал он с отчаянием, - кричать надо". И закричал. И проснулся. В светелке было темно. За стеной похрапывал воротившийся Гирос. Вдруг дверь распахнулась, и влетел ангел.
- Ты чего это? - спросил Шипов. - Спать надо.
- Я тебе денег дать хочу, - сказал ангел. - На-ка вот, послужи мне.
Он увидел пачку ассигнаций и протянул руку. Ангел засмеялся.
- Ты для денег стараешься али ради господа нашего?
Михаил Иванович ухватил пачку, потянул к себе и обжегся. И тут же проснулся.
В светелке было темно. В доме было тихо. Дверь тихонечко скрипнула, растворилась, кто-то большой и расплывчатый бесшумно ввалился в светелку и задышал в самое ухо.
"Кто? Кто?" - подумал Михаил Иванович, но тут же понял, что это граф Толстой.
- Я тебе дам тысячу рублей, - сказал граф, - а ты уезжай в Москву…
- Да за что же это, ваше сиятельство? - удивился Шипов и заплакал.
- К Матрене езжай, а ко мне не ездий… Больно ты мне надоел…
- А как же подполковник-то?
- А я его убил… - сказал граф. - И губернатора убил. Скоро и до государя доберусь…
"Да пропадите вы все!" - подумал Михаил Иванович, напружиниваясь, протянул руку и взял деньги.
- Премного благодарен, мерси, - сказал он. - Я сейчас к Дасичке бы полетел, да старуха, лямур-тужур, мешает.
- А я и старуху убил, - засмеялся граф. И Михаил Иванович проснулся.
В доме стояла тишина, но она была такая, словно сон продолжался, и какие-то призрачные раздумья и картины возникали в больной его голове, и ему представлялась спальня, где спала вдова, облаком, источающим свет, небесной крепостью, а себя самого Михаил Иванович представлял в образе сатаны и даже потянулся рукой к пятнам и нащупал копытца. И тут вдруг стало ему легко, и ничто не болело, и он уже ощущал пол босыми ногами и уже стоял в начале скрипучей лестницы, готовый ринуться на грешную землю, где все дозволено и все возможно.
Так он стоял в одном исподнем, валенки, против обыкновения, позабыв в светелке, пальто тоже.
И вот он сделал шаг. Ступеньки легонько вскрикнули. Дальний свет лампадки вздрогнул и погас. Он шагнул снова. В светелке Гироса что-то громыхнуло. Шипов понял: компаньон уже воротился домой и теперь припал к замочной скважине. И верно, Гирос следил за ним, но сначала ничего не мог разобрать в темноте, а затем - то ли луна заглянула в окно, то ли глаза попривыкли - перед ним закачалась белая зыбкая фигура Шилова, медленно крадущегося вниз по ступеням.
В этот момент случилось невероятное: Шипов замер, затем взмахнул руками и плавно слетел в кружевную гостиную. Гирос чуть было не закричал.
Куда же ты, полночный дьявол с повадками ангела?
Снизу донесся шорох, и Гирос вырвался из светелки, готовый единоборствовать с кем угодно за свои права. Что случилось с греком? Или и ему пришел черед показывать когти? Или там, внизу, в таинственной тишине, действительно обреталась самая высшая из надежд, перед которой все ничтожно - и слава, и почести, и деньги?
Высоко вскидывая худые коленки, Гирос торопился схватить соперника на месте преступления. Распаляя себя, он ясно видел опостылевшие бакенбарды, востренький недоверчивый подбородок и зеленые глаза Шилова, способные иногда привести в отчаяние.
Уверенности в успехе, как всегда, не было, но ноги несли, худые коленки взлетали с остервенением. На какой-то миг он снова увидел перед собой белую фигуру, окруженную зеленоватым сиянием: Шипов застыл на распутье, голова растворялась в темноте. Безголовое чудовище едва дышало, а может, просто подкарауливало чересчур ретивого компаньона.
"Идет, прощелыга, торопится!" - подумал Михаил Иванович с досадой.
Ему показалось, что он мышка, а норка забита, не спрятаться. И в этот момент норка растворилась и вдова, зевая и крестясь, выплыла из нее, едва не задев Шилова. Гирос застыл, подобно монументу. Дася исчезла на кухне. И тогда Михаил Иванович качнулся и пропал в спальне.
