"А если у нее есть жених? Ах, ну и пускай! Ведь мы, ответственные деятели, - не истуканы, а тоже грешные люди, как прочие. Прав я или нет? Стоит ли волноваться столь опытному "охотнику"? Как говорится: "Минуло восемьдесят, девяносто, а там - сто лет… Глянь, а тебя и на свете нет", - думал с блудливой улыбочкой Субханвердизаде.
Наступил срок исполнения данного обета. Рухсаре предстоит выпить уготованную ей рюмку коньяку. Услужливый доктор Баладжаев умело и хитро направил козочку к тому месту, где притаился в засаде охотник. Теперь только бы не осрамиться?.. Гашем постарался взять себя в руки, придвинул ближе стоявшую на столике у изголовья кровати лампу, прибавил в ней огонька, повернулся к двери и придал лицу своему кроткое выражение.
Рухсара трижды негромко постучала.
- Войдите, - простонал Субханвердизаде. Медленно открыв дверь, девушка застыла на пороге.
- Добро пожаловать, дочь моя Сачлы! - сказал председатель благостным тоном. - Добро пожаловать в наш дикий горный район! Добро пожаловать в наше скромное жилище!
Девушка покраснела. Ей было неприятно, что председатель исполкома назвал ее "Сачлы". Солидный человек!.. Ему-то не подобало бы повторять это прозвище. Ведь у нее настоящее имя есть - Рухсара. Но почему-то все - и телефонист Тель-Аскер, и зеленоглазая Гюлейша, и толстуха Ханум Баладжаева, и посетители больницы - упорно называют ее "Сачлы"… А теперь и сам председатель тоже!..
С трудом переводя дыхание, девушка шагнула в комнату, поискала глазами, куда бы положить чемоданчик.
- Поставьте сюда, Сачлы-ханум, если это вам удобно, - Субханвердизаде показал на стоявший у изголовья столик.
Перед кроватью был разостлан небольшой коврик, в углу комнаты стоял простой шкаф с одеждой. Над кроватью висел длинный узкий пестрый ковер, а на нем отливали синеватым блеском перекрещенные винтовка и маузер с деревянной кобурой-рукоятью. На случай же всякой неожиданности Субханвердизаде никогда не расставался с наганом: днем носил на поясе под гимнастеркой, на ночь прятал под подушку, предварительно проверив, осмотрев патроны, курок… Когда же председатель отправлялся в командировку в горы, то прицеплял наган к поясу поверх рубахи да еще перекидывал через плечо на ремешке маузер.
Заметив, что Рухсара сразу же обратила внимание на винтовку и маузер, он, облокотись на подушку, сказал благодушно:
- Видите?.. Какое грозное оружие? Если вам, медицинским работникам, для всяких операций требуются блестящие ланцеты, пинцеты, ножи, ножницы, иглы, то нам для кое-каких операций нужны пока что винтовки и револьверы! Обрадовавшись, что Рухсара заинтересованно его слушала, Субханверди-заде пылко продолжал: - С этой винтовкой я много раз поднимался на снеговые вершины и разил меткими пулями врагов! А из этого маузера я скосил столько негодяев, что и не пересчитать!.. Все это нужно было выполнить, чтобы вы, молодые, прекрасные, наслаждались спокойствием. Ха! Бандиты отрезали шелковистые косы таким, как ты, девушкам, которые отказались от чадры, носили коротенькие, до колен, юбки, учились в школах и техникумах! Но мы, солдаты революции, обезвредили этих двуногих шакалов. Да-а-а… Конечно, кое-кто из злодеев еще уцелел, скрывается в густых лесах, прячется в горах и долах. Но им тоже не убежать от нашей карающей руки.
Рухсара молчала.
