"Ухвачусь за подол Афруз-баджи, а она пусть умаслит Мадата, - размышлял Кеса, заметно повеселев. - Сейчас Мадат сидит в кресле секретаря райкома товарища Демирова. Персона важная!.. Заручусь-ка его покровительством. Пригодится на худой конец. А прибудет комиссия, все стану начисто отрицать знать ничего не знаю, не ведаю, это проделки мстительного Абиша, "элемента". Он втравил меня в эту мерзопакостную затею. А я, конечно, неграмотный, деревенщина… Да будь я грамотным, разве стал бы курьером? Сидел бы за письменным столом в кабинете, важный, как бек!.. Как это говорится: "Видал верблюда? Не то что верблюда - помета верблюжьего не видел!.." Значит, я знаю на свете веревку от колокола - раз, метлу - это два, ведро для воды - три. И пусть раскалят сковородку и приложат к ней мой язык - на себя ничего не возьму!.."
Нагнувшись, Кеса открыл дверцу курятника, и разномастные куры с веселым кудахтаньем, звучно хлопая крыльями, высыпали во двор. Присев на корточки, Кеса рассыпал пред ними полные горсти ячменя. Отталкивая друг друга, куры бойко клевали зерно.
Афруз-баджи привыкла подниматься из-за своей стаи спозаранку. Вот и сейчас она, протирая опухшие глаза, в халате вышла на террасу и, увидев Кесу в окружении веселых, задорно кудахтающих кур, счастливо засмеялась.
- Ах; чтоб тебе не умереть бобылем, Кеса, ну, как это ты вспомнил о моих курочках?
Не-ет, кажется, дело Кесы не такое уж пропащее… Значит, правильно он поступил, что отправился ночью за ячменем, рискуя в любой миг получить пулю от зорких милиционеров. Если утопающий хватается за соломинку, то куда умнее вцепиться в полу халата Афруз-баджи. - Думал, что ты, ханум, устала, вот и решил: пускай поспит себе подольше, - подобострастно сказал Кеса, еще усерднее потчуя кур зерном. - Детишки ведь… Семья! И о муже надо заботиться. Должен же я чем-нибудь подсобить баджи в ее неусыпных хлопотах.
Спасибо, Кеса! - воскликнула Афруз-баджи и вынула из кармана халата деньги, протянула через перила. - До твоего церковного перезвона еще далеко, беги к мяснику, купи два кило самой свежей жирной баранины, без костей и довесков!..
Кеса только этого и дожидался. Через минуту, зажав бумажки потной ладонью, он быстро шагал вверх по извилистой улице к базару.
В лавке мясника висели в ряд еще теплые, даже не потрошенные бараньи туши: казалось, что от них шел парок, до того они были свежие, благоуханные.
- Жена секретаря райкома повелела, - высокомерно сказал Кеса, - отпустить два кило баранины, без костей, мякоть жирную, сочную.
- Позволь, - удивился продавец, - ведь партийный секретарь у нас Демиров, а у него нет жены.
- Не припечатали ли райкомство ко лбу Демирова? - ехидно сказал Кеса. Райком - это стол в кабинете. Кто за ним восседает, тот и райком!.. - И победоносно улыбнулся, будто изрек невиданную мудрость.
- А-а-а, ну, это другое дело, - уклончиво заметил мясник, не желая связываться со звонарем, и быстро отрезал от туши самый лакомый кусище, облитый розоватым жирком.
Кеса небрежно бросил деньги на прилавок.
- Что случилось? Вот так чудо!.. Деньги!
- Да, деньги. А ты, нечестивый, на что намекаешь?
Собственно, мясник и хотел сказать, что, покупая мясо Гашему Субханвердизаде, Кеса частенько забывал платить…
Афруз-баджи поджидала Кесу на терраске.
- А чуреки купил? - спросила она, принимая из его рук увесистый пакет.
- Что ж, могу сходить и за чуреками, согласился Кеса. - Время терпит.
Пекарь уже разложил на стойке только что вынутые из печи чуреки; пьянящий густой аромат их кружил голову.
- Эй, давай самый нежный, самый горячий чурек! - бесцеремонно приказал Кеса.
- Послушай, я же не торгую, - развел руками пекарь. - Меня Нейматуллаев немедленно уволит с работы. Кто заступится?
