Содержание:
Всеволод Иванов - Канцлер - Историческая повесть, преимущественно в диалогах 1
Глава первая 1
Глава вторая 6
Глава третья 10
Глава четвёртая 15
Всеволод Иванов
Канцлер
Всеволод Иванов
Канцлер
Историческая повесть, преимущественно в диалогах
…Не слышу я, бывало, острых слов,
Политики смешного лепетанья,
Не вижу я изношенных глупцов,
Святых невежд, почётных подлецов
И мистики придворного кривлянья!..
И ты на миг оставь своих вельмож
И тесный круг друзей моих умножь,
О ты, харит любовник своевольный,
Приятный льстец, язвительный болтун,
По-прежнему остряк небогомольный,
По-прежнему философ и шалун.
А. С. Пушкин "Послание к князю А. М. Горчакову", 1819 г.
Глава первая
Жаркий день. Кабинет светлейшего князя Александра Михайловича Горчакова, государственного канцлера и министра иностранных дел, первого уполномоченного России на Берлинском конгрессе. Окна в его квартире на Унтер-ден-Линден широко открыты. Хозяин сидел за письменным столом. На Горчакове был лёгкий халат и расшитая ермолка. Шею его обвивал высокий белоснежный воротничок и шёлковый чёрный галстук, отчего серебристые волосы его, крайне редкие на висках, блестели особенно настойчиво-бело. На слегка закруглённом лице восьмидесятилетнего князя, лице с маленьким подбородком, возвышался тонкий нос, украшенный узкими очками в нежной, почти бесцветной, металлической оправе, из-под которой виднелись насмешливые глаза с припухшими веками. Играя ножом для разрезания книг, Александр Михайлович слушал Ахончева.
Но прежде чем мы воспроизведём слова говоривших, надобно охарактеризовать и второго собеседника. Капитан-лейтенант Аполлоний Андреевич Ахончев, автор нескольких выдающихся статей о Болгарии и о русско-турецкой войне 1877 - 1878 годов, артиллерист, отличившийся 11 июля 1877 года в бою коммерческого парохода "Веста" с турецким броненосцем, сын коннозаводчика и дисконтёра Андрея Лукича Ахончева, недавно скончавшегося здесь же, в Берлине, ныне прибыл сюда из русской армии и Балканах и был прикомандирован ко второму уполномоченному России на конгрессе графу Шувалову в качестве эксперта по стратегическим вопросам.
Капитан-лейтенанту 32 года. Ахончев широкоплеч, широколиц и больше могуч, чем строен. Сейчас вся его сила была направлена на то, чтобы точно передать слышанное им. Он говорил отчётливо, по-военному:
- Русские уполномоченные в отчаянии, ваша светлость. Они умоляют вас приехать на заседание конгресса.
- А что там происходит, дорогой капитан-лейтенант?
- Английские уполномоченные во главе с лордом Биконсфильдом покидают конгресс. Если есть возможность задержать их, то она у вас, ваша светлость.
Горчаков, откинувшись в кресле, спокойно спросил:
- Покидают? И окончательно? В чём причина?
- Лондонская газета "Глоб" внезапно опубликовала текст тайного соглашения, заключённого месяц тому назад между русскими и английским министром иностранных дел касательно конгресса, ваша светлость.
- О, я помню этот текст! Он предусматривал поддержку англичанами нашего требования Бессарабии и Батума. Как же это тайное соглашение могло попасть в прессу? - насмешливо поинтересовался князь. - Ах, лорд Биконсфильд так неосторожен и опрометчив. Ведь теперь влиятельная пресса раздувает скандал, упрекая лорда Биконсфильда в уступках русским? Его министру придется уйти в отставку, а сент-джемскому кабинету взять обратно выраженное им было согласие поддерживать требования русских? Несчастный лорд Биконсфильд!
Здесь уточним для читателя, не слишком сведущего в тонкостях международной политики почти вековой давности: Бэнджамен Дизраэли Биконсфильд являлся главой совета министров Великобритании, лидером консервативной партии. Семидесятичетырёхлетний лорд также был и писателем, но в Берлине присутствовал как первый уполномоченный Британской империи. Покамест мы давали характеристику лорду, Александр Михайлович проговорил быстро, обращаясь к Ахончеву:
- А не кажется вам, дорогой капитан-лейтенант, что Царское Село своей верой, что на конгрессе вся Европа против нас, кроме Германии, подтолкнуло Биконсфильда к опубликованию текста тайного соглашения?