- Не раз, не два мне говорили друзья: "Довольно тебе, Гашем, скитаться в горах и лесах, рискуя каждый миг жизнью! Перебирайся в Баку, ты не хуже, а лучше нас, стань во главе наркомата…" - заливался на все лады Суб. ханвердизаде. - А я непреклонно отвечал: "Нет, нет и нет! Большевик должен стремиться на самый трудный, самый опасный участок жизни, чтобы бороться, строить, созидать…" Ха! Когда я приехал сюда, Сачлы-ханум, то тут буквально ничего не было. Жалкий поселок. И весь этот город я воздвиг своими руками! Широким взмахом руки он показал за окно, на лежавший в ночи притихший город. Баню построил, провел и сюда и в аулы радио и телефон. В фундамент гостиницы, ну той, у базара, сам заложил первый камень. Дивные леса пропадали, гибли, - я сохранил их и сберег, да еще насадил на сотнях гектаров тысячи новых саженцев… И в этих тенистых рощах теперь ты можешь гулять, веселиться, водить хороводы с подругами, Сачлы-ханум! Я организую поиски в горах золота и серебра. Я нашел целебные источники и создам здесь курорт, даже не республиканского, а мирового значения. Я открыл в аулах школы, детские сады, ясли, библиотеки! - воскликнул Субханвердизаде. - Теперь очередь за развертыванием медицинских учреждений. Мы обязаны наладить в районе образцовую медицинскую помощь трудящимся кадрам. И вы, Сачлы-ханум, правильно поступили, что не убоялись трудностей и приехали в наш далекий район. Вам выпала завидная доля быть нашим медицинским кадром! - самозабвенно говорил председатель, он вообще любил слова "кадр", "кадры" и употреблял их к месту и не к месту.
Под его пристальным жарким взглядом Рухсара смущалась, влажное лицо ее блестело, как усыпанная росою свежая пунцовая роза…
- Так вот, я распорядился проложить в горах отличные дороги. Установится ясная погода, я посажу вас, Сачлы-ханум, и доктора Баладжаева в свою машину, и мы покатим в горы… Там вы залюбуетесь серебристыми реками, падающими с кручи громоподобными водопадами, синим сиянием ледников. Но винтовку я с собою возьму, дабы охранять вас от всяких бед!.. - рассмеялся Гашем. - А заметим в лесу козочку, вот такую же ловкую, упитанную, как вы, хе-хе, так и подстрелим ее мигом! Баллах, да вы стрелять-то умеете? Научу, я вас, ханум, всему научу!..
- Доктор сказал, что вам нужно поставить банки…
Увидев, что обольстить девушку красноречием не удалось, хитрец сразу же придал лицу своему жалобное выражение и закряхтел:
- Да, да, ханум, спина так и разламывается! Пожалуйста, не поленитесь, своими ручками поставьте-ка мне банки. Разлеживаться ведь мне нельзя - работа ждет, я, ханум, буквально горю на работе!..
И лег ничком, уткнувшись носом в подушку, не забыв при этом протяжно застонать.
Рухсара с трудом подавила в себе брезгливость, заставила себя поверить, что перед нею больной, который нуждается в ее помощи… Через минуту волосатая спина Субханвердизаде покрылась банками. Натянув на его плечи одеяло, Рухсара отошла от кровати.
Гашем услышал ее легкие шаги и сказал:
- Присядьте, Сачлы-ханум… Нравится ли вам наш город? Конечно, с Баку не сравнишь, но и в нем есть своя прелесть. А как с комнатой? Удобно устроились?.. Для медицинских кадров мы должны создать наилучшие бытовые условия. Чтобы вы чувствовали себя, как в родном доме! Смотрите, если доктор Баладжаев не заботится, то идите сразу же, днем или ночью, ко мне!
Девушка упорно молчала.
- А нравятся вам наши зеленошумные леса? Наши горы со снежными келагаями (Келагай - головной платок - ред.) на главе? - продолжал ласково, будто не замечая ее молчания, Субханвердизаде.
Перед Рухсарой возникли пленившие ее сердце высокие горы с уходящими в небо белопенными вершинами, и отвесные, полные мрака и прохлады ущелья, и парящие над бездной ширококрылые орлы.
- Наш Азербайджан так прекрасен! - вздохнула она.
Гашем оживился, воскликнул с жаром:
- Да, да, вы правы Сачлы-ханум, наша родина дивно красива! Едва я стану на ноги, окрепну, как мы поедем на охоту в горы. Но, конечно, в таком костюме, сестрица, ехать верхом на лихом скакуне неудобно… Мы справим вам синие шелковые шаровары, высокие красные сапожки. Мы нарядим и украсим вас, Дочь Азербайджана!.. И мы, сестрица, станем охотиться в теснинах на горных туров, на косуль, серн, джейранчиков… И разведем костер у хрустального родника. Шашлык зажарим. Да, да, нанижем сочные куски шашлыка на шампуры, накроем суфру и разольем по бокалам густое, алое, как кровь, семилетнее вино! Поднимем бокалы к солнцу, провозгласив тост в вашу честь, драгоценная Сачлы-ханум! Не так ли?.. А если пить вино еще не научились, то мы все равно заставим выпить, хе-хе, зажмем вам носик и насильно вольем в ваше соловьиное горлышко. Ну, так, как вы даете детям горькое противное лекарство!