Гирос присел на последнюю ступенечку и тихонько завыл.
Тут из Настасьиной каморки вывалилась громадная старуха и, озираясь на Дасину дверь, протопала во двор.
Пробравшись в спальню, Шипов совсем одурел, вдохнув аромат духов, теплой постели и сна. Перед ним возвышалась Дасина кровать, подобная лобному месту. Палач в красной рубахе похаживал в душе Михаила Ивановича и манил его пальцем. Михаил Иванович пал на колени, голову положил на взбитое одеяло и, слабея, стал ждать. Но минуло много ночей, а Дася не появлялась. Видимо, старухина святость была сильней его страсти. Он погладил одеяло, дотронулся до простыни: она постепенно теряла тепло, холодела, становилась равнодушной.
Когда б он знал, что его компаньон бесшумно кружится за дверью, ломая руки и шепча проклятья, он бы, наверное, не стоял, коленопреклоненный, у Дасиной кровати, а принял бы вызов и в замершем доме грянули бы звуки борьбы, но Михаил Иванович о том не думал, а словно воин, вернувшийся после долгих скитаний, никого не заставший, ждал и терял надежду.
Тем временем Гирос, покружившись, приблизился к Дасиной спальне и, содрогаясь от печали, припал ухом к дверям, чтобы услыхать наконец торопливое перешептывание ангела и сатаны. Так он стоял, ожидая удобного момента, чтобы ворваться туда и в единоборстве решить свои права, и не заметил, как за его спиной, испуганно всплеснув рукавами пеньюара, вдова отскочила от него, кинулась вверх по лестнице и укрылась в светелке у Шипова в надежде найти у него защиту.
Михаил Иванович всего этого не знал и не слышал. Простыня была совсем уже холодна, аромат духов смягчился, дурман постепенно рассеялся, и в его голове возникла вдруг совершенно отчетливая картина: Дася, обливаясь слезами, стоит перед собственной дверью, не зная, как войти, потому что перед нею, расставив длинные подлые ручищи, раскачивается красноносый грек, и приближается, и скалит зубы, и сопит, и еще мгновение - он обхватит ее и понесет в охапке в свою светелку… И в этот момент Шипов услыхал стон, глухой и далекий. Он вскочил, вслушался. Стон повторился. О дверь что-то терлось - то ли ухо Гироса, то ли Дасин пеньюар. "Обнимает!" - догадался Шипов и одним прыжком пересек комнату и распахнул дверь. Послышался удар. В полумраке коридора перед Шиповым стоял Гирос, держась за щеку.
- Сейчас бить буду, - шепотом сказал Шипов.
- Бей, Мишель, - будто насмешливо откликнулся Гирос и загородился тонкими руками.
Но что могли эти несчастные жердочки перед напором урагана? Они разлетелись в разные стороны, ограда рухнула, и жилистый кулак Михаила Ивановича свободно долетел до длинного носа компаньона. Нос хрустнул. Компаньон, отброшенный к стене, ахнул. Всего одно мгновение продолжалась буря. Не успел кулак взлететь еще раз, а Гирос уже мчался по лестнице, пригнувшись, перебирая ступеньки ногами и руками. Окрыленный успехом, Михаил Иванович бросился было следом, чтобы пригвоздить мерзавца к позорному столбу, но пройдоха успел уже заскочить в свою светелку и задвижка щелкнула. Шипов, как поджарый хищник, испуская в душе сладкий клич победы, затрусил обратно к Дасиному логову, куда его влекла природа.
Видимо, уже начинался рассвет: все в доме приобрело смутные очертания, все как-то уже виделось, виднелось, различалось, обретало названия, и Шипов в своем исподнем переставал походить на привидение, хотя об этом не думал, а рвался туда, туда, в аромат духов, в объятия, в тайну.
И вдруг он замер. Ужасная картина раскрылась перед ним. Из распахнутых дверей Дасиной спальни, осторожно и вкрадчиво ступая, показался Гирос, словно это не он только что ускакал на четвереньках в свою спасительную, заоблачную светелку…
- Ааааа! - зарычал Михаил Иванович и ринулся на врага.