Кеса оторвал от чурека большой кусок, сунул в рот.
- Скажешь, Кеса велел, Кеса распорядился, - прожевывав, сказал он.
- А если все-таки уволит?
- Пока я жив, Нейматуллаев, будь он даже ветром, не пошевелит и волоска на твоей открытой макушке!
Как видно, благосклонность Афруз-баджи тотчас же отразилась на характере Кесы.
Но бойкая супруга Мадата не унималась, требовала все новых и новых услуг.
- Не видел, каймак (Каймак - сливки - ред.) привезли? - так встретила она запыхавшегося посыльного.
"Вот чертова баба!"" - скривился Кеса, но отказаться не посмел, а баджи вручила ему миску да добавила строгим тоном, что каймак должен быть обязательно свежим, густым, так чтоб ложка стояла.
На этот раз Кесе не повезло, - долго он бродил по молочному ряду, где торговки уже развязали хурджуны, но сливок не нашел. Пришлось возвращаться с пустой чашкой.
Афруз-баджи надула пухлые губки.
- Ай, Кеса, ну что бы подождать! Пока шел назад, наверно, и подвезли. Не выпали б от этого изумруды, украшавшие твой кинжал! Ребенку же нужен каймак.
- Пожалуй, так оно и есть, достопочтенная баджи, - нахмурив реденькие брови, сказал Кеса и, понурившись, поплелся на базар.
Но удача уже изменила ему, - торговки сливками не появлялись… Делать нечего, Кеса, опечаленный, скучный, опять зашагал к дому Мадата.
- Ну, что за неприятность!.. - ахнула Афруз-баджи, сидя на ступеньках террасы, любуясь копошившимися у ее ног курами. - Купил бы ребенку хоть сотового меду!
С этим поручением Кеса управился за несколько минут, но дотошная Афруз-баджи внимательно осмотрела покупку и осталась недовольной.
- Что за гадость принес, ай, Кеса? Это же не мед, а лесная гниль, это козий помет!.. Немедленно же перемени да разбей голову той нахалке, которая всучила тебе такую несусветную дрянь!.
Пререкаться с женою Мадата, ставшего в районе сильным человеком, было не с руки. Никто ж не заставлял - сам принес мешок ячменя. Кеса упрекал себя за кротость, раскаивался, что связался с неугомонной женщиной, но все-таки отправился снова на базар.
- Возьми обратно… твой захримар! (Захримар - змеиный яд - ред.) отыскав торговку, сказал он заплетающимся языком: ночью-то глаз не удалось сомкнуть. И, стащив с головы выцветшую кепку, вытер крупные, как кукурузные зерна, капли пота.
Окинув возмущенным взглядом безбородого тощего человека, торговка беспощадно отрезала:
- Базар - это базар!
- Что это значит?
- А так!.. Куплено - куплено, продано-продано, ступай подобру-поздорову!.. С неба свалился? - Тетушка затряслась всеми тяжелыми телесами. - Или думаешь, молчать стану, терпеть твои издевки?.. Ишь как разошелся! - И, поднявшись со скамейки, провела перед самым носом Кесы внушительным кулаком. - Ты решил, что перед такой облезлой старой курицей я превращусь в цыпленка? Урод несчастный!..
Вокруг уже собрались плотным кольцом любопытные. Кто-то из сведущих соседей шепнул торговке:
- Послушай, это же курьер самого товарища Субханвердизаде!. Тетушка и ухом не повела.
- Мне-то что с того, что курьер!.. Не превратится же он в осленка дойной ослицы! Мой муженек, царство ему небесное, красным партизаном был. Да я сама снаряды возила на арбе Красной Армии!.. Курьер! Эка невидаль! Пусть только тронет, до центра дойду! Глотку перерву!.. Высосал" весь мед и теперь говорит: "Бери обратно тухлую вощину!" Весь сельсовет дрожит, как осиновый лист, при моем крике!.. А-а-а! Плевать хотела и на Кесу, и на какого-то Заде! Слон верблюда потяжелее. Как же ты, болван, осмелился хаять мой душистый, как цветок розы мед?
Трижды плюнув, что означало высшую степень пренебрежения, Кеса молча повернулся и зашагал к телефонной станции. Нашла коса на камень. Языкастую кумушку не переспоришь, о полнейшем отчаянии Кеса постучал в комнатку Аскера. Тот долго не откликался, наконец заспанный, в нижней рубашке, открыл дверь.
- Исключительно между нами, - передразнивая Кесу, сказал Тель-Аскер, не обращая внимания на чашку с медом в руках вошедшего, - чем же закончилась эта твоя история с аэропланом и комиссией из центра?..
Кеса быстро присел на табуретку, почувствовал, что ноги его ослабли.
- Какой аэроплан? Чего ты чепуху мелешь?
- Исключительно между нами, не валяй дурака! - строго сказал телефонист. Твой эйриплен (Игра слов "эйри" - ложный, кривой - ред.) - грубая афера. И не стыдно тебе?
Кесе почудилось, что он из-под проливного дождя угодил в снежный, колючий, в кровь царапающий лицо буран.
- Да ты откуда узнал?
- А вот узнал!.. Теперь я, голубчик, не поверю ни одному твоему слову о вечной дружбе.
"Если колесо катится под гору, то его не остановит и сам аллах", вспомнил Кеса народную поговорку.
- Слушай, об этом мы завтра потолкуем, а сейчас дай мне, бога ради, три рубля! - обратился он со смиренной просьбой к приятелю.
- Клянусь, ни копейки! - И неунывающий Тель-Аскер вывернул карманы пиджака и брюк, висевших на стене. - У мена, представь, деньги почему-то не залеживаются!
- Что ж, тебя в чайхане кормят бесплатно? - ехидно спросил Кеса, размышляя, как выйти из положения…
- Представь, я приглашен в гости к безбожнику Худушу, - насвистывая, сказал парень, взбил гребешком перед осколком зеркала пушистый чуб, туго затянулся ремнем.
- Жаль мне эту уймищу кур и цыплят, каких ты сожрал, ненасытный шакал, вздохнул Кеса, прикидывая в уме так и сяк, каким же образом откупиться от Афруз-баджи за мед. - Чтоб эта курятина превратилась в гной и вытекла обратно из твоего носа!
- Но почему, ай, Кеса, ты шлешь проклятия, словно безутешная вдова? хладнокровно спросил телефонист. - Курятену, между прочим, ты жрал наперегонки со мною! Но это, конечно, исключительно между нами!.. А где же комиссия из центра? Где эйриплан?
"Назвался груздем, полезай в кузов", - сказал себе Кеса, понимая, что погиб окончательно и бесповоротно.
Ему все-таки удалось умаслить вздорную Афруз-баджи - вызвался сам перемыть грязные тарелки…
В соседней комнате Мадат, облокотившись на подушку, читал газеты.
Решительно засучив рукава, Кеса снял с керосинки кастрюлю с кипятком. Заглянув в угол, он убедился, что таз полон грязных тарелок.
"Сама судьба загнала меня сюда, - приходится покориться", - подумал он, со вздохом принимаясь за мытье. Когда вся посуда была протерта до блеска, Кеса на цыпочках вышел на террасу, поманил к себе хозяйку.
- Аведь у меня есть маленькое дельце…
- К добру бы!
- Проклятье злу, - понизив голое, сказал Кеса, придав своему морщинистому лицу страдальческое выражение.
- Проклятье злу, - охотно согласилась Афруз-баджи, вспоминая тарелку с медом. - У меня смиренная просьба к партийному секретарю.
- Ты же правая рука председателя Субханвердизаде! - разумно возразила хозяйка.
- Конечно, верблюд высок, но слон выше.
На широких щеках Афруз-баджи зацвели пунцовые розы. Значит, ее уважают, с нею считаются, значит, ее заступничество имеет солидный вес.
- Но что в силах сделать, ай, Кеса, мой Мадат? Он же второстепенная личность.
- Ну, не скажите, - Кеса знал, что лесть волшебный, ключик к сердцу надменной баджи. - Теперь району известно, что Мадат первая голова во всех партийных делах!
Афруз-баджи горделиво выпрямилась, выпятила мощную грудь, вскинула тяжелый подбородок. - "Ах, если бы Мадат навсегда остался первым секретарем! Вот было бы славно" - возмечтала она, красуясь перед раболепным Кесой.
- Рухнул мой дом! - прошептал тот, напомнив хозяйке, о своем присутствии.