Рухсару колотило от стыда, от унижения, но банки снимать было еще рано, значит, уйти нельзя.
- А вы знаете мое имя, Сачлы-ханум Алиева? - ворковал Субханвердизаде. Гашем! Голя… (Голя - Коля - ред.) Голя Субханвердизаде. Я никогда не бываю официальным, замкнутым. С молодыми кадрами я проще простого. Не так ли? И надеюсь, что вы, ханум, тоже станете относиться ко мне, к Голе, просто, без церемоний, по-родственному. Что?..
- Доктор Баладжаев велел мне поставить вам банки на спину и на грудь, - сказала Рухсара ледяным тоном.
Субханвердизаде, едва она сняла банки, молниеносно повернулся, лег на спину поудобнее, - руками теперь можно действовать…
- Я искренне, всем сердцем уважаю освобожденных женщин Востока! - без передышки начал он очередное излияние, втихомолку играя шелковистыми, падающими на его плечи косами склонившейся, поглощенной делом Рухсары. - Когда я приезжаю в командировку в Баку, то обязательно иду в театр на "Севиль"… Да, я в восторге от этого замечательного спектакля, но все же, Сачлы-ханум, не могу согласиться с высмеиванием Балаша. Действительно, женщины Востока: - это женщины Востока, но ведь и мы, грешные, тоже - мужчины Востока! Хе-хе!.. Гашем остался довольным своим остроумием и раскатисто засмеялся. - Разве мы имеем право забывать, что мужчина - покровитель, глава и сень семейного гнезда? Разве коммунизм отрицает семью, дом? Нет, нет и еще раз нет!.. Значит, женщина обязана беречь своего покровителя, ухаживать за ним, лелеять и нежить.
Уловив, что Рухсара взглянула на часы и приготовилась снимать банки, Субханвердизаде вдруг вздрогнул всем жилистым телом и застонал.
- Снимите скорее вот эту, эту!.. Больно! Ай!.. Сжальтесь, прошу вас! - И, схватив девушку за обе руки, сильно, рывком притянул к себе, - Ханум! Ради бога…
Растерявшись, чувствуя, что сердце нырнуло куда-то в глубину, Рухсара вырвалась, быстро сняла все банки, сложила их в чемоданчик, туда же швырнула комок ваты, флакон со спиртом. Едва ли она сейчас сознавала, что делала, - все движения были привычно механическими, заученными еще в медицинской школе.
- Вы уходите, ханум? - воскликнул Субханвердизаде с неподдельной жалостью: добыча-то все-таки ускользнула…
- Да.
- Очень хорошо, очень хорошо!.. Вы превосходный медицинский кадр, ценный специалист. Я рад, что вы приехали в наш городок, что я познакомился с вами. Теперь мы избавились от услуг таких невежественных, грубых медицинских кадров, как знакомая вам Гюлейша… - И добавил: - Кстати, а какая у вас зарплата?
- По тарифу! - Рухсара пожала плечами.
- Понимаю отлично, что по тарифу, но я не этим интересуюсь, я хочу знать, сколько же приходится на руки?
- Триста.
- Всего триста! - Субханвердизаде всплеснул руками. - Этого очень мало… И наверно, приходится помогать семье?
- Да, конечно, приходится, - девушка не знала, радоваться ей или горевать от этих настойчивых вопросов. - Сестры-школьницы. Братишка. Мама.
- Разве ваша матушка не работает? - удивился Субханвердизаде.
- Да, не работает.
- Но почему, почему?.. Труд украшает человека. Энгельс писал, что труд, собственно, создал человека. Если есть какие-либо затруднения с работой, я незамедлительно напишу в Баку, чтобы вашу маму устроили на приличную работу.
Рухсара всхлипнула, зажав рот платком.
- Пять месяцев назад маме трамваем отрезало руку. Чадра в колесах запуталась!
- Бедняжка, бедняжка! - с трогательным видом произнес Субханвердизаде и опять попытался ухватить девушку за руки, притянуть к себе, но Рухсара отступила на шаг от кровати. - Но ведь можно же устроить детей в приют, а маму в дом инвалидов.
- Никогда не соглашусь на это! - Голос Рухсары зазвенел непреклонной решимостью.
- Та-ак! - Субханвердизаде покровительственно крякнул. - Я не ошибся в вас, Сачлы-ханум, у вас действительно чистая душа, любвеобильное сердце… Мы увеличим ваш оклад, э-э-э, вдвое, будете получать шестьсот рублей!
- Можно работать в две смены? - радостно спросила девушка и благодарно взглянула на него.
- Ну, зачем же! - мягко произнес Субханвердизаде, бросив из-под ресниц на осчастливленную девушку нежный взгляд. - Конечно, если… э-э-э… потребуются ночные визиты, ну вот как сегодня, то вы же не откажетесь?
- Еще бы! - вырвалось у Рухсары.
- Вот видите!..
"Он совсем не такой, каким показался мне сперва, - подумала растроганная девушка. - Он добрый, с открытым большим сердцем!.. Да, только такому человеку и можно доверить пост председателя!"
И, прошептав: "До свидания!", она вышла из комнаты.
"Будь ты не Сачлы, а Дашдемир (Дашдемир - камень, железо; в данном случае звучит "твердокаменная" - ред.), все равно станешь мягкой овечкой!". Субханвердизаде прищелкнул пальцами.
Ежась от студеного ветра, Рухсара быстро шагала, почти бежала по темной улице, и ее пугало, что каблуки слишком уж громко стучали по тротуару.
Но вот, слава богу, и больница.
У калитки ее поджидала продрогнувшая Гюлейша.
- Где же ты пропадала, девушка? - запела злорадным голоском она. - Я проглядела все глаза, тебя высматривая. И в больницу забежала, и в комнатку к тебе заглянула, - нигде нету, словно в просяную бусинку превратилась, в щель закатилась, валлах!..
У Рухсары от гнева вздрогнули ноздри, но она сдержалась, молча прошла мимо.
- А ты, девушка, зафорсила, задаваться стала! - фыркнула Гюлейша. Подумаешь, ей доверили ставить банки самому председателю!
С балкона послышался хриплый, будто отсыревший от затяжного дождя голос Баладжаевой.
- Ай, Гюлейша, кто это там? А-а?..
- Кому же быть, как не Сачлы!
- Откуда же ее несет в такую позднюю пору? - изумилась Ханум.
- От председателя исполкома.
- Тшшш! - ахнула Баладжаева. - Послушай, милая, быстро же она нашла дорогу в тот дом!.. - Перевесившись через перила, Ханум издевательски воскликнула: Браво, девушка, хвала тебе, молодчина!
Гюлейша насмешливо протянула:
- Она ставила председателю банки! Понимаешь… Ханум, ба-ан-ки-и!..
- Да продлит аллах жизнь человека, придумавшего эти банки! - расхохоталась Баладжаева, видя, что теперь беда ее миновала. - Ловко ж эта девчонка нашла дорогу к истине! Как говорится, застрели гуся, и котел твой переполнится. Чем миндальничать с бедняками, ставь банки самому старшему начальнику, садись ему на шею, - пускай верблюд носит тебя, а ты посмеивайся!..
Задыхаясь от слез, Рухсара пробежала мимо сплетниц, закрылась на ключ в своей темной комнатке и упала на койку.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Кеса чувствовал себя отвратительно: облизывая ложку снаружи, он не заметил, как давга пролилась ему на рубаху.
Еще недавно он с нетерпением всматривался в небо, надеясь, что вот-вот появится самолет с долгожданной комиссией, с врачами, а может, и с профессорами, и гнусное злодеяние раскроется, и его, Кесу, увенчают славой… Но, прильнув ухом к замочной скважине, он только что подслушал разговор вероломного Субханвердизаде с неприступной Сачлы, не ведающей своего счастья, и с ужасом сказал себе:
"Да это ж все притворство! Ах, лицемер, ах, обманщик! А я - то, я оказался дурнее дурака, глупее глупого… Значит, я, как шелкопряд, наматывал, наматывал на самого себя нить смертного савана! И-иых!.."
На цыпочках Кеса прошел по террасе в свою убогую комнату. При малейшем шуме и стуке он вздрагивал: аэроплан…
Пушистый откормленный кот, единственное украшение комнаты, мирно спал, вытянув лапы, на подушке хозяина.
- Хотел бы я быть на твоем месте, пятнистый! - с завистью сказал Кеса. После моей телеграммы прилетит аэроплан с комиссией, и я опозорюсь на весь свет!.. Что же делать? Отравить этого проклятого Гашема уже нет ни времени, ни случая… - Он с ожесточением почесался: вся кожа зудела. - Теперь скажут: Кеса сошел с ума, свяжут по рукам.
"Ну, зачем ты ввязался в это дело, сорочья ты голова? - упрекал себя Кеса, раскачиваясь, как плакальщица на поминках. - Ах, если бы довелось выйти сухим из воды, я, несомненно, прожил бы тысячу лет!"
Ему захотелось нестерпимо с кем-нибудь пооткровенничать, излить душу. Но к кому же идти? К телефонисту Аскеру? Опасно… А вдруг парень этой же ночью разнесет весть по всем проводам, разгласит тайну Кесы? Нет, от Тель-Аскера мало толку.
Внезапно Кесу осенило.
- Нашел! - прошептал он и проворно выбежал из комнаты.
Дойдя задворками до конюшен и складов на окраине городка, Кеса чутко прислушался, огляделся. Внизу, в овраге, гремел Ручей, а вокруг царила глубокая тишина. Приложив руку к громко стучавшему сердцу, Кеса открыл дверь амбара с ячменем. Собственно, ячменя-то здесь давно уже не было, потому склад и не запирали, не сторожили. На Кесу пахнуло сыростью и затхлостью. Найдя в углу пустой мешок, он принялся собирать По полу ячмень; ему обязательно нужно было хоть из-под земли Достать зерна… После упорных поисков в темноте Кеса насобирал около пуда засоренного, смешанного с пылью и мышиным Пометом ячменя. Не задерживаясь, он наполнил и взвалил на плечи мешок и, озираясь, как вор, вышел из амбара.
Колесо судьбы медленно ползет вверх, но зато стремительно катится под гору, - попробуй-ка останови!.. А еще говорят, что странник стопчет не одни чарыки, а до святого места еще далеко. Но и бездействовать тоже не приходится, хотя твоя судьба начертана незримыми письменами на твоем же лбу, но если ждать свершения этой самой судьбы, то придется ждать, когда прозвучит трубный глас Исрафила, когда придет судный день…
Нет, Кеса не согласен ждать трубы Исрафила. И отказываться от нынешней доходной должности ему тоже не улыбается. Прикажете пойти мостить дорогу в горах? Нет, Кеса добровольно не откажется от вкусного душистого плова!.. Но ведь утро? на аэроплане прибудет комиссия из Баку, дабы расследовав обстоятельства гибели Субханвердизаде, а покойник жив и здоров, расхаживает по комнате и даже не прочь порезвиться барышней. Какой же дуралей придумал эту комедию? Не Кеса ли?.. Ну-ка, позовите Кесу немедленно в надлежащее место.
Значит, нужно торопиться, как-то изворачиваться, дабы выбраться из западни!
И, взвалив мешок с ячменем на загривок, Кеса направил стопы свои к дому Мадата.
А уже светало, по небу легкокрыло пролетели алые стрелы, и в садах, в оврагах пробуждались птицы, пробовали свои голоса и вдруг начали щебетать так задорно, звонко, словно решили весь мир оповестить: "А Кеса тут… Кеса тут!"
Будто испугавшись птичьего гомона, Кеса ускорил шаги:
Еще весною супруга Мадата Афруз-баджи попросила Кесу построить у террасы дощатый курятник. Теперь этот курятник был полон самых разноцветных и разноголосых кур, - отборных Афруз-баджи оставляла на племя, а мелкоту резала в котел… Благоразумный Кеса, понимая, что ласковый теленок двух маток сосет, оказывал Афруз-баджи множество услуг и как будто заслужил ее благоволение. Во всяком случае, она от приношений не отказывалась, и Кеса не раз этим летом добывал для нее в аулах самых жирных кур, озимых горластых петушков.
Прислонив мешок с ячменем к стенке курятника, Кеса с облегчением перевел дух, вытер рукавом потный лоб.