Ахончев молчал.
- Ведь не могу ж я это сказать на заседании конгресса? - рассуждал Горчаков. - И вообще, голубчик, великие люди предпочитают слушать правду с глазу на глаз, да и то не всегда. Хорошо, если я не найду другого способа переговорить с Биконсфильдом, я поеду на это засе-дание. Спасибо, голубчик. Вы свободны. - Ахончев стоял, не уходя. - Вы недосказали что-то?
- Да, нечто важное, ваша светлость.
- Прошу вас, капитан-лейтенант.
- …Я вернулся в приёмную. Здесь я вспомнил, что не передал графу Шувалову те материалы, над которыми без сна и отдыха работал последние три дня. Дежурного офицера в приёмной не было. Доложить обо мне некому. Я присел в кресло у окна, в глубине комнаты, и задремал. Порыв ветра, видимо, колыхнул длинные шёлковые занавеси и закрыл меня ими. Когда я проснулся, сквозь белый туман шёлка я вдруг услышал слова Бисмарка: "Горчаков нас обманывает - он организует сейчас русско-французский союз…"
- Вот как! А Горчаков и не знал этого, - сказал Горчаков.
- Собеседник, граф Андраши, ответил: "Против русско-французского союза единственный ход: союз австро-германский". И добавил: "Но сейчас мы не можем воевать против России вместе с англичанами и турками".
Граф Андраши, министр иностранных дел и первый уполномоченный Австро-Венгрии, знал, что говорил, а поэтому к его словам стоило прислушаться повнимательнее, но Горчаков оставался спокоен:
- Они никогда не смогут. Продолжайте.
- Бисмарк сказал: "И не нужно!" Он заговорил о мечтах пан-Германии и пан-Австро-Венгрии, которые смогут быть осуществлены после того, как Англия, Турция и Россия обессилят себя во взаимной войне.
- В чём же заключаются мечты этой "золотой молодёжи"?
- Разгром Франции, Балканы, Суэц, Египет, может быть, даже Индия. Во всяком случае, я слышал, как Бисмарк добавил: "Англия и лорд Биконсфильд, у ног которого мы сейчас ползаем, поползут у наших". После этих слов Бисмарк показал графу Андраши проект союзного трактата и дальнейших общих планов…
- Любопытно…
- Оба министра обязались испросить у своих государей надлежащие полномочия, после чего германский канцлер объявил, что он сам приедет через две недели в Вену для окончательных переговоров и подписания союзного трактата.
- Граф Андраши взял проект Бисмарка?
- Не могу сказать, ваша светлость. Шёлк, прикрывавший меня, был очень плотен и непроницаем для глаза.
- Великие произойдут от этого непроницания хлопоты. Но что поделаешь! В государственном деле без хлопот нельзя.
За окном послышался стук коляски.
- Экипаж? Не к моему дому?
Ахончев подошёл к раскрытому окну, придерживая створку, и, стараясь остаться незаметным, посмотрел на улицу.
- Коляска Бисмарка, ваша светлость! Князь в мундире, эполетах, раззолоченной каске…
- …непогрешимый папа в кирасирском мундире! О, разумеется, Бисмарк дружит со мной. Но дружба дипломата, клятва женщины и зимнее солнце - три самые непостоянные вещи в мире, молодой человек. Лаврентий, Лаврушка! Слуга вошёл и встал у дверей. - Адъютанту Бисмарка, что передаст опять приглашение князя ехать с ним на заседание конгресса, сказать: канцлер болен. - Слуга ушёл. - Я имел скрытое подозрение на переговоры Бисмарка и Андраши. Но вы, сударь, жирной чертой подчеркнули то подозрение: благодарю. Пока Ахончев кланялся, опять раздался стук коляски. - Бисмарк уехал, а потому вернёмся к Бисмарку. Горчаков, говорите, хлопочет о русско-французском союзе? А вам, сударь, не угодно-с, чтоб он ещё и об англо-русском похлопотал?.. - Указал Ахончеву. - На столе секретная депеша из Царского Села. Огласите.
