И Сашенька побежала домой.
После чаю она двинулась было с места, но дедушка усадил ее подле себя перебирать старые письма.
- О господи, когда ж после? - проговорила Сашенька про себя, почти сквозь слезы.
Старик ужинал рано; хотелось ему спать или не хотелось, но он ложился в постель в определенное время. А тут, как нарочно, сидит себе да раздобарывает с внучкой и с ее няней, потешается, что у них глаза липнут. Рассказывает себе про житье-бытье своего дедушки, какой у него был полный дом, какой сад, какое именье, какое богатство, великолепие и этикет. Призванный Борис, как живая выноска примечаний к рассказу, стоял у дверей, заложив руки назад, и по вызову барина подтверждал его рассказ.
- Помнишь, Борис? а?
- Как же, сударь, не помнить…
- А гулянье-то было по озеру, с роговой музыкой, в именины покойной бабушки Лизаветы Кирилловны… Вот, надо рассказать…
- Никак нет-с, батюшка: это было не в именины, а как раз в день рождения ее превосходительства… Как раз, сударь, в день рожденья.
- Как в день рожденья?.. Постой-ка, врешь!
- Да как же, батюшка, именины-то ее превосходительства, покойной Лизаветы Кирилловны, дай бог ей царство небесное, когда были? В октябре, сударь?
- Да, да, да!.. Экая память!..
- Дедушка, мне спать хочется, - проговорила Сашенька, зевая и привстав с места.
- Спать? А отчего ж мне не хочется? а?
- Не знаю, дедушка.
- То-то, не знаю, а я знаю. Это потому, что дедушка любит внучку и ему приятно провести с ней время.
- Да что ж, сударь, пора ночь делить, - проговорила и старая няня, зевая.
- Ты дура, ты все потакаешь ребенку! Пошли! спите!
Дедушка рассердился. Сашенька и няня, потупив глаза, молчали и ни с места.
И дедушка молчит, сурово нахмурился. И это гневное молчание тянулось обыкновенно до тех пор, покуда не вытянет душу.
Сашенька прослезилась, но утерла слезку: дедушка не любит слез.
- Ну, ступайте спать, - сказал наконец дедушка смягченным голосом, довольный, что дал урок в терпении.
Сашенька простилась с ним, побежала наверх, бросилась в постелю и залилась слезами. В первый раз почувствовала она тяготу на сердце, в первый раз воля дедушки показалась ей невыносимой. Ей так и хотелось броситься в окно, чтоб хоть умереть на свободе.
Няня, уговаривая Сашеньку, что грех так огорчаться, раздела ее и легла спать. Но у бедной девушки не сон в голове: душа взволнована, сердце бьется, в комнате душно; так бы и дохнула свежим воздухом.
- Когда же после? - повторяла Сашенька. - Когда мне было после прийти?.. Ах, как голова болит!.. Пойду в сад…
И она обулась, надела капотик, прислушалась, спит ли няня, осторожно отворила дверь и вышла. Сени запирались задвижкой.
Из сеней два шага до садика. Ночь светлая, прекрасная. Только что она подошла к липе, под которой старый Борис устроил ей дерновую скамью, вдруг что-то зашевелилось.
Сашенька затрепетала от страха.
- Это вы? - тихо проговорил Порфирий, бросаясь к ней из-за куста и схватив ее за руку.
Сашенька долго не могла перевести духу.
- Чего ж вы испугались?
- Так, что-то страшно, - проговорила Сашенька.
- Страшно? Отчего?
- Так.
- А я ждал-ждал, ждал-ждал.
Держа друг друга за руку, они присели на дерновую скамью и долго молча всматривались друг в друга с каким-то радостным чувством.
- Ах, как хорошо мне с вами! - сказал Порфирий.
- Ах, и мне как хорошо! - произнесла Сашенька, приклонясь на плечо Порфирия.
Высвободив руку из бабушкина салопа, который был на нем, он обнял Сашеньку, приложил свою щеку к ее горячему лицу и поцеловал ее.
- Ах, если б всякий день нам быть вместе!
- Дедушка меня никуда не пускает, - сказала Сашенька, вздохнув.
- Экой какой! И меня бабушка никуда без себя не пускает.
- Экая какая!
- Да, ей-богу, это скучно!.. Вот с вами как бы мне весело было.
- И мне, - произнесла тихо Сашенька.
И они обнялись.
- Как вас зовут?
- Сашенькой. А вас?
- Меня зовут Порфирием.
- Как же это так? Такой святой нет у дедушки в календаре, - сказала Сашенька, которая и по дедушкину календарю, и по напоминанью няни знала наизусть всех святых и все праздники.
- Как нет? - отвечал Порфирий. - Нет есть; у бабушки в святцах есть. Мои именины 26 февраля, в день святого отца Порфирия архиепископа. И дедушка у меня был Порфирий.
- Мужское имя!
- А какое же? Что я, девушка, что ли? Я не девушка.
- Ах, боже мой! - вскрикнула с невольным чувством испуга Сашенька, отклоняясь вдруг от плеча Порфирия.
- Что такое? Чего вы испугались? - спросил Порфирий, осматриваясь кругом. - Какие вы боязливые… Не бойтесь!.
- Пустите, - проговорила Сашенька.
- Куда, Сашенька? Нет, не уходи, пожалуйста!
- Пустите, пустите! - проговорила Сашенька, и, вырвавшись из рук Порфирия, она быстро побежала вон из саду.
- Сашенька! дружок! послушай! - крикнул вслед ей Порфирий. Но Сашенька уже дома, испуганная, взволнованная.
IV
На другой день няня, удивляясь, что барышня заспалась, вошла в ее комнату. Сашенька, вместо спокойного сна, лежала в какой-то болезненной забывчивости, лицо ее горит, дыхание тяжко.
Няня перепугалась; не горячка ли, подумала она. Но Сашенька очнулась, и пылкий жар лица заменила вдруг бледность, живой взор стал томен, и все она как будто чего-то ищет и не находит.
Когда в мезонине соседнего дома раздается напев ее песни, Сашеньку бросит в огонь; как испуганная, она вскочит с места и не знает, куда ей идти.
Так прошло несколько времени. А между тем старушка, бабушка Порфирия, отдала богу душу. Она водила его с собою только в храм божий да к своим старым знакомым обвязанного, окутанного. Теперь он свободен, хозяин дома, а располагать собою не умеет, его понятия обо всем - еще детские понятия.
Привычка к безусловной покорности бабушке передала его в распоряжение дядьке Семену и бабушкиной ключнице Дарье. Старая Дарья видела в нем еще ребенка и хотела водить его как ребенка, по обычаю бабушки; но Семен твердил ему по-свойски:
- Что вы, сударь, бабитесь, стыдно! И то бабушка-то вас продержала в пеленках, покуда все невесты ваши замуж повышли!
Слова Семена быстро подействовали на молодого человека, и он приосанился, как будто вдруг подрос. С потерею детских чувств исчезло в нем и страстное желание познакомиться с хорошеньким соседом. Он перестал напевать заунывную песенку Сашеньки.
По завещанию бабушки ему следовало навестить одного из дальних родственников, который обещался определить его на службу.
Вот Порфирий и собрался к нему. Семен, сходив за извозчиком, начал одевать своего молоденького барина и, по обычаю, разговаривать сам с собою:
- Эка, ей-богу, кажется, живые люди, а похлопотать о похоронах некому.
- О каких похоронах? - спросил Порфирий.
- Да вот в соседском доме старик-то умер, а кругом-то его кто?
Молоденькая барышня-внучка, да дура старая баба, да старый хрен слуга; туда же в гроб глядит.
- Где это, где? В каком соседском доме?
- Да вот рядом, через забор. Что за внучка-то, что за девочка, ах ты господи!
- Тут рядом? с мезонином-то? Какая же внучка? У этого старика молоденький внук.
- Вот! Я своими глазами видел барышню. Что это за раскрасавица такая!.. Плачет!..
- Семен, пойдем посмотрим, - прервал Порфирий, - сделай милость, пойдем!
- Да пойдемте, пойдем, отчего ж не сходить. Оно, по соседству, следовало бы и помочь в чем-нибудь. Барышня-то молодая, а крутом-то ее что?
Порфирий схватил шляпу и побежал. Семен за ним, на соседний двор.
Сквозь толпу гробовщиков, стоявших в передней, трудно уже было пробраться. Ни в одном роде торговли нет такого соперничества и перебою. Старый Борис, отирая слезу, бранился с ними.
- Что, брат, что просят? - спросил его Семен.
- Пятьсот рублей за гроб! Мошенники!
- Не за гроб, сударь, а за покрышку, дроги и мало ли что.
- Ты молчи, воронье чутье! Барин только что заболел, а уж эта рыжая борода приходил сюда рекомендоваться! И имя узнал! Прошу, говорит, Борис Гаврилыч, не оставить своими милостями:
барин умрет, так уж мы, говорит, поставим знатный гроб, и покрышку, и все что следует… Ах ты, чертова пасть! Пошел вон!
Между тем как Семен помог старому Борису уладить торг насчет длинного ящика, Порфирий вошел в комнату, где лежал покойник. Он не обратил внимания ни на покойника, ни на толпу любопытных, вымерявших глазами длину умершего; все внимание его вдруг поглотилось наружностию девушки в черном платье, которая стояла подле стола, приклонясь на плечо старой женщины.
Слезы катились из ее глаз.
Сердце Порфирия забилось как будто от испуга. Он не верил глазам своим: лицо так знакомо, это Сашенька… Нет, это, верно, его сестра… Она нежнее, белее его, у ней чернее глазки, думал он.
И взор его оцепенел на ней.
- Барышне-то дурно, водицы надо… постой, я принесу, - сказал какой-то неизвестный человек с растрепанными волосами, в стареньком сюртучишке, пробираясь в другую комнату.
- Куда! - крикнула няня. - О господи, и присмотреть-то некому!.. Постойте, барышня…
И она бросилась за заботливым незнакомцем.
Сашенька пошатнулась от порыва няни. Порфирий успел ее поддержать. Она взглянула на него, и все чувства ее как будто замерли, голова приклонилась к плечу молодого человека.
- Не троньте! Извольте идти отсюда! А не то здкричу! - раздался голос няни из другой комнаты.
- Что ж… я ничего…. я прислужиться хотел… водицы подать… - говорил, пошатываясь, неизвестный, выходя из дверей.
- Вишь, нашел водицу на гвозде! Пошли-те вон отсюда!
- Что ж… пойду… Я вашему же покойнику, поклониться хотел… последний долг отдать…
- Да, да, знаем мы вас! - продолжала няня. - Спасибо, батюшка, что поддержал барышню мою, - сказала она Порфирию.
- Позвольте мне принять участие в вашем горе и помочь вам распорядиться, - сказал Порфирий Сашеньке, когда она очнулась и стыдливо отклонилась от него к няне.
- А вы кто такой, батюшка? - спросила няня.
- Я сосед ваш. Если угодно, я и мой человек к вашим услугам…
Вы можете положиться.
- Да вот бы надо было послать кого-нибудь на кладбище, заказать могилу.
- Я сам съезжу, - вызвался Порфирий и, поручив Семена в распоряжение Сашеньки, отправился на кладбище. Приехав на ниву божью, он долго ходил между могил, не встречая. никого, покуда не увидел выходящего из ворот дома старика священника.
- Где мне, батюшка, отыскать тут могильщиков? - спросил его Порфирий.
- Что вам, могилку, что ли? - сказал священник.
- Да, батюшка, не знаю, к кому обратиться.
- Могилку? хорошо, хорошо, доброе дело, мы очень рады, пойдемте… Чай, выберете место, а то у нас и готовые есть.
- Это все. равно, я думаю.
- Все равно: здесь славные места, славные места! Сухие, грунт песчаный… Эй! Ферапонт!.. Где ты?
- Здесь, - отозвался могильщик из глубины могилы, которую он рыл.
- Что, это заказная или так, на случай? - спросил священник.
- Заказная.
- Так вот и господину-то выройте могилку.
- Ладно. Младенцу, верно?
- Нет, старику, - отвечал Порфирий.
- Так бы уж и говорили. Ладно.
Заказав могилку, Порфирий отправился назад. Истомленная бессонными ночами во время болезни дедушки, Сашенька заснула.
Но за нее было уже кому хлопотать. Порфирий обо всем озаботился и, провожая покойника, шел рядом с его внучкой, Когда опустили гроб в-могилу, Сашенька, почти без чувств, упала к нему на руки.
- Это, верно, жених ее, - говорили в толпе народа, собравшегося около могилы, - вот парочка.
И Порфирдй и Сашенька это слышали.
Порфирий проводил ее до дому и хотел проститься.
- Куда ж вы? - сказала она ему.
Порфирий вошел в дом.
Сели и молчат, бояться даже смотреть друг на друга…
Посидев немного, Порфирий встал.
- Куда же вы? - повторила Сашенька.
- Вы утомились, вам надо отдохнуть.
- Когда же вы к нам будете?
- Если только позволите… - проговорил несвязно смущенный Порфирий.
На следующий же день он явился к соседке узнать об ее здоровье.
На этот раз она была разговорчивее, Порфирий смелее.
Слово "здравствуйте" напомнило и ему и ей первое сладостное ощущение сердца. Они произнесли его, и оба вспыхнули.
Няне ужасно как понравился скромный молодой человек.
"Вот бы парочек барышне", - думала и она.
- Уж если б вы видели, Порфирий Александрович, как покойник наряжал барышню - смех, да и только! Совсем не подевичьему! мальчик, да и только.
"Да, не видал!" - подумали в одно время и Порфирий и Сашенька, взглянув друг на друга и невольно улыбнувшись.
- Это амазонское платье я носила, нянюшка, - сказала Сашенька, - ко-мне оно лучше шло. В чепчике хуже.
Порфирий вспыхнул. Она заметила это, поняла, что некстати
упомянула о чепчике, и, также покраснев, опустила глаза и замолчала.
- Я вас и принял за мужчину, - сказал Порфирий, оставшись - наедине с Сашенькой.
- А я думала, что вы девушка.
Порфирий рассказал ей, как бабушка берегла его от простуды и рядила в чепчик, платок.
- Я хоть бы опять надеть чепчик, - прибавил он.
- Ах боже мой, для чего это?
- Так… вам нравилось.
- Ах, нисколько, так гораздо лучше, - опрометчиво вскрикнула Сашенька.
- Тогда вы мне сказали… - начал было Порфирий с простодушною откровенностию сердца, но вспомнил испуг Сашеньки
и замолчал.
Сашенька, казалось, также все припомнила, покраснела и потупила глаза.
Но, верно, в самой природе женщины есть хитрость.
- Что ж я вам сказала? - спросила она, не поднимая взоров.
- Вы сказали… "Если б мы были всегда вместе", - произнес тихо Порфирий.
Сашенька снова вспыхнула и, стыдясь своего смущения, закрыла лицо руками.
V
Первая любовь пуглива, как вольная птичка; много, много проходит времени, покуда она сделается "ручною". Природа ведет себя необыкновенно как умно, стройно и отчетливо. Порфирий был свободен, Сашенька также; за ними ничей глаз не присматривал, ничье ухо их не подслушивало, чувства так и влекли их друг к другу; а между тем самый строгий, ревнивый к благочестию присмотр не упрекнул бы их ни в чем. Казалось бы, им опасно сидеть вместе на дерновой скамье, под липой; сладкое воспоминание первого поцелуя должно бы было взволновать их чувства, давало право на полную откровенность; напротив: тут-то чувства их и становились боязливее. И это продолжалось до тех пор, покуда любовь взросла, созрела на сердце и вдруг в одно утро расцвела, как махровая роза. И в глазах, и в выражении голоса явилась какая-то особенная нежность. Все в них стало ясно друг для друга, они взглянули один на другого и обнялись.
- Помните, я сказал: как я вас люблю! - прошептал Порфирий.
- Помню!
- А вы сказали: ах, как и я вас лцоблю; если б мы были всегда вместе! Помните?
- Помню, помню!
Казалось бы, это блаженное мгновение надо было продлить, скрыть от всех свое счастье, но Сашенька вскрикнула опять:
пустите! И, вырвавшись из объятий Порфирия, побежала вон из комнаты.