Они сцепились, рухнули и покатились по полу, разрывая - одежду, и в тот момент, когда Шипов уже было дотянулся кулаком до отвратительного носа, нос дрогнул и легко отделился от лица компаньона. Затем в полубреду Михаил Иванович видел, как сполз с головы врага черный косматый парик, и круглое, розовогубое лицо проклятой старухи открылось перед секретным агентом.
- Аи да граф! - едва слышно захохотала старуха, поднимаясь с пола. Испугались! А ведь ночью не то еще бывает… - И, ловко вскочив, исчезла в Настасьиной каморке.
Ничего уже не понимая, Шипов попятился и снова очутился в Дасиной спальне, возле кровати вдовы. Розовое одеяло неподвижно громоздилось на холодной простыне. Сломленный всем происшедшим, Шипов свалился на пол и замер. Теперь ему хотелось одного: прижаться щекой к Дасиным коленкам, и закрыть глаза, и уже никогда не открывать их. И тут, словно услыхав его желание, она тихо вошла в спальню. Она увидела его, распростертого у кровати, но не испугалась, и не закричала, и не кинулась прочь. Медленно, едва касаясь пола, подходила она, и Михаил Иванович расслабленно ждал, когда же она совсем приблизится и положит прохладную маленькую свою ладонь на его горячий лоб. Она приближалась. Голубой ее пеньюар явственно просматривался в сером утреннем свете. Он зажмурился. Половицы слегка подрагивали. Затем все смолкло и Шипов ощутил на лбу прохладную ее ладонь. Он потянулся к ней. Она вздохнула и присела на кровать.
"Те-те-те-те, - подумал он, успокаиваясь, - ко-ко-ко-ко".
И тут былая страсть вспыхнула в нем, и, полный восторженной благодарности и любви, он вскочил и обнял вдову, и тут же ее ручки обвились и скрестились у него за спиной.
- Ле-ле-ле-ле, - горячо зашептал Шипов, и она обняла его крепче. Лю-лю-лю-лю? - спросил он, млея, и она сжала его так, что перехватило дыхание. - Дасичка… - прохрипел он удивленно и рванулся, чтобы заглянуть ей в глаза, и закричал в ужасе - перед ним маячило розовогубое лицо старухи. Она сжимала его все сильнее и сильнее и при этом не переставала беззвучно смеяться.
- Что, граф, какова моя любовь? - спросила она и вдруг оттолкнула его.
Не помня себя, он вылетел из спальни и, подобно своему компаньону, на четвереньках заскакал вверх по лестнице.
Там, наверху, казалось, было спасение. Но разве мы знаем, что может ожидать нас за ближайшим поворотом? И Михаил Иванович, ворвавшись к себе, увидел, что проклятая старуха уже здесь и уже сидит на его постели, кутаясь в голубой пеньюар, и не оборачивается, чтобы Михаил Иванович, упаси бог, раньше срока не заметил ее круглого, розовогубого лица.
Когда смертельное кольцо сжимается, загнанный зверь становится страшен. Отчаяние правит им. Тогда для него не существует ничего. И Михаил Иванович, вместо того чтобы кинуться прочь, закусил бледные губы и решительно навалился на обидчика. Удар был так силен, что старуха взвилась, натолкнулась на комод и закричала в полную силу:
- Мужик! Свинья! Как ты смеешь! Вон из моего дома! Настасья! Да Настасья же!..
- Дасичка… - ахнул он и в беспамятстве грянулся об пол.
Компаньон за стенкой все слышал. Он глянул в щель. Дася бежала по лестнице, рыдая и зовя на помощь. Амадей Гирос не выдержал. Страх перед Шиповым померк. Он видел только удаляющуюся спину вдовы, видел ее мелькающие пяточки, и это придало ему смелости. Уже не таясь, быстрыми прыжками понесся он вослед, чтобы наконец очутиться перед нею, перед плачущей и оскорбленной, и вымолить себе снисхождение. Он видел, как голубые крылья мелькнули в дверях спальни, будто призывая его, Гироса, но дверь захлопнулась. И в этот момент чья-то тяжелая рука опустилась на плечо итальянца. Он попытался отскочить, но рука держала крепко.
"Неужто Мишель?!" - подумал он, холодея, и оглянулся. Старуха странница стояла перед ним, вперив в него холодный взор, поджав розовые губы.
- Я жандармский полковник Муратов, - сказала она непреклонно. Следуйте за мной. - И подтолкнула его.
Они сбежали с крыльца. Красный, побитый нос Амадея стал еще багровее от раннего мартовского морозца. Черная челка безобразно сползала на лоб. Страх мешал Гиросу соображать, а уж надеяться на чью-то помощь здесь, на пустынной улице, не приходилось и вовсе. Сильная рука полковника сжимала плечо. Впереди откуда ни возьмись из серой дымки возникли лошадь, пустые сани. Полковник подтолкнул его к экипажу. Гирос собрался было занести ногу, но от толчка подлетел кверху, и перевалился через край, и замер на самом дне.
- Лежать и не шевелиться, - сказал полковник жестко и исчез в утренней дымке.
"Пошел за кучером", - догадался несчастный Гирос.
Вдруг невероятная мысль обожгла его: ухватить поводья, крикнуть, свистнуть - и ищи ветра в поле!.. Но пошевелиться было страшно. Дася позабылась мгновенно, но тошнило то ли от мелкого страха, то ли от холода. Вдруг послышались шаги. Чернобородый кучер легко вскарабкался на облучок, и сани тронулись. Полковника не было.
"Ай-яй-яй, - подумал Гирос, коченея, - радость какая!.."
Кучер взмахнул кнутом, и застоявшаяся лошадь пошла крупною рысью. Гирос, осмелев, выглянул из саней, и ему привиделась зыбкая фигура полковника, вынырнувшего из-за угла, и даже послышался истошный крик…
- Гони! - крикнул Гирос кучеру.
Кнут свистнул. Лошадь понеслась галопом.
- Гони! Гони! - орал Гирос, захлебываясь от счастья и страха.
Где они скакали, определить было трудно. Безнадежно отставший полковник бесновался где-то там, позади, за каким-то там углом. В довершение удачи Гирос вспомнил, что в кармане еще осталось немного денег, и велел кучеру гнать к ближайшей харчевне. И тотчас сани послушно свернули за угол, за другой, пошли медленней, и не успел Гирос осмотреться, как они въехали в ворота и остановились. Кучер проворно слетел с облучка…
Зачем тебе алмазы и клятвы все мои?..
- Ну, молодец, - сказал Гирос, вываливаясь из саней. - Хорошо гнал, ух, как хорошо! - И подрыгал затекшими ногами.
Тут кучер подошел к нему, взял его за плечо и сказал;
- Я жандармский полковник Муратов… Следуйте за мной! - И потащил опавшего Гироса в дом.
Все остальное происходило как в тумане. Они прошли по каким-то коридорам, лестницам, переходам, миновали несколько комнат, пока не остановились в большой и просторной, с высокими окнами, с мягкими креслами, с большим пузатым столом, загроможденным книгами. Полковник велел Амадею ждать, а сам вышел. Отчаяние овладело Гиросом. Он поминутно вздрагивал и озирался, словно теперь уже отовсюду мог возникнуть страшный полковник, и даже в неподвижной мебели чудились ему подвох и тайна. Мозг уже не искал спасения. Просто хотелось скулить, ни на что не надеясь. Тошнота усиливалась. Вдруг вошел полковник. Одет он был на сей раз в длинное серое платье с буфами, на нем был седой, хорошо забранный вверх парик, лицо было круглое, уже немолодое, светлые глаза безразлично оглядывали Гироса. В руках полковник держал поднос, уставленный тарелочками, вазочками и двумя большими чашками, над которыми поднимался пар. Сильный аромат кофея донесся до Амадея, и он очнулся.
- Ваше высокоблагородие, - сказал он жалобно, - да вы со мной не стесняйтесь, бейте меня, ваше высокоблагородие, я пес… Я все могу, вы меня не стесняйтесь… Вы только приглядитесь ко мне, какой я пес… Хотите, я на четвереньки встану? Хотите? Мне ведь ничего не стоит, ваше высокоблагородие…
В это время действительно вошел полковник Муратов, свежий, розовогубый, в служебном мундире.
- Аи! - крикнул Гирос и заслонился обеими руками. Экономка поставила поднос и удалилась.