Ахончев стал читать:
- "Из Парижа сообщают, что знаменитая дальнобойная винтовка Шасспо усовершенствована и к следующей весне, возможно, французская армия будет вооружена ею".
Горчаков перебил:
- Возможно? Нет! Будет вооружена. Лаврентий!
Слуга вошёл.
- В саду ждет приёма граф Развозовский. Пригласи. - Слуга ушёл. - Граф болтлив, глуп, но вид у него снаружи многозначительный, а в задуманном предприятии, чем многозначительнее передатчик, тем успешней. - И, чуть подумав:- Я продиктую вам, капитан-лейтенант, секретную депешу, а вы передадите её шифровальщику. Шифр номер восемь.
- Шифр номер восемь не надёжен, ваша светлость.
- Тем быстрее дойдет до Биконсфильда. Да и граф небось сболтнёт.
Тут как раз вошёл и граф Развозовский, грузный и поживший мужчина около 55 лет, с мешками у глаз.
- А, граф Юлиан Викторович, здравствуйте! - приветствовал Горчаков. Садитесь, садитесь. Можете идти, капитан-лейтенант. Ах, боже мой! Я и забыл о депеше. Граф, разрешите продиктовать при вас телеграмму?
- Если даже и государственная тайна, вполне положитесь на мою скромность, ваша светлость.
- Пишите, капитан-лейтенант. "Царское Село. Министру двора. Прошу сообщить Его Величеству, что я согласен с мнением генерала Обручева о необходимости немедленной посылки к границам Индии армии в двести тысяч штыков. Канцлер, князь Горчаков". Да-с, двести тысяч! На чей-нибудь взгляд число покажется неправдоподобным, но Яго говорил своему генералу более неправдоподобные вещи, а тот, смотри-ка, как успешно задушил Дездемону,
- Осмелюсь спросить, ваша светлость, фамилию генерала, - осторожно поинтересовался Развозовский.
- Кляузовиц, граф.
Развозовский удовлетворённо кивнул:
- А-а… слышал. Благодарю.
Ахончев, записав текст депеши и откланявшись, ушёл, а Развозовский, вздыхая тяжело, посмотрел на Горчакова… Канцлер перехватил его взгляд:
- А ты что-то грустен, Юлиан Викторович? Опять проигрался?
- Хуже, хуже! Дочь моя уже пришла, ваша светлость?
- Нет еще,
- Стремлюсь увидеть дочь, но трепещу! Она, живя в Лондоне, превратилась как бы в мрамор. Обелиск, а не дочь! Через неё унижен, страдаю. Спасите!
- Что произошло?
- Горе произошло. Дней десять назад встретили вы меня на Фридрихштрассе. В тот час умер коннозаводчик Ахончев, и его жена известила меня, что я назначен по завещанию душеприказчиком.
- Не годны вы, граф, душеприказчиком. Ошибся покойный. Я скорбел и тогда и теперь скорблю.
- И правильно скорбели! Предвидели бездну, ваша светлость! Вы, помните, зашли со мной на квартиру покойного и даже взглянули на его бумаги, которые я увёз к себе.
- Увозить к себе бумаги я, помнится, вам не советовал, граф.
- И правильно! А я не послушался, увёз. Векселя, расписки, вексельную книгу, будь она проклята! Ведь вексельная-то книга исчезла, ваша светлость.
- Плохо.
- А того хуже, что в той вексельной книге отмечены мои векселя, под которые я брал деньги у покойного Ахончева.
Горчаков без всякого выражения полюбопытствовал:
- Векселя вами не оплачены?
- Наоборот, ваша светлость, оплачены.
- Всё равно мошенничество. Так? - Развозовский молчал. - Весьма сожалею, что полковник, командир Лубенского гусарского полка, пойман будет в мошенничестве. Да и где? В Берлине, у немцев. Позор, милостивый государь, позор.