- Куда вы? Чего вы испугались? - и Порфирий вообразил, что Сашенька опять так же испугалась чего-то, как в первый раз в садике.
Но Сашенька побежала поделиться своим счастьем с няней.
Порфирий задумался, сердце его сжалось, вдруг слышит голос Сашеньки: "Пойдем, пойдем скорее".
И, притащив няню за руку, она вскричала:
- Смотри, нянюшка!
И бросилась на шею к Порфирию.
- Ах вы, баловники, греховодники! - вскричала няня, всплеснув руками и качая головою.
Вырвавшись снова из объятий Порфирия, Сашенька бросилась на шею к няне и задушила ее поцелуями.
- Ну, ну, ну, пошла от меня, бесстыдница! Пошла к своему любезному на шею! Вот погоди, поп-то вас обвенчает, а посаженыйто отец плетку даст на тебя.
Начались сборы к свадьбе.
Природа очень умно взлелеяла любовь в юноше и в девушке, решила взаимное желание их быть и жить вместе; но не дело природы было решать, где им жить.
Кажется, все равно, где бы им жить, лишь бы жить вместе.
Но, верно, не все равно: покуда длились сборы к свадьбе, между женихом и невестой зашел спор: в котором доме им жить? Сашеньке хотелось непременно жить в доме Порфирия, потому что это был дом Порфирия; а Порфирию - в доме Сашеньки, потому что это был дом Сашеньки.
- Я продам свой дом, - сказал Порфирий, - мы будем жить в твоем доме.
- Ах нет, ни за что! - вскричала Сашенька. - Мы будем жить в твоем доме; лучше мой продать.
- Ах нет, ни за что! - сказал в свою очередь Порфирий.
Мне твой лучше нравится.
- А мне твой.
И вышел спор из самого чистого доказательства взаимной нежности. Ни Сашенька, ни Порфирий не хотят уступить один другому в том чувстве.
- Тебе хочется все по-своему делать, - проговорила Сашенька, надувшись,
- если ты свой дом продашь, то я продам свой!..
- Посмотрим! - подумал Порфирий, вспыхнув. Его затронул упрек.
Взволнованное сердце Сашеньки скоро улеглось. Она подошла к Порфирию, но он отвернулся от нее.
Новая искра огорчения. Сашенька отошла от Порфирия, села в угол, закрыла лицо руками и задумалась сквозь слезы: он не любит меня!..
- Сашенька, - сказал Порфирий, взглянув на нее. И он бросился к ней.
- Подите прочь от меня! - проговорила Сашенька.
Обиженное чувство снова возмутилось. Порфирий не перенес его, взял шляпу; мысли его были в каком-то тумане. Он пришел домой.
Там, как на беду, его ждал уже покупщик дома. Решившись продать дом, Порфирий поручил это Семену, который и сам то же советовал ему.
- Вот, сударь, извольте получить деньги, - сказал Сем-ен, входя с каким-то мещанином, - я решил дело.
Мещанин отсчитал деньги, положил их на стол перед Порфирием и поднес ему подписать бумагу.
- Да что ж вы, сударь, подписываете, не считая, - сказал Семен.
- Как раз тысяча двести серебром, так-с?
- Так, - отвечал Порфирий, перевертывая ассигнации без внимания.
На другой день поутру тот же покупщик явился в соседний дом к Сашеньке.
- Я, сударыня, - сказал он ей, - купил у вашего соседа дом, да место маленько. Не продадите ли и вы свой? А я бы хорошие дал бы деньги.
- Он продал дом свой! - вскричала Сашенька.
- Что ж, он хорошо сделал, барышня, - сказала няня. - Он и мне говорил, и я советовала ему продать. А нам-то уж продавать не к чему: насиженное гнездо, и вы привыкли, и я. Дал бы бог и умереть в нем…
- Он продал, - повторила Сашенька.
- Продал мне, сударыня. Дрянной домишко; признательно сказать, пообмишулился я, дал четыре тысячи двести, а теперь не знаю, что и делать. Продайте, сударыня! За ваш дом пять тысяч.
- Да, видишь, какой! пять тысяч! Барышня, а барышня, пожалуйте-ка сюда,