А в душе Афруз-баджи уже шевельнулась неприязнь к Таиру Демирову, и она начала оттачивать, словно бритву на оселке, свои тайные замыслы.
- Ах, отстань! - капризно обронила она и ушла в комнату, чтобы поскорее угостить мужа вкусным завтраком.
"Если Мадат действительно станет наиглавнейшим в районе, то сколько же просителей столпится у моего порога? - прикинула в уме Афруз-баджи. - Конечно, я буду выслушивать жалобы и помогать этим Мадату, но ведь все просьбы невыполнимы. И благодеяния нужно вершить осмотрительно, с точным расчетом!.. Лишь тогда я и Мадат сможем управлять районом куда мудрее, чем Таир Демиров…"
И Афруз-баджи прочно запечатала свой алый ротик воском, не откликнулась на стоны оставшегося за дверью безбородого.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Шесть лет назад семья Мадата ютилась в маленькой комнатке деревянного домика, стоявшего в нагорной части городка, на самой окраине, у неистово шумевшей в овраге речки.
Мадат работал в батрачкоме, как тогда говдрили, и занимался преимущественно заключением трудовых договоров между кулаками и батраками.
Натянув до колен связанные женою шерстяные носки с красными узорами, обувшись в белые чарыки с загнутыми, как птичьи клювы, носами, он перекидывал через плечо сумку с бланками договоров, отправлялся пешком в аулы и пропадал в горах целыми неделями.
Ожидая супруга, Афруз-баджи места себе не находила, металась: "Отгрызут когда-нибудь злодеи кулаки голову моему ненаглядному!.." А идя поутру на базар, она с завистью глядела, как во двор райисполкома въезжали верхом на резвых скакунах начальники, различного достоинства, но все-таки начальники, таких пешком в горы не пошлешь, нет! И сердце Афруз переворачивалось, трещало от унизительных переживаний, как зерна кукурузы на раскаленной сковороде.
"Какая несправедливость! - возмущалась она. - Мой бедненький все пятки себе отобьет, считая версты на каменистых тропах, а эти, на-чаль-ни-ки, знай себе скачут на иноходцах. Мой был батраком с малых лет и остался батраком, не расстанется никак с прадедовскими чарыками. А эти, на-чаль-ни-ки, форсят в хромовых сапогах!
И когда муж, измученный, возвращался из долгого путешествия в горах, то Афруз-баджи его не жалела, - наоборот, обрушивалась с попреками:
- Умным несут арбуз, а тебе ярпуз! (Ярпуз, ярпыз - дикая мята - ред.)
Сильнее всего ее угнетало, что в магазинах продавцы заискивали и лебезили перед женами ответственных работников, из-под прилавка доставали самые модные товары: "Баджи, как вы находите, подойдет? Прелестная ткань!.." Афруз-баджи тем временем стояла в сторонке и терзалась неслыханными мучениями.
- Ай, Мадат, когда же тебя выдвинут в начальники? - приставала она к мужу.
- Не всем же быть начальниками, - благодушно отвечал Мадат. - Если при нэпе существуют кулаки и батраки, то должен же я, коммунист, защищать интересы батраков.
- А что такое за штука - нэп?
- Новая экономическая политика.
- Ну, вот с этой эко-но-ми-ческой ты и сейчас сам батрак, как встарь!.. Неужели нельзя заботу об этих голодранцах переложить на плечи другого коммуниста?
- Чем же я лучше других, ай, Афруз-джан?
- Ты не лучше, конечно, а хуже! - зудела женушка, багровея от злости. Ступай в кооператив и сам увидишь, что твоего имени нету в святцах… Ни разу продавец не окликал меня: "Ай, баджи Таптыгова, примите этот дивный отрез на платье!" Куда бы я ни пошла, всюду суют под нос гнилой ситец. А ведь ты день и ночь скитаешься в горах, ты рваный и босый!.. А если кулаки подстрелят? Ай-хай!.. Скорее с неба посыпется каменный дождь, чем отпустят в кооперативе для твоей несчастной женушки приличный товар!..
У Мадата все еще сохранялось благодушное настроение.
- Эй, женушка батрака, сколько же у тебя платьев? - И тыкал пальцем в обитый полосами железа сундук. Жадность Афруз-баджи была острее сабли.
- Да ну, что за платья, лучше б их вовсе не было!.. И ты смеешь называть этот мешок из синей бязи платьем?
- Ну, предположим, что - мешок из бязи, а рядом?
- Ф-фы, цветастое, пестрое, как твое одеяло?
- Значит, два?
- Гнилой шелк, расползается, как паутина!
- Три, получается? Дальше…
- Марля, больничная марля на бинты и повязки! - сердито восклицала женушка.
- Значит, маркизет белый… Еще?.. - Ф-фы, остальные на меня не лезут!
- Растолстела, вот и не лезут!.. - Мадат горько усмехнулся. - А моя мать за всю жизнь не посетила ни одной свадьбы, как ни упрашивали соседи… Выходного платья не было! А когда шла на поминки, то надевала чужой туман (Туман - широкая юбка - ред.) У тебя, страдалица, сундук ломится от платьев, а все еще недовольна!
- Бый! - Афруз-баджи надулась. - Как можно равнять старуху с молодой, ай, Мадат?
- Да ведь и она когда-то была тоже молодой!.. Как родился на свет, помню свою незабвенную матушку босой, в лохмотьях, с непокрытой головою. - Мадат с трудом удерживал слезы. - Не-ет, я всю жизнь готов работать в комитете батраков, чтобы помогать бедноте, обуздывать алчных кулаков!
- Выходит, всю жизнь не скинешь самодельных, из буйволовой кожи, башмаков? - клокоча от ярости, вопрошала Афруз. - Всю жизнь будешь выбивать дорожным посохом зубы кулацким собакам?
- А это уж как придется… Во всяком случае, никогда не изменю партии, не искажу наказов советской власти!
Такие скандалы возникали в семье Мадата непрестанно. Афруз-баджи и наяву и во сне видела, что ее Мадат наконец-то стал руководителем района, самым наиглавнейшим. И тогда перед Афруз-баджи распахнутся настежь двери всех мануфактурных магазинов… На дом станут присылать отрезы, уламывать: "Иолдаш (Иолдаш - товарищ - ред.) Таптыгова, окажите честь, возьмите этот вязаный платок из крученого шелка!.. Иолдаш Таптыгова, не откажите в любезности, примите этот коверкот".
Проходили дни, недели, месяцы, а Афруз-баджи всячески старалась уломать Мадата, разжечь в его душе костер тщеславия и суетной корысти. Ей уже рисовался в мечтах уютный домик, и новенький серебристый самовар на столе, и никелированные кровати с шарами, и обязательно - трюмо во всю стену, и непременно - телефон.
В августе 1928 года Мадата направили на учебу в Закавказский коммунистический университет.
От радости он прыгал, как мальчишка, обнял жену и закружился с нею по комнате.
- Да ну тебя! - отбивалась недовольная Афруз. - Курсы по улучшению быта батраков!.. Опять в Бузовны, что ли?
В Бузовнах Мадат учился на краткосрочных профсоюзных курсах.
- Не в Бузовны, а в прекрасный город Тифлис!.. - И он громко затянул арию из оперы "Ашуг Гариб": - "О мать моя, в город Тифлис, о сестра моя, в город Тифли-и-ис!.."
- В Тифлис-то раньше беки ездили пьянствовать! - заметила Афруз, еще не смекая, какие перемены в ее судьбе сулит этот отъезд.
- Да, раньше беки, а теперь батраки!
- Что ж, поезжай, поезжай, грузинские красавицы тебя там дожидаются! скрипучим голоском заметила жена.
- Как устроюсь, за тобою вернусь, - успокоил ее Мадат г, делая вид, что держит в руках перламутровый саз и играет на нем, запел во все горло арию Гариба: - "Соберу-у-у семь мешков золота, привезу к себе мою-у-у Шахсенем!" (Шахсенем - героиня оперы "Ашуг Гариб - ред.)
Внезапно Афруз захныкала:
- Остался б лучше здесь, милый! Подумать страшно - Тифлис!.. Как-никак, а здесь возвращаешься из дальних странствий по аулам все же в свою каморку! Кончиком платка она смахнула со щек слезинки. - Выпало б нам счастье, так в районе же тебя бы выдвинули на ответственную работу! А что в Тифлисе? Какие там, в Тифлисе, книги-тетрадки? Не маленький, кажется, чтобы сидеть за партой!..
Однако Мадат не поддался на ее уговоры, выправил все документы, получил на дорогу деньги.