- Ваша светлость, ни духом, ни глазом не виновен. Кроме того офицера Ахончева, что сюда с Балкан к графу Шувалову прикомандирован, приехал ещё наследник. Лютая личность! Делец, коммерсант. Поднимут скандал, пожалуются немцам, поволокут в немецкий суд… а у меня дочь пишет умные книги о славянах, ваше превосходительство, на всю Европу, у Гладстона и лорда Биконсфильда приглашена…
- Боже мой, да вы ещё вдобавок и пьяный?! В такую жару! Покиньте меня, сударь, покиньте.
- Ваша светлость, Александр Михайлович, спасите.
- Покиньте меня. Впрочем, обождите. Не ради вас, ради дочери буду снисходителен последний раз. Похлопочу. Поищем вексельную книгу, раз в ней есть отметки, что ваши векселя оплачены.
- Всеобщая благодарность, ваша светлость, всего света, всего мира и меня, спасён! - Развозовский уже хотел идти.
- Но граф, Юлиан Викторович, взамен хочу попросить у вас услуги.
- Немедленно осуществлю.
- Вы - охотник?
- Страстный, ваша светлость!
- Мне надобно ружьё.
- На зайца или на волка, ваша светлость?
- А разве не всё равно? - спросил Горчаков недоуменно.
- Ружья бывают особые на зайца и особые на волка.
- Мне, голубчик, надо нечто среднее, скажем… на шакала. И не перебивайте меня! Вы пойдёте во французское посольство и скажете военному атташе, господину Леруа, по возможности без свидетелей: "Князь Горчаков страстный охотник".
- Впервые слышу, ваша светлость.
- Но, говорите вы, в России плохие ружья…
- Верно!
- И в Берлине я не нашёл хороших…
- Разрешите рекомендовать мастера, ваша светлость?
Горчаков продолжал строго:
- Не нашёл. Вся надежда на Париж. Вы, милостивый государь, вхожи в салон Гамбетты…
- Гамбетта - могущественный ум, ваша светлость, и метит, и попадёт! В президенты. Но вам налгали. Он не охотник, я это знаю точно.
- Затем вы скажете господину Леруа. Запомните слова: "Гамбетта! Его выдвинул и возвысил дух патриотизма, который горячо сказался в нём в годину испытаний его отечества. На него пал завет великого прошлого Франции, и это сообщило ему необыкновенное обаяние. Он горячий глашатай государственного величия Франции!" Тут вы передохнёте, а затем пониженным тоном скажете: "Канцлер, князь Горчаков, просит достать ему самое лучшее ружьё Франции",
Развозовский растерян, вспотел, повторяет:
- Гамбетту возвысил… необыкновенное обаяние… Глашатай… Ваша светлость, не слишком ли много пафоса по поводу одного охотничьего ружья? Он шевелил губами, стараясь вспомнить слова Горчакова, идя между тем к выходу.
- Через гостиную, через гостиную, раз вы не желаете встретиться со своей дочерью. Идёмте, граф. Лаврентий! - Вошёл слуга. - Проводи графиню и госпожу Ахончеву в мой кабинет.
Оба удалились, а в другие двери уже входили графиня Развозовская и Ирина Ахончева. Развозовская одета богато, Ахончева - вдова коннозаводчика Ахончева, женатого на ней вторым браком, напротив, одета скромно, в тёмное, монашеское почти, - кроме того, соблюдала траур. Они сели в разных концах комнаты. Ахончева сидела неподвижно, опустив глаза и глядя на свои руки, сложенные на коленях. Откуда-то - из распахнутого окна или из других комнат дома, что, однако, маловероятно, послышались звуки рояля.
Преодолевая тягостное и неприличное молчание, Ахончева заговорила:
- Графиня. Ваша внешность подсказывает мне, что у вас тёплое и ласковое сердце. Я читала книги, вами написанные. Они полны любви к несчастным, любви к нашей родине.
Развозовская ответила:
- Сударыня, я польщена. Мне трудно мерить самой силу моего таланта, но я действительно люблю свою родину, хотя и решила никогда не возвращаться туда. В России душновато, мне она больше мила из окна лондонской моей квартиры.
- Да, я знаю, вы горды…
Развозовская переменила тон:
- Сударыня!
- Не обижайтесь на меня. Я скромная и глупая женщина, случайно попавшая в большой берлинский свет. Господь благословил меня на дела милосердия. Я помогаю раненым, приезжающим в Германию на излечение. Бог приказал мне отказаться от личной жизни, и я подчинялась его приказанию. Вы тоже, сударыня, отказались от вашего личного счастья ради ваших пламенных книг, которые мои бедные раненые читают с таким восторгом.
- Мне очень лестно это слышать, сударыня.
- Хотя в тридцать четыре года девушка, не вышедшая замуж, вполне может считать себя старой девой, и ей остается только писать книги…
- Сударыня! Мне не тридцать четыре года, а всего тридцать, и я не чувствую себя старой девой. Затем, насколько мне известно, ваш пасынок, а мой жених, капитан-лейтенант Ахончев…
- Простите меня, грешную, графиня, я спутала ваши годы с годами моего пасынка…
- Аполлонию Андреичу тридцать два, а мне, повторяю, нет тридцати, сударыня. У вас вообще странная манера разговора, хотя надо сказать, Берлин весь чрезвычайно вульгарен, это даже не Вена, не говоря уже о Лондоне. И если говорить о годах…
- Мне двадцать девять, графиня.
- А вашему покойному мужу было шестьдесят пять!
- И вот именно он, покойный Андрей Лукич, царство ему небесное, научил меня снисходительно относиться к людским слабостям: чванству, презрению к ближним…
- Давая этим ближним деньги под векселя по десять процентов в месяц! Развозовская встала и пошла к дверям. - Лаврентий! - крикнула она. - Где князь? Примет он меня или нет? - Вернулась и села, отвернувшись от Ахончевой.
Повисла пауза.
Ахончева первой возобновила разговор:
- О, господи! Отрекшись от мира, я многое не понимаю в нём, графиня, Только ваши книги связывают меня с миром, в них столько нежности, страсти к детям, к семейному очагу славян. Ах, как я наслаждаюсь ими! Над какой темой вы работаете сейчас, графиня?
При последних словах Развозовская повернулась к ней, ответила сдержанно:
- Славяне в Австрии… чехи, поляки, русины… многие вопросы так темны, так не разработаны…
- Да, да, очень ценная тема. Ваш жених, Аполлоний Андреич, тоже разрабатывает тему Балкан?
- Он эксперт по Балканам при графе Шувалове. И он, и я так заняты, что мы ещё не встречались, хотя я уже пять дней как приехала.
- Я тоже не встречаюсь с Аполлонием Андреичем. Сыновья покойного моего мужа предубеждены против меня, бог им простит их грехи. Но я слышала из уважаемых кругов, что Аполлоний Андреич очень хороший эксперт: правда, говорят, материалы по Балканам он берёт преимущественно у дочери сербского общественного деятеля, проживающего в данное время в Берлине. Вы не слышали о Наталии Тайсич, графиня?
- Нет.
- Бойкая девушка. Двадцать лет от роду, свежесть, очаровательнейшая болтливость… да и какие тайны могут быть у двадцатилетней девушки? Это преимущество тридцатипятилетних дев, сидящих за сухими книгами и привыкших к хранению тайн неиспытанных блаженств, к которым они и приступить боятся…
- Довольно, сударыня! Теперь я поняла вас. Сладкозвучный голос и ядовитые мысли. Вы под маской нежности несёте злобу и коварство. Я буду говорить с вами вашим языком. Тайна неиспытанного блаженства? Да! Она есть у меня. И она, во всяком случае, лучше тайны вашего сомнительного замужества…
Вошедший Горчаков добавил:
- Которую, кстати сказать, пора открыть вам, Нина Юлиановна! Слушайте же. Андрей Лукич Ахончев в продолжение двадцати с лишним лет торговал русскими конями и кожей в Европе. Когда он вступил во второй брак, ему было шестьдесят три, а вам, Ирина Ивановна?
- Двадцать пять.
- Тайны неиспытанного блаженства известны ей в более злостной форме, чем мне, старой деве, ваша светлость. Тайна малопривлекательная, ваша светлость, - попыталась уколоть Ахончеву Развозовская.
Горчаков посмотрел в её